Опыт конкретной философии - Марсель Габриэль (лучшие книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗

Что касается любви к самому себе, то сразу же признаем абсо­лютную противоположность, существующую между идолопоклон­нической любовью, которая есть эгоцентризм, и милосердием к са­мому себе, которое не относится к «я» как единственно существующей и самодостаточной реальности, рассматривая его как росток, пред­назначенный для плодоношения, или как очаг возможного проявле­ния духовного или даже божественного начала в этом мире. Полю­бить самого себя в этом втором смысле не означает, конечно, проявлять какую-то снисходительность к себе, это значит поставить себя в от­ношении к себе в такое положение, которое позволит достигнуть бо­лее высокой реализации этого «я». Ясно, что самодовольство не бла­гоприятствует развитию истинно творческой активности, какого бы плана она ни была; я говорю здесь не только о творчестве художе­ственном или научном, но имею в виду весь спектр самопроявления каждой благородной души. И напротив, можно утверждать, что из­лишняя недоброжелательность и суровость по отношению к самому

37

себе могут быть парализующим моментом, хотя и по противополож­ным причинам. Поэтому необходимо терпеливое отношение к само­му себе, соединенное, впрочем, с нерушимой ясностью, к которой призывали нас великие духовные наставники, в частности, если я не ошибаюсь, святой Франциск Сальский*. Но все это возможно и име­ет смысл только там, где в самом себе и по отношению к себе реали­зуются одновременно и дистанция и близость, определяющие акт милосердия. Итак, в реальности, на практике мы почти всегда гре­шим неспособностью видеть самих себя или — что, впрочем, гораз­до реже — сохранять с самим собой тот контакт, который должны поддерживать со своими близкими. Можно проиллюстрировать эту вторую возможность, внимательно изучив психологию чистого ра­ционалиста, часто оказывающегося гонителем самого себя.

Эти замечания должны помочь нам преодолеть досадную пута­ницу по поводу отношений эгоизма и любви к самому себе, в частно­сти, там, где речь идет о понятии спасения, рассматриваемого извне теми, кто расценивает его как сверхземное свершение. Здесь есть абер­рация, которой необходимо поставить предел, настоятельно напом­нив, что для христианской мысли не может идти речи об индивиду­альном спасении в привативном атомистическом смысле. Мы можем обнаружить предвосхищение этого в области художественного твор­чества, ведь истинный артист творит не для себя, он творит для всех; он может быть доволен своим творчеством только при этом условии, и я сказал бы, что не существует художественного творчества без постоянных терзаний творящего.

Подобные размышления определяют направление всех исследо­ваний, касающихся открытости другому**, проявляемой не только в милосердии, но и в надежде и восхищении, высокое духовное и даже метафизическое значение которых, как мне кажется, не полностью признано в наши дни.

Глагол «soulever»' передает наиболее полно и точно и во всей его многозначности тип того действия, которое оказывает на нас восхи­щение или, вернее, которое совершается в нас в зависимости от объек­та, его вызывающего. Это настолько верно, что когда мы, слушая му­зыкальное или поэтическое произведение, делимся нашим энтузиазмом с кем-либо, кто его не разделяет, то нам не только кажется, что он оста­ется на земле, когда мы воспаряем, но мы испытываем тягостное впе­чатление, что он нас тянет вниз и заставляет спотыкаться; неистовость нашего протеста против такого его отношения и определяет меру уси­лия, с которой мы ему сопротивляемся.

Очевидно, что свойство восхищения состоит прежде всего в спо­собности отрывать нас от нас самих, от мысли исключительно о себе;

1 «возбуждать, вызывать волнение, поднимать» (фр.).

38

без сомнения, нет другой области, где снижающий, редукционист­ский, упрощающий анализ Ларошфуко проявил бы в максимальной степени свою недостаточность. Может быть, также не существует лучшего примера, удачно освещающего последствия, которые берг-сонианское различение открытого и закрытого типа ментальной ус­тановки может получить в психологическом плане.

