Немедленно измениться - Кришнамурти Джидду (читать книги онлайн бесплатно полностью без txt) 📗
Посетитель: Я вижу, что задал вам вопрос о самоубийстве, — а получил ответ о том, как следует правильно жить.
Кришнамурти: Только такой ответ и возможен. Человек, который прыгает с моста, не спрашивает: «Совершу ли я самоубийство?». Он совершает его, — и дело кончено. А мы, сидя в безопасном доме или в лаборатории, спрашиваем, следует или не следует человеку совершать самоубийства, и это лишено смысла.
Посетитель: Следовательно, это такой вопрос, который невозможно задавать?
Кришнамурти: Нет, его нужно задавать, надо решить, нужно или не нужно кончать жизнь самоубийством. Его необходимо задать; но найдите то, что кроется за этим вопросом, что побуждает человека задать его, что заставляет его желать самоубийства. Я знаю человека, который никогда не покушался на самоубийство, хотя всегда грозит им, — потому что он крайне ленив. Он ничего не хочет делать, он желает, чтобы каждый оказывал ему поддержку; такой человек уже совершил самоубийство. И тот человек, который упрям, подозрителен, жаждет власти и положения, также внутренне совершил самоубийство. Он живет за стеной образов. Поэтому каждый человек, который живет с воображаемым образом самого себя, своего окружения, своей экологии, своей политической власти или религии, уже кончен.
Посетитель: Мне кажется, что вы говорите следующее: любая жизнь, которая не протекает непосредственно...
Кришнамурти: Непосредственно и разумно!
Посетитель: ...вне призрачных образов, вне обусловленности, превыше мышления... Если человек не живет таким образом, его жизнь представляет собой особого рода существование низкой тональности.
Кришнамурти: Конечно, это так. Посмотрите на большинство людей: они живут за стеной — за стеной своего знания, своих желаний, своих честолюбивых побуждений. Они уже находятся в состоянии невроза, и этот невроз дает им некоторую безопасность, которая является безопасностью самоубийства.
Посетитель: Безопасность самоубийства!
Кришнамурти: Возьмите, например, какого-нибудь певца; для него голос представляет собой величайшее средство безопасности, и когда он теряет голос, он готов наложить на себя руки. То, что является подлинно воодушевляющим и истинным, — это найти для себя такой образ жизни, в котором проявляется глубокая восприимчивость и наивысшая разумность. А это невозможно, если существует страх, тревога, жадность, зависть, построение образов или религиозная изоляция. Такая изоляция как раз и есть то, что приносят все религии: верующий определенно стоит на пороге самоубийства. Поскольку он возлагает все свои надежды на какое-то верование, когда это верование поставлено под вопрос, он ощущает страх — и готов принять другое верование, другой образ, готов совершить другое религиозное самоубийство. И вот может ли человек жить без всякого образа, без всякого образца поведения, без какого бы то ни было чувства времени? Я не имею в виду такого образа жизни, когда человек не беспокоится о том, что случится завтра, или о том, что произошло вчера: это не жизнь. Существуют люди, которые говорят: «Пользуйтесь настоящим моментом и берите от него все, что можно» — это тоже акт отчаяния. По-настоящему не следует задавать вопроса о том, правильно или неправильно совершать самоубийство; нужно спросить, что вызывает состояние ума, который лишен надежды. Впрочем, «надежда» — не то слово, потому что надежда подразумевает будущее; скорее надобно спросить, как жизнь приходит к тому, что не имеет времени. Жить вне времени, значит, в действительности иметь это чувство большой любви, ибо любовь не от времени, любовь не есть нечто такое, что было или будет; исследовать ее и жить с ней — вот настоящий вопрос. А вопрос о том, совершать самоубийство или нет, — это вопрос человека который уже частично мертв. Надежда — самая ужасная вещь. Не Данте ли говорил: «Оставьте всякую надежду, когда входите в ад?» Для него рай был надеждой, и это отвратительно.
Посетитель: Да, надежда и есть свой собственный ад.
