Собрание сочинений, том 27 - Маркс Карл Генрих (список книг .txt) 📗
Вчера я получил «Vorwarts!», которого не видел со времени моего отъезда. Некоторые шутки Бернайса доставили мне большое удовольствие; этот парень умеет заставить посмеяться по-настоящему, что со мной обычно редко случается при чтении. В общем же газета плоха, недостаточно интересна и из нее можно почерпнуть мало полезного, так что вряд ли многие немцы захотят выписывать ее постоянно. В каком положении она сейчас и правда ли, как я слышал в Кёльне, что ее собираются превратить в ежемесячник?
Мы тут так завалены работой, что… {20} сможем посылать отсюда статьи только время от времени. Вам там тоже придется приналечь. И ты пиши раз в четыре— шесть недель статьи для газеты, да «не поддавайся» своему настроению. Почему не пишет ничего Бакунин и почему нельзя заставить Эвербека писать хотя бы тривиально? Бедный Бернайс сидит теперь, наверное, в кутузке; кланяйся ему от меня и посоветуй не принимать слишком близко к сердцу всей этой дряни — два месяца пройдут скоро, хотя это довольно противно. Что вообще поделывают наши ребята? Ты ничего не пишешь об этом. Приехал ли опять Герье, пишет ли Бакунин по-французски? Чем занимается теперь вся эта орава, которая в августе каждый вечер посещала набережную Вольтера? А что ты сам собираешься делать? Каково твое положение в Париже? Живет ли еще у вас в доме внизу Куница {21} ? Он недавно опять разразился статьей в «Telegraph» [26]— само собой разумеется, о патриотизме. Курьезно, что он не слезает с этого конька: ему на все наплевать, только бы удалось уничтожить патриотизм. Вероятно, это и было главной причиной, почему он не хотел дать статью Фрёбелю. Немецкие газеты недавно сообщили, что Куница возвращается в Германию. Если это правда, я поздравляю его, но это слишком невероятно, иначе ему пришлось бы вторично приобрести себе омнибус с клозетом, а это ведь невозможно.
Я говорил недавно с человеком, приехавшим из Берлина. Разложение caput mortuum {22} «Свободных», по-видимому, завершилось полностью. Кроме Бауэров, с ними прекратил, кажется, сношения и Штирнер. Оставшаяся ничтожная кучка, Мейен, Рутенберг и компания, продолжают, ничтоже сумняшеся, как и шесть лет назад, ходить ежедневно в два часа пополудни к Штехели и умничать по поводу газет. Теперь они уже добрались до «организации труда» и на этом застрянут. По-видимому, и г-н Науверк осмелился сделать этот шаг, так как он усердно выступает на многолюдных собраниях. Я ведь уже писал тебе, что все эти люди еще станут «democrates pacifiques» {23} . При этом все они весьма «ценят» ясность и т. д. наших статей в «Jahrbucher». Если меня снова как-нибудь попутает дьявол, я завяжу переписку с маленьким Мейеном, — быть может, удастся получить удовольствие, позабавившись надэтой публикой, если уж нельзя получить удовольствие отних. А то здесь совершенно не представляется возможности хоть время от времени давать выход своему озорству.