Действительно, мало сказать, что восхищение — это активное отрицание некоторой внутренней инерции. Нужно, помимо этого, особо отметить, что оно может мыслиться не только как порыв, но и как вторжение (глагол «inonder» — наводнять, затоплять — соответ­ствует здесь неопровержимой реальности). Подобное вторжение мо­жет осуществиться только в душе такого существа, которое не обра­зует замкнутую в себе самой герметичную систему, куда не может проникнуть ничто новое.

Если смотреть глубже, хотя я и не имею времени на этом останав­ливаться, я сказал бы, что восхищение связано с тем, что нам что-то открывается. Идеи восхищения и откровения являются соотноситель­ными, и чисто субъективная психология осуждена на непонимание восхищения и на его подмену теми данными, к которым оно, строго говоря, не сводимо. Именно в этом одно из оснований реализма.

В дополнение к этим простым замечаниям необходимо было бы про­вести последовательное изучение отказа от восхищения и неспособно­сти восхищаться и увидеть, каким образом и то и другое передают не­которую фундаментальную неспособность быть открытым другому.

Один драматург сказал не так давно в ходе интервью, что восхище­ние кажется ему унизительным состоянием, в котором человек отказы­вается от всей своей власти и силы. Сколь бы гротескным ни казалось это утверждение, тревожит то, что оно выражает все более широко рас­пространяющееся умонастроение. Вероятно, нет ничего, что точнее ха­рактеризует современную деградацию, чем недоверие и подозрение по отношению ко всему, что признано возвышенным и превосходящим по ценности остальное. Анализ, подобный тому, который провел Шелер по отношению к ресентименту*, показал бы, что в основе этой подозри­тельности лежит навязчивая озабоченность самим собой («но как же я-то, что же со мной тогда станет?»). Восхищение, насколько можно его перевести в понятийный ряд, является утверждением не относительно­го, а абсолютного превосходства: абсолютного — я настаиваю на этом; и в данном отношении слово «несравнимое» точно подходит по смыслу.

Впоследствии, конечно, разум может сравнивать (будут говорить: это так же хорошо, как... это еще более прекрасно, чем...), но это уже несущественно по отношению к первоначальному чувству, кото­рое есть признание некоторого абсолюта1. Только путем рефлексив­ного движения я начинаю мыслить себя в отношении этого абсолюта

1 Прислушайтесь к словам знатока на художественной выставке: «Очень хорошо... очень хорошо... да, это — хорошо».

39

и беспокоиться о том положении, которое я по отношению к нему зани­маю. И именно здесь возникает выбор: в зависимости от того, веду ли я себя как система притязаний или нет (здесь я имею в виду прежде всего внутреннее поведение), я буду или не буду испытывать ревнивое беспо­койство в связи с тем абсолютом, который возник передо мной. Насколько выражение «ргепаге ombrage de»" в данном случае богато смыслом! Оно великолепно передает ту мысль, что это новое сияние может меня за­тмить в моих собственных глазах или в глазах других, чье уважение прямым образом сказывается на моем мнении о себе самом. Здесь уме­стно поразмышлять относительно тех условий, которые делают воз­можным или, напротив, подавляют какое бы то ни было откровение.

Говорить, что восхищение есть унижающее человека состоя­ние, — значит относиться к человеку как к существующему только для самого себя, воспринимающему себя как центр мироздания. Под­черкивать же, что это — воодушевляющее состояние, — значит сле­довать противоположной идее, заключающейся в том, что главная функция, присущая субъекту, — выход из сосредоточенности на себе самом и реализация себя прежде всего в самоотдаче и в творчестве во всех его формах.

Очевидно, что отказ от восхищения может проявляться в самых разных формах; не всегда в основе его лежит зависть или ресенти-мент. В конце концов можно представить, что восхищение и энтузи­азм могут быть если и не осуждены, то взяты под подозрение во имя критической мысли под тем предлогом, что они лишают нас контро­ля над самими собой.