Национал-большевизм - Устрялов Николай Васильевич (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
Советская власть будет стремиться всеми средствами к воссоединению окраин с центром во имя идеи мировой революции. Русские патриоты будут бороться за то же — во имя великой и единой России. При всем бесконечном различии идеологий практический путь — един, а исход гражданского междоусобия предопределяет внешнюю оболочку и официальную «марку» движения.
При настоящих условиях наиболее действенным и безболезненным орудием борьбы окажется, вероятно, большевистская пропаганда. Но, конечно, рядом с нею и для вящей ее убедительности потребуется, хотя бы в запасе, и достаточная вооруженная сила. Части русской армии, ныне разбросанные по всему пространству страны, отдыхающие, переходящие на «трудовое положение» и кое-где продолжающие взаимную борьбу, могут в недалеком будущем вновь понадобиться — но только уже не для внутренних фронтов.
Революция вступает в новый фазис своего развития, который не может не отразиться на общем ее облике.
С точки зрения большевиков русский патриотизм, явно разгорающийся за последнее время под влиянием всевозможных «интервенций» и «дружеских услуг» союзников, есть полезный для данного периода фактор в поступательном шествии мировой революции.
С точки зрения русских патриотов русский большевизм, сумевший влить хаос революционной весны в суровые, но четкие формы своеобразной государственности, явно поднявший международный престиж объединяющейся России и несущий собою разложение нашим заграничным друзьям и врагам, должен считаться полезным для данного периода фактором в истории русского национального дела.
Воистину, прихотливы капризы исторической судьбы и причудлива ее диалектика. Прав был Гегель, усматривая на ней печать «лукавства правящего миром Разума»…
3.
Но все-таки, что же дальше? Всемирная революция? «Федеративная советская республика Европы», а затем и всего мира? Переход от капитализма к социализму, коммунизму?
Блаженны верующие. Я не из их числа. Из альтернативы Литвинова мне все-таки представляется гораздо более вероятной вторая возможность.
Конечно, многое из советских опытов войдет прочным вкладом в русскую и даже всемирную историю и культуру, подобно тому, как многое из великой французской революции перешло в века, несмотря на 9 термидора и 18 брюмера [46], и живо до сих пор. Если коммуна 1871 г. доселе любовно жуется историками фактов и историками идей, то насколько же более богатый, яркий, грандиозный и величественный материал оставит после себя великая русская революция?..
Пусть это так, но все же протекший опыт трех лет отнюдь не дает оснований утверждать, что «мировой капитализм» изжил себя в такой степени, что уже пробил час его смерти. Не говоря уже о самой России, которой настолько не пристало коммунистическое обличье, что сами советские вожди предпочитают, кажется, больше говорить о строе «трудовом», нежели коммунистическом — страны Запада, предмет всех красных надежд, упорно держатся своих капиталистических привычек. И теперь, когда приходится силой необходимости сталкиваться с ними лицом к лицу на экономической почве, для русского коммунизма настают часы «тягчайших испытаний и поражений» (Ленин).
Или советская система принуждена будет в экономической сфере пойти на величайшие компромиссы, или опасность будет угрожать уже самой основе ее бытия. Очевидно, предстоит экономический Брест большевизма.
И, судя по последним мирным предложениям советской власти иностранным державам, Ленин пошел на этот второй Брест с тою же характерной для него тактической гибкостью, с какой он шел на первый и которая так блестяще оправдала себя.
Если соглашение будет достигнуто и установится хотя бы на короткое время «худой мир» с союзниками, советская диктатура в значительной степени утратит те свои качества, которые делали ее особенно одиозной в глазах населения. Прямолинейный фантастический утопизм, отвергнутый жизнью, неминуемо смягчится, и невыносимое ярмо насильственного коммунизма, тяжесть которого так хорошо знакома всякому, кто жил в Советской России (не исключая крестьян и рабочих), будет давить уже менее безжалостно и бездушно, постепенно изживая себя…
Однако перед русским правительством, допустившим в экономически разоренную страну иностранные капиталы, чрезвычайно остро встанет вопрос об ограждении своей государственной самостоятельности. Необходимы реальные гарантии, чтобы не повторились попытки интервенций и дружеских оккупаций.
Эти гарантии могут состоять прежде всего и главным образом в наличности достаточной военной силы, и затем — в надлежащем использовании («без предрассудков») международных отношений современности. И здесь опять-таки интересы советской власти будут фатально совпадать с государственными интересами России. Экономическое поражение придется возмещать политическими и, весьма возможно, даже военными победами.
Логикой вещей большевизм от якобизма будет эволюционировать к наполеонизму (не в смысле конкретной формы правления, а в смысле стиля государственного устремления). Конечно, эти исторические аналогии теоретичны, неточны и, так сказать, грубы, но все же они невольно приходят в голову. Словно сама история нудит интернационалистов осуществлять национальные задачи страны. Недостает разве только, чтобы, устроив «октябрьскую революцию» в Турции, они включили Царьград в состав «федеративной республики советов» с центром в Москве…
Я прекрасно понимаю, что эти утверждения в их целом неприемлемы ни для большевиков, как фанатиков интернационала, ни для тех их противников, которые до сих пор еще живут идеологией гражданской войны и полагают, что сама фирма «большевики» (как в свое время немцы), независимо от ее содержания и окружающей обстановки, есть нечто, подлежащее безусловному истреблению. Я имел возможность убедиться в известной изолированности своей политической позиции по тому впечатлению, которое произвела в различных кругах и группах моя статья «Интервенция» [47].
И все-таки я не могу не повторить еще раз, что крушение вооруженного противобольшевистского движения отнюдь не подрывает во мне уверенности в близости нашего национального возрождения, но только заставляет признать, что оно грядет — иною тропой…
Союзники и мы [48]
Вполне естественны многочисленные протесты против японского выступления, выносимые русскими общественными организациями Дальнего Востока. Нет ничего удивительного, что не только социалистические группы заявляют свое отрицательное отношение к новому шагу союзников в области «русского вопроса», но и такие организации, как советы профессоров высших учебных заведений (и даже военной академии) или комитеты партии народной свободы вполне солидарны в своей позиции к свершившемуся 4 апреля событию [49].
Правда, пока еще не совсем ясно, чем кончится предпринятая Японией «военная экспедиция». Но общая ее оценка уже возможна. Нужно ли ожидать создания новой русской власти по образу и подобию блаженной памяти скоропадчины, или затянется современное сумбурное положение вещей, очевидно одно: с точки зрения национальных интересов России всякое вооруженное вторжение иностранцев в ее пределы есть в настоящее время акт не только не полезный, но определенно вредный и по существу враждебный. И, разумеется, он всего менее способен вызвать сочувствие и тем более поддержку сколько-нибудь значительных слоев русского населения или влиятельных групп русского общества.
Пока в Сибири держалось правительство Колчака, а на юге с надеждой на успех боролся Деникин, военное выступление Японии могло иметь основание и оправдание: — это было бы не что иное, как продолжающаяся помощь союзников антибольшевистской русской власти, стремящейся стать реальным «Российским Правительством». Так и ставился вопрос в Омске и даже еще в Иркутске. Я отчетливо припоминаю нашу радость, когда в дни напряженных уличных боев у Ангары и Ушаковки пришло извести о «решении Японии ввести свои войска в пределы иркутского военного округа».