Ведь я веду здесь жизнь, какую только может пожелать самый отъявленный филистер, — тихую и спокойную, благочестивую и почтенную, сижу в своей комнате и работаю, почти нигде не бываю, стал солиден, как истый немец. Если так будет продолжаться, то я боюсь, как бы господь бог не простил мне мои писания и не пустил меня на небо. Уверяю тебя, я тут, в Бармене, начинаю пользоваться хорошей репутацией. Но мне все это опротивело, и на пасху я хочу уехать отсюда, вероятно, в Бонн. Уступая настояниям моего зятя {24} и видя огорченные лица обоих стариков, я опять попытался взяться за коммерцию и… {25} дней немного поработал в конторе; отчасти меня побудила к этому и моя любовная история. Но мне это опротивело раньше, чем я начал работать, — торговля — гнусность, гнусный город Бармен, гнусно здешнее времяпрепровождение, а в особенности гнусно оставаться не только буржуа, но даже фабрикантом, то есть буржуа, активно выступающим против пролетариата. Несколько дней, проведенных на фабрике моего старика {26} , снова воочию показали мне…** всю эту мерзость, которую я раньше не так сильно чувствовал. Я, конечно, рассчитывал иметь дело с коммерцией только до тех пор, пока мне это будет удобно, а там написать что-нибудь предосудительное с полицейской точки зрения, чтобы иметь благовидный предлог перебраться за границу. Но я не выдержу так долго. Если бы я не должен был ежедневно регистрировать в моей книге отвратительнейшие картины из жизни английского общества, я, вероятно, уже успел бы прокиснуть, но именно это давало новую пищу моему бешенству. Можно еще, будучи коммунистом, оставаться по внешним условиям буржуа и вьючной скотиной торгашества, если не заниматься литературной деятельностью,— но вести в одно и то же время широкую коммунистическую пропаганду и занятия торгашеством, промышленными делами, этого нельзя. Довольно, на пасху я уеду. К тому же еще эта усыпляющая жизнь в семье, насквозь христиански-прусской, — я не могу больше этого вынести, я бы мог здесь в конце концов сделаться немецким филистером и внести филистерство в коммунизм.
Не заставляй меня так же долго ждать твоего письма, как ты на этот раз ждал моего. Привет твоей жене, хотя я с ней и не знаком, и всем, кто этого заслуживает.
Продолжай пока писать сюда; если я к тому времени уеду, мне перешлют твои письма.
Твой Ф. Э.
Впервые опубликовано в книге: «Der Briefwechsel zwischen F.Engels und K.Marx». Bd. I, Stuttgart, 1913
Печатается по рукописи
Перевод с немецкого
4
ЭНГЕЛЬС — МАРКСУ [27]
В БРЮССЕЛЬ
Бармен, 22–26 февраля, 7 марта 1845 г.
Дорогой Маркс!
Наконец, после длительной переписки, я только что получил из Кёльна твой адрес и сейчас же сажусь тебе писать. Как только пришло известие о твоей высылке [28], я счел необходимым тотчас же открыть подписку, чтобы по-коммунистически распределить между всеми нами твои непредвиденные расходы в связи с высылкой. Дело пошло хорошо, и недели три назад я послал свыше 50 талеров Юнгу; я написал также дюссельдорфцам, которые собрали столько же, а в Вестфалии поручил агитировать в этом направлении Гессу. Подписка здесь, однако, еще не закончена, так как художник Кётген затянул дело, и поэтому у меня еще нет всех денег, на которые я рассчитываю. Я надеюсь, однако, через несколько дней получить все деньги, и тогда я тебе вышлю вексель в Брюссель. Так как я не знаю, хватит ли этих денег, чтобы ты мог устроиться в Брюсселе, то, само собой разумеется, я с величайшим удовольствием предоставлю в твое распоряжение свой гонорар за первую английскую работу {27} , который я скоро получу хотя бы частично и без которого я в данный момент могу обойтись, так как займу у своего старика {28} . Эти собаки не должны, по крайней мере, радоваться, что причинили тебе своей подлостью денежные затруднения. Верх мерзости, что тебя заставили еще заплатить за квартиру вперед. Боюсь, впрочем, что тебя не оставят в покое и в Бельгии и что тебе придется, в конце концов, переехать в Англию.
Но довольно обо всей этой подлой истории. Крите, наверное, уже успел побывать у тебя до прибытия этого письма. Этот парень — великолепный агитатор. Он расскажет тебе много о Фейербахе. На другой день после его отъезда отсюда я получил письмо от Ф[ейербаха], которому мы писали. Ф[ейербах] говорит, что должен сначала основательно покончить с религиозной дрянью, прежде чем сможет в такой мере заняться коммунизмом, чтобы отстаивать его в своих трудах. Кроме того, он в Баварии слишком оторван от жизни, чтобы взяться за это. Впрочем, он-де коммунист, и для него дело лишь в том, как осуществить коммунизм. Возможно, он летом приедет на Рейн, и тогда он должен поехать в Брюссель — этого уж мы от него добьемся. —
