Национал-большевизм - Устрялов Николай Васильевич (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
«Прекрасное выше, чем доброе: прекрасное заключает в себе доброе» (Гете). Этот афоризм можно противопоставить упрекам в «аморально-эстетическом» подходе к историческим и политическим проблемам (Цуриков по моему адресу на евразийском диспуте в Праге).
Теперь часто говорят о «сверхэтике», о «гиперэтике». Гете и Ницше предуказали новую таблицу ценностей, ориентированную на красоте («гармонии»), как высшем и плодотворнейшем принципе. Наш Вл. Соловьев отводил «теургии» главу угла положительного миросозерцания. Достоевский утверждал, что именно Красота спасет мир.
Нельзя противополагать этику эстетике: эстетические категории не отвергают, а «снимают», «отменяют» этические, претворяя их в себе. Они проникают глубже, и часто то, что «иррационально» для морального сознания, может быть освоено, уяснено эстетическим.
Впрочем, в настоящее время сама нравственная философия преодолевает рационалистический морализм «правил поведения», которыми полонил ее Кант…
Политика, история, государство — предметы познания, не поддающиеся отвлеченному этическому подходу, не исчерпывающиеся им. В частности, «великие люди» почти сплошь представляются «злодеями» бедному и выхолощенному анализу абстрактной «совести». Вспомните отношение Толстого к Наполеону. Толстой вообще очень характерен как представитель последовательно «этической» трактовки истории и культуры. И не случайно его «трактовка» есть сплошное «отрицание» и той, и другой.
Худо, когда государственный деятель, подобно Керенскому, занимается больше «спасением души», нежели государства: он не спасет ни государства, ни души.
Аристотель называл политику «наиболее могущественной и архитектонической наукою». Часто и не без основания в политике видят «грязное ремесло». Но в то же время она, пожалуй, возвышеннейшая функция человека и человеческого общества. Один современный автор усматривает в ней «практическую социологию»: «чтобы политик мог с успехом заниматься своим делом, он должен быть и ученым, и художником, ибо политика и морально, и материально является наиболее высоким занятием: она одновременно и наука, и искусство» (Бенеш, «Речи и статьи»).
Политика причастна таинственным глубинам человеческой души. Воля к власти, воля к подчинению и поклонению, тайна свободы и авторитета, логика истории, законы массовой психики, феноменология прекрасного, диалектика нравственности, поле битвы добра и зла — в море всех этих величайших вопросов непрерывно погружен политик. И не мыслью, не рассуждением только, а всеми стихиями своего существа. Эмоции философа, ученого, художника: какое душевное и духовное богатство! Но кругом — опасности, соблазны, «прелести». В этой вечно боевой и вместе с тем неверной, переменчивой атмосфере философу легко сбиться на софиста, ученому — превратиться в несносного забияку научного полусвета, художнику — выродиться в спортсмена, азартного игрока или ремесленника. И как естественно часты такие превращения!..
Саллюстий приводит демократически гордую фразу Мария, как известно, не принадлежавшего к родовой аристократии:
— Мои раны на груди — вот мой герб, мой дворянский титул!
Современная наша партийная аристократия, старая большевистская гвардия в аналогичных случаях заявляет:
— Рубцы от каторжных цепей, мозоли от сибирских дорог, эмблемы подполья и тюрем — вот наш герб, наш почетный титул!
Что-то скажут ужо-тко красные хозяйственнички и крепкие частнички — чумазая аристократия будущего? Разве вот что:
— Наш славный герб — «огни, воды и медные трубы». И девиз на гербе — из незабвенного Козьмы:
— Козыряй!
Хлопоты, суетня вокруг литературы: «не упустить руля». И везде, как мальчики кровавые, мерещатся «стабилизационные настроения». Любовь, гуманность — они. Смерть — они. Все, что «сверхклассово» — они. Мотивы природы, молитвы, тоски, вечности — они, они, они. И т. д. до бесконечности.
Нарочитое снижение и тем, и мотивов искусства. Обязательное превращение сердца в барабан. Вместо «вечных», себе довлеющих проблем — служебные, боевые, узко временные: «на посту». Искажение пропорций и смешение перспектив. Что за свирепая ревнивица — эта Революция!..
