Космология радости - Уотс Алан (онлайн книга без TXT) 📗
Как всегда говорилось, ясность наступает с отказом от “я”. Это означает, что нужно научиться просто не отождествляться с этими эхами и отражениями. В противном случае, мы оказываемся в зеркальном зале, где продолжаем танцевать, принимая свои отражения за своевольных партнеров по танцу. Мы движемся кругами, потому что следуем тому, что уже сделали. Мы теряем связь со своим подлинным естеством, представляющим собой не совокупность образов, а великое самостоятельное действие текущего мгновения, о котором у нас еще нет воспоминаний. Дар памяти и умение упорядочивать во времени события прошлого создает иллюзию, что прошлое так же относится к настоящему, как действующий — к своему действию, а движущий — к приводимому в движение. Поэтому, передавая инициативу нашим отражениям и живя с оглядкой на прошлое, мы находимся не совсем здесь и поэтому всегда немножко опаздываем на праздник. Но что может быть очевиднее понимания, что прошлое проистекает из настоящего, как расходящиеся волны за кормой корабля, и что если уж нам суждено жить в этой жизни, лучшее место для этого здесь?
И вот вечер завершает день, который, как мне кажется, длился вечно. В одном конце сада на фоне далекой горной гряды за поляной возвышается полукруг высоких деревьев с густой листвой — полукруг чем-то напоминающий рощу перед древним храмом. Именно отсюда к нам приходят глубокие зелено-голубые сумерки, с приближением которых умолкают птицы и затихает разговор. Мы наблюдаем закат, сидя гуськом на коньке большого сарая, крытого дощечками из красного дерева. Потрескавшаяся и покоробившаяся крыша, кажется, доходит до самой земли. Перед нами, на западе, находится небольшая лужайка, где пощипывают траву две белых козы, а еще дальше в этом направлении виднеется дом Роберта с огоньками в кухонных окнах, которые говорят о том, что Берилла готовит ужин. Пришло время уйти в дом и предоставить сад пробуждающимся звездам.
Снова музыка — на этот раз клавесин со струнным оркестром и Бах в его торжествующем стиле. — ложусь, чтобы послушать, и закрываю глаза. В течение всего дня волна за волной по всему спектру восприятия на меня то и дело нисходит осознание моего подлинного естества, которое есть самый первоисток вселенной. — вижу также, что этот первоисток порождается и приходит в действие сам по себе, и что его дух игры и веселья лежит в основе многомерного танца жизни. В мире не осталось проблем, но кто в это поверит? Поверю ли в это я сам, когда вернусь в нормальное состояние сознания? Однако в следующее мгновение я вижу, что это не имеет значения. — играю в прятки, и мое неведение является частью игры, в которой в смысле потерянности можно зайти очень далеко. Как далеко, в таком случае, можно в ней зайти в смысле найденности?
Словно в ответ на этот вопрос перед моими закрытыми глазами появляется символическое видение того, что Элиот назвал “неподвижной точкой кружащегося мира”. Мне кажется, что я смотрю вниз на большой двор из окна замка, стены которого возвышаются над землей. Стены и двор сплошь покрыты керамическими изразцами, на которых изображены яркие золотые, пурпурные и голубые арабески. Сцену можно было бы принять за внутренний дворик какого-то персидского дворца, если бы она не была столь огромна и сверхъестественно изящна. В центре двора находится большая вогнутая арена, формой напоминающая одновременно и звезду и розу и окруженная филигранным мозаичным кругом, выполненным из киновари, золота и горного хрусталя.
В это время на арене под музыку совершается какой-то ритуал. Поначалу общее настроение действа величественно и царственно, будто воины при оружии и придворные в разноцветных мантиях танцуют перед королем. По мере того, как я наблюдаю за ними, настроение меняется. Придворные становятся ангелами с огненно-золотистыми крыльями, а в центре арены появляется круг ослепительного пламени. Глядя в этот круг, я в течение одного мгновения вижу лик, напоминающий мне изображение Кристоса Пантократора на византийской мозаике, и замечаю, что ангелы в благоговейном ужасе попятились назад, прикрыв лица крыльями. Но лик исчезает. Кольцо пламени становится все ярче и ярче, и я вижу, как крылатые создания снова устремляются к нему с выражением не ужаса, а нежности — ибо пламени неведом гнев. Его тепло и сияние — “пламени ласкающий язык” — были откровением столь возвышенной любви, что я почувствовал, что увидел святая святых.
