Мышление и наблюдение (сборник) - Пятигорский Александр Моисеевич (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
Эти скалы – моя услада. Скалы цвета голубых облаков. Скалы со струящимися потоками чистой холодной воды. Скалы, подобные гряде облаков, подобные великолепному дому с высоко поднятыми стропилами, эти скалы меня услаждают. Чего мне еще недостает, мне, внимательному, всепомнящему, решительному в достижении цели. Мне, монаху, желающему созерцать. Чего еще надо решительному и спокойному монаху, твердому в своем решении Старейшине? Только созерцать и неустанно упражнять ум [124]. Никакая музыка не доставит ему удовольствия, сравнимого с тем, которое ему дает правильное интуитивное созерцание Учения Будды. Поэтому не трудись слишком упорно, не уставай от чрезмерных усилий, ибо это не ведет к Высшей цели. Ведь тело страдает от усталости, теряет спокойствие и легкость.
Сжав губы, упорно устремив перед собой свой взгляд, ты все равно не увидишь себя [125]. Упрямый тугодум все ходит и думает: «Я лучше, чем другие». Мудрые считают такого идиотом. Но спокойный, предающийся созерцанию не тешит себя ни тщеславием, ни самоуничижением. Он не думает в таких низких словах, как «я лучше других», «я не лучше других», «я хуже», «я такой же». Воистину же такой монах, превосходный в своих качествах, искусный в созерцании, наделенный мудростью, – его восхваляют мудрецы.
[2] Вот что сказал Шарипутра [126].
«Однажды, когда Будда всевидящий учил других учеников, я, преисполненный желания Учения, стал слушать и слушать. И недаром я тогда слушал и слушал. Теперь я свободен полностью от притоков и помрачений. Ведь не ради знания о прежних моих рождениях я слушал. И не ради обретения божественного глаза [127], и не для того, чтобы проникать в мысли других людей [128] и слышать все звуки во вселенной. И не для того даже, чтобы знать о всех смертях и рождениях [129], я столь упорно слушал.
Ученик Всецело и Совершенно Пробужденного полностью прекращает мышление в словах и понятиях [130] и хранит благородное молчание. Подобно незыблемой скале, такой ученик даже не вздрогнет от страшного удара, стоит мудрости уничтожить заблуждение. Я говорю: «Я не хочу смерти, я не хочу жизни; внимательный и сосредоточенный, я положу это тело туда, где ему надлежит лежать. Я не хочу смерти, я не хочу жизни. Я буду дожидаться своей платы за день. Ведь и там и здесь – смерть, не отсутствие смерти [131], смерть сейчас или потом, прежде или после. Поэтому не мешкай, скорее вступи на Путь, а то погибнешь. Не упусти случая, будет поздно. Подобно тому как пограничный город должен быть укреплен и изнутри и снаружи, так и ты храни себя изнутри и снаружи денно и нощно. Да помни, упустишь случай, поздно будет жаловаться, горя в пламени ада [132]».
Так Старейшина держит Колесо Дхармы в непрерывном вращении [133]. Обладающий великим знанием, сосредоточенный, он подобен земле, воде и огню. Как и они, этот Старейшина ни к чему не привязан и ничему не противостоит [134]. Обладая Совершенным Знанием и всепроникающей мыслью, он понимает все, но кажется тупым и ничего не понимающим [135]. Так он бродит успокоенный, загасивший огонь ощущений и чувств. Годами служил я Учителю. Теперь, когда Учение Будды изложено и постигнуто и тяжелая ноша сложена с плеч, все, что ведет к новым рождениям, выкорчевано навсегда.
[3] Вот что сказал Великий Маудгальяяна [136].
«Мы, живущие в лесу, питающиеся подаянием, довольствующиеся объедками, брошенными в чашу для подаяния, давайте разгромим армию смерти [137]. Спокойные и внутренне сосредоточенные, да сокрушим мы армию смерти, как слон одним своим прикосновением сметает камышовую хижину. Ты, о тело, жалкая хижина из костей, связанных плотью и мышцами! Какой смысл лелеять другое, не твое тело с чужими членами и органами [138]. Тело, мешок с навозом, сшитый из человечьей кожи, мерзкая дьяволица с выпуклостями на месте грудей [139]. Тело с девятью потоками нечистой жидкости, испускающими зловоние. Жаждущий чистоты монах избегает прикосновения к телу, как все избегают прикасаться к экскрементам. Тело, кто знает тебя так же, как я тебя знаю, тот будет держаться от тебя подальше, как все стараются держаться подальше от ямы с нечистотами в сезон дождей – один неверный шаг, и монах провалится в жидкую грязь, как неуклюжий бык. Так видит тело истинный аскет, великий герой [140].
Но что же это? Ужас охватил монахов, повсюду волнение. Это угас несравненный Шарипутра [141]. Воистину так возникают и исчезают все Дхармы. Успокоение Дхарм – это счастье. Тот, кто видит пять материальных элементов, составляющих тело [142] как другое, как не самих себя, тот попал верно пущенной стрелой в кончик волоса [143].
А монах пусть странствует, словно пораженный мечом, с низко опущенной головой, ни на мгновенье не выпускающий из сознания свое полное прекращение желания существовать. О брахман, воздай хвалу Кашьяпе, спокойному, сосредоточенному, живущему обособленно от всех, мудрецу, наследнику наилучшего из Будд.
Семинар шестой
Буддизм как философия аскетизма;
homo asceticus и наметки новой философской антропологии
Человек – это аскет. Но не аскет вообще, не всякий, кто себя называет аскетом или кого называют аскетом. В тексте VI описывается только один род индийского аскетизма – тот особый, буддийский аскетизм, который, следуя тому, что Будда возвестил в Первой Проповеди (см. текст I и соответствующие примечания), можно было бы назвать «срединным», то есть исключающим аскетические крайности, которым были столь привержены современники Будды, джайнские аскеты. Итак, человек – это аскет. Но кто же тогда «просто человек», «не-аскет»? Дело в том, что «аскетизм» здесь – это не занятие, профессия или образ жизни, но прежде всего – позиция, точка зрения. С этой точки зрения «не-аскет» – это как бы «минус аскет», то есть тоже аскет, но с противоположным знаком. Ибо аскетизм вводится как универсальный потенциальный антропологический признак, которым каждый человек может обладать. В раннем «историческом» буддизме аскетизм превратился в особое измерение человеческой природы, которое находит свое выражение как в негативных, так и в позитивных установках аскета в его отношении к себе и к окружающему миру, в отличие от джайнского аскетизма, в котором абсолютно господствуют негативные установки. Буддийскому аскетизму чужда идея умерщвления плоти и физического самоуничтожения в любой его форме. Вообще, буддийский аскетизм является слишком сложным феноменом, чтобы его можно было редуцировать к двум-трем тривиальным моментам, с которыми у нас обычно ассоциируются аскетизм и отшельничество, таким, скажем, как неудовлетворенность собой или окружающей средой, нежелание зависеть от общества и так далее. Строго говоря, буддийский аскет не является ни социальным, ни асоциальным. Его называют аскетом не потому, что он уходит, оставляя дом, семью, клан, племя, деревню, город или страну. И не потому, что он умственно и эмоционально отделил себя от того, что покидает. И то и другое относится к негативному аспекту аскетизма.