Глава XI. ДИСЦИПЛИНА
Посетитель: Я вырос в очень стесняющем окружении, в условиях строгой дисциплины; этой дисциплине было подчинено не только внешнее поведение — меня научили также внутренне дисциплинировать себя, контролировать свои мысли и склонности, регулярно делать некоторые вещи. В результате я оказываюсь настолько тесно огражден со всех сторон, что не в состоянии, что-либо сделать легко, свободно, радостно. Когда я вижу то, что творится вокруг меня в этом пермиссивном обществе, вижу небрежность, грязь, неконтролируемое поведение, безразличное отношение к манерам, — я шокирован, хотя в то же время мне втайне самому хочется делать некоторые из этих вещей. Все же дисциплина внедряла какие-то ценности; она приносила с собой разочарования и искажения, но, несомненно, известная доля дисциплины необходима. Например, нужно уметь прилично сидеть, есть, как следует, проявлять внимание в разговоре. Без дисциплины невозможно познать красоту музыки, литературы, живописи. Хорошие манеры и воспитание открывают великое множество оттенков в повседневном социальном общении. Когда я наблюдаю нынешнее поколение, я вижу, что эти люди обладают прелестью молодого возраста; но без дисциплины их прелесть скоро увянет, и они сделаются довольно нудными стариками и старухами. Во всем этом заключена некоторая трагедия. Вы видите молодого человека, гибкого, живого, красивого, с ясными глазами и приятной улыбкой, — и несколько лет спустя вы снова видите его — уже почти неузнаваемым. Он стал небрежным, грубым, безразличным, полным общих мест, весьма респектабельным, жестоким, некрасивым, скрытным и сентиментальным. Конечно, дисциплина спасла бы его. Я сам подвергался воздействию дисциплины почти до предела возможного; и мне часто хочется узнать, где находится средний путь между этим пермиссивным обществом и культурой, в которой был воспитан я. Не существует ли какого-нибудь способа жить без искажения, без подавления, свойственного дисциплине, оставаясь, однако, внутренне высоко дисциплинированным?
Кришнамурти: Слово «дисциплина» означает «учиться», а не «приспосабливаться» — то есть не подавлять, не подражать образцу того, что признали благородным общепринятые авторитеты. Этот вопрос весьма сложен, так как в него включено несколько аспектов: ученье, суровость, свобода, восприимчивость, уменье видеть красоту любви.
В ученье нет накопления. Знание отличается от учения. Знание есть накопление, выводы, формулы; а ученье — это постоянное движение, движение без центра, без начала или конца. Для того, чтобы узнавать нечто о себе, в ученье не должно быть накоплений: если они имеются, у нас будет не процесс ученья, не изучение себя, а просто прибавление к накопленным знаниям о себе. Ученье есть свобода восприятия, свобода видеть. И если вы не свободны, вы не можете учиться. Поэтому само такое учение и есть своя собственная дисциплина — вам не нужно дисциплинировать себя, а затем учиться. Итак, дисциплина — это свобода. Последнее обстоятельство отрицает всякое приспосабливание и контроль, потому что контроль есть подражание какому-то образцу. Образец является подавлением, подавлением «того, что есть»; а когда существует формула того, что хорошо и что плохо, подвергается отрицанию возможность изучать «то, что есть». Изучать «то, что есть» — значит быть свободным от «того, что есть». Таким образом, ученье представляет собой наивысшую форму дисциплины. Ученье требует разума и восприимчивости.
Суровость священника или монаха является жестокой. Они отказываются от некоторых своих склонностей, но не отказываются от других, которые допускаются обычаем. Святой являет собой пример грубого насилия. Обычно суровость отождествляется с самоотречением, достигаемым при помощи жестокой дисциплины, муштровки и приспособления. Святой старается побить рекорд, подобно атлету. Понимание ложности этого пути приносит свою собственную суровость. Святой глуп и фальшив. Видеть это — есть разум. Такой разум не станет прыгать от пропасти к противоположной крайности. Разум — это чувствительность, которая понимает крайности и потому избегает их. Но разум не есть благоразумие посредственности, которая остается на полпути между двумя крайностями. Ясно постичь все это и значит учиться. Для учения должна существовать свобода от всех выводов и предубеждений. Такие умозаключения и предвзятые мнения являются следствием наблюдения, осуществляемого из некоторого центра, из «я», которое желает и направляет.