Нельзя же сводить тему «жизни» к теме «общества». И жизнь мечется, стоит за себя. «Начало философии — удивление» (Платон). «Смерть — вдохновительница философии» (Шопенгауэр). «Любовь есть эффект бытия» (Фихте). «Бог есть любовь» (Священное Писание). А природа? «Клейкие весенние листочки, голубое небо люблю я, вот что!» (Достоевский). — Может ли человек отвлечься от всех этих мотивов, стержней своего существа?..
И естественно, что каждый сколько-нибудь крупный писатель вольно или невольно «прорывается» в них. И его спешно ловят за фалды, и негодуют, и кричат о «стабилизационных настроениях», о том, что «пролетарская наседка высиживает реакционного утенка» (Лелевич). И смех, и грех.
Но даже если оставить «вечные» темы и «касание мирам иным», справедливо ли ополчаться на «попутчиков» и бить в набат о «правой опасности в литературном движении»?
Помню, не так как давно один из очень известных современных русских беллетристов-попутчиков говорил мне по этому поводу:
«Требуют от нас пролетарски-революционных вещей. Но для этого же нужно переродить быт. Нет же у нас коммунистического быта. Нигде нет. Вот почему и не выходит… А вовсе не потому, что мы — вне революции!»
Сама революция — вне такой «революционности». И немудрено, что когда литература не отражает революцию, а гонится за «революционностью» — выходит фальшиво, искусственно, надуманно. «Целевая», батальная литература нынешнего коммунизма, — в сущности, не литература и не культура. Троцкий прав: «когда звенит оружие, тогда музы молчат», и лабораторным путем культурные ценности не создаются.
Спасибо хоть на том, что теперь эти «ультралевые» притязания в их обнаженном виде, по-видимому, все же не слишком влиятельны. Не они владеют литературной политикой партии. Не в их руках — руководящие журналы. Их охотно обличают в «комчванстве» литературные критики партии. Но «левая опасность» все же, несомненно, показательна по многим причинам. Между прочим, своим идеологическим «жупелом» ей угодно избрать — меня: очевидно, с легкой руки Зиновьева и оппозиции XIV съезда. «Устрялов» — гидра «стабилизационных настроения»…
(Под впечатлением альманаха левых напостовцев «Удар», 1927).
Общеизвестна характеристика основного порока новой русской истории у В.О. Ключевского. Отмечая ряд изъянов русской действительности, он пишет:
«Все эти неправильности имели один общий источник: неестественное отношение внешней политики государства к внутреннему росту народа: народные силы в своем развитии отставали от задач, становившихся перед государством вследствие его ускоренного внешнего роста, духовная работа народа не поспевала за материальной деятельностью государства. Государство пухло, а народ хирел».
И еще:
«Напряжение народной деятельности глушило в народе его силы, на расширявшемся завоеваниями поприще увеличивался размах власти, но уменьшалась подъемная сила народного духа. Внешние успехи новой России напоминают полет птицы, которую вихрь несет не с меру силы ее крыльев» («Курс русской истории», ч. III).
Революция не уничтожила пока этого опасного порока. Скорее, напротив, обострила и углубила его. Задачи нашей внешней политики стали еще более грандиозны, а их внутренние предпосылки — еще более скромны и хилы. Опять то же несоответствие между ресурсами «народа» и полетом «государства». Видно, от исторической судьбы не уйдешь.
Всегда характерная для России напряженная устремленность к огромным, всемирно-историческим свершениям и целям есть, неоспоримо, знак величия и народа ее, и государства. Но все же основная ныне и очередная ее задача — преодоление порока, отмеченного Ключевским. Хочется верить, что великая социальная перегруппировка, данная в революции, облегчит выполнение этой задачи: народ возмужал, возросла его непосредственная активность. Путь оздоровления — в развитии «подъемной силы народного духа» до уровня большого государственного стиля. Нужно народу подняться до государства, — иначе государству придется свертываться до реальных возможностей народа. Вероятнее всего, неизбежны параллельно оба эти процесса, причем и в том, и в другом руководящая роль выпадает, конечно, на долю государства, его целесознающей, направляющей и ответственной деятельности.