Эпилог
Как я уже говорил, настоящее эссе о действии веществ, изменяющих сознание, является описанием нескольких экспериментов, которые представлены здесь мною как один, чтобы придать повествованию поэтическое звучание. И все же в ходе изложения я старался придерживаться схемы отдельного переживания — своеобразной последовательности циклов, в каждом из которых личность распадается, а затем снова интегрируется, но на этот раз, как кажется переживающему, уже на более разумной основе. Так, вначале личность переживающего чаще всего представляется ему чем-то невообразимо древним, отдаленно знакомым — и при этом преобладают магические, мифологические и архаические ассоциации. Под конец же эксперимента она становится тем, чем человек является в непосредственном настоящем, поскольку теперь ему кажется, что творение мира вершится не в невообразимо отдаленном прошлом, а в вечном настоящем. Похожим образом игра жизни поначалу представляется довольно циничной; она кажется необычайно запутанным противоборством, коварство которого закралось даже в самые альтруистические человеческие начинания. Впоследствии человек начинает во всей этой истории чувствовать себя “старым плутом”, и смех одерживает верх над цинизмом. Однако в конце концов ненасытный космический эгоизм преображается в маску, под которой скрывается немотивированная игра любви.
Однако я не желаю ничего обобщать. — рассказываю лишь о том, что пережил сам, и хочу еще раз подчеркнуть, что психоделики никоим образом не являются мудростью разлитой в бутылки и готовой к употреблению. — чувствую, что, не будь я философом и писателем, вещества, которые устраняют барьер между повседневным обывательским сознанием и многомерным сверхсознанием организма, едва ли дали бы мне нечто большее, нежели приятное, а порой и пугающее смятение чувств. — не утверждаю, что пользу от психоделических переживаний могут получить только интеллектуалы; я хочу сказать, что для того, чтобы применить это расширенное сознание к нашей нормальной, обыденной жизни, нужно уметь дисциплинировать и осмысливать свое восприятие.
Такие средства расширения сознания являются лекарствами и не могут входить в ежедневный рацион. Так как их использование должно содействовать распространению правильного образа жизни, переживания сродни тем, что описаны мной, следует дополнять специальными мерами по укреплению психического здоровья. Среди этих мер самой важной является практика, которую я бы назвал медитацией — если бы это слово не служило обозначением духовной или ментальной гимнастики. — же под медитацией понимаю не практику или упражнение, предпринимаемое в качестве подготовки к чему-либо, не средство к достижению цели в будущем и не систему самосовершенствования. Лучше, чем слово “медитация”, по-моему, слова “созерцание” и “центрирование”, под которыми я понимаю замедление времени, прекращение внутренней спешки и предоставление вниманию возможности пребывать в настоящем — и при этом непреднамеренно наблюдать то, что есть, а не то, что должно быть. Делать это вполне можно — более того, не составляет труда — и без помощи психоделика, хотя препарат обладает тем преимуществом, что он “делает это за тебя”, причем довольно долго и основательно.
Однако те из нас, кто живет в суетливом, слишком уж целеустремленном обществе, более чем кто-либо другой должны выделять промежуток времени для того, чтобы не обращать на время внимания и позволять процессам в сознании случаться без постороннего вмешательства. Внутри таких вневременных интервалов восприятие имеет тенденцию углубляться и расширяться во многом подобно тому, как я описал в этом эссе. Поскольку человек прекращает воздействовать на переживания своей сознательной волей и не смотрит больше на вещи как на подлежащие преодолению препятствия на своем пути, оказывается возможным поднять на поверхность фундаментальное восприятие мира как единого континуума. Однако не имеет смысла делать это своей целью или пытаться заставлять себя видеть вещи подобным образом. Каждое усилие, направленное на то, чтобы изменить свои ощущения, подразумевает и подтверждает иллюзию независимого знающего, или эго, и поэтому попытки избавиться от того, чего на самом деле никогда не существовало, лишь продлевают путаницу. В целом, лучше пытаться осознавать свое эго, нежели пытаться избавляться от него. В таком случае мы обнаруживаем, что “знающий” не отличается от восприятия “известного”, будь оно “внешним” объектом или же “внутренней” мыслью либо воспоминанием.
