Разговоры запросто - Роттердамский Эразм (Дезидерий) (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗

Между желтою трясогузкою и корольком такая закоренелая вражда, что, говорят, кровь их не может смешаться; рассказывают также, что перья остальных птиц истлевают, если их перемешать с орлиными. Ястреб очень опасен голубиному роду, но голубей защищает пустельга: ни вида ее, ни голоса ястреб не выносит, и для голубей это не тайна. Где укрывается пустельга, там не переводятся и голуби, полагаясь на своего покровителя. Кто объяснит, почему пустельга благоволит к голубиному племени или почему ястреб боится пустельги?

Если иной раз ничтожное животное приходит на выручку исполинскому зверю, то бывает и обратное — ничтожные несут гибель исполинам. Есть рыбешка, с виду похожая на скорпиона, а величиною с рыбу-паука; она разит жалом под плавник тунцов, превышающих размерами дельфина, и случается, что они от боли выпрыгивают из воды на суда. Так же жалит она лобанов. Почему лев, который на всех наводит ужас, боится петушиного пенья?

Иоанн. Будем пировать на складчину — принимай мою долю. Я расскажу то, что видел когда-то своими глазами в доме Томаса Мора, знаменитейшего в Англии мужа. Он держал у себя очень большую обезьяну; как раз в ту пору она поправлялась после ранения и могла гулять где вздумается. А на краю сада, в клетке, сидели кролики, а подле клетки хлопотала ласка. Обезьяна смотрела на это спокойно и безучастно, пока видела, что кроликам ничего не угрожает. Но вот ласка раскачала клетку и отодвинула ее от стены; теперь ничто не защищало кроликов с тыла, и они легко могли достаться в добычу врагу. Обезьяна подбежала, взобралась на какой-то помост и поставила клетку на прежнее место, да так ловко, что и человеку не сделать ловчее. Отсюда очевидно, что этот род животных мил обезьянам. Сами кролики опасности не понимали, но через решетку целовались со своим врагом. Обезьяна помогла простодушию, оказавшемуся под угрозой.

Эфорин. Обезьяны любят всех маленьких детенышей, охотно их обнимают и держат на коленях. Но эта добрая обезьяна заслужила награды за доброту.

Иоанн. Она и получила награду.

Эфорин. Какую?

Иоанн. Нашла на том же месте ломоть хлеба, вероятно, брошенный детьми, подобрала и съела.

Эфорин. Но мне представляется еще более удивительным» что примерно те же симпатии и антипатии (так зовется у греков природная приязнь и неприязнь) мы обнаруживаем и в вещах, лишенных души или, по крайней мере, чувства. Не стану уже говорить о ясене, которого даже тень, — как бы далеко она ни протянулась, — не выносят змеи: если обвести такое место огненным кругом, змея скорее бросится в пламя, чем будет спасаться подле дерева. Примеры подобного рода бесконечны. Когда капустные гусеницы, заключившись и оболочку, превращаются в бабочек тайным трудом природы, они совершенно как мертвые и даже на прикосновение не отвечают; но если мимо пробежит паук, те же гусеницы, которые не слышат нажима человеческого пальца, слышат легкую поступь легчайшего насекомого — тут они живы.

Иоанн. Они чуют главного своего врага, еще не родившись. Отчасти это схоже с тем, что рассказывают об убитых железом: кто бы к ним ни приблизился, ничего не происходит, но если подойдет убийца, тут же начинает сочиться кровь, будто из свежей раны. И говорят, что по этой примете часто обнаруживали преступника.

Эфорин. Это не пустые разговоры. Но — чтобы нам не копаться в Демокритовых баснях [709] — разве мы из опыта не знаем, какое несогласие между маслиною и дубом? Любое из этих двух деревьев, посаженное в яму, где раньше росло другое, погибает. А дуб так плохо уживается с грецким орехом, что просто засыхает с ним по соседству, хотя почти для всех прочих растений грецкий орех безвреден. Далее, виноградная лоза обвивается усиками вокруг любого предмета и только капусты избегает и, как бы чуя ее, поворачивает в противоположную сторону. Кто предупреждает лозу, что поблизости неприятель? Капустный сок враждебен вину, и потому против опьянения обычно едят капусту. Есть и у капусты свой недруг — поблизости от цикламена или оригана она увядает. Сходное нерасположение существует между цикутою и вином: цикута — яд для человека, вино — для цикуты.

А что за тайные узы связывают лилию и чеснок, которые, если родятся рядом, угождают друг другу? Чеснок становится крепче, а цветы лилии пахнут слаще. Надо ли здесь упоминать о брачущихся деревьях, когда самка остается бесплодна, если вблизи нет самца?

Масло смешивается только с известью, и оба одинаково ненавидят воду. Деготь влечет к себе масло, потому что оба жирны. На поверхности ртути плавает все, кроме золота; только золото увлекает она на дно, обнимая отовсюду. Что это за природное свойство, в согласии с которым алмаз, не уступающий предметам сколь угодно твердым, размягчается под воздействием козлиной крови? И меж самими ядами можно наблюдать раздор. Скорпион, если случайно вползет на лист аконита, блекнет и замирает. Тому же насекомому настолько вредна трава, называемая кераст, что, стоит подержать в руке ее семечко, и можно безнаказанно трогать скорпиона.

Впрочем, размышлять о подобных явлениях, которым и числа нет, — дело врачей.

Но что за сила дружбы или, в иных случаях, вражды сопрягает сталь с магнитом, так что тяжелое от природы тело устремляется к камню и льнет к нему, словно в поцелуе, или же, напротив, отстраняется, даже не прикоснувшись? Вода легко смешивается с любым веществом, но легче всего — сама с собою, и, однако же, есть воды, избегающие смешения, точно по обоюдной ненависти, как, например, река, которая вливается в озеро Челано и протекает сквозь него, или река Аддо, впадающая в озеро Комо, или Тичино, впадающая в Лаго-Маджоре, или Минчо, впадающая в озеро Гарда, или Ольо, впадающая в Севинское озеро, или Рона — в Женевское. Иные из этих рек пробегают много миль и выносят всю ту воду, которую сами же принесли, не прихватывая ни капли чужой. Тигр втекает в озеро Аретузу и проносится через него, как гость, не принимая от хозяина ни цвета, ни рыб, ни качеств воды. Кроме того, почти все реки спешат к морю, а некоторые как бы проникнуты ненавистью к нему и, не достигнув морского берега, прячутся в землю.

Нечто подобное мы видим и среди ветров. Австр губителен для человека, а его противник, борей, целебен; один собирает тучи, другой рассеивает. А если верить астрологам, то и звезды отличаются некоторым расположением приязни или неприязни: иная благосклонна к человеку, иная враждебна, а есть и такие, что обороняют человека от пагубного влияния других звезд. Словом сказать, нет в природе ничего, что, через эти согласия и разногласия, не доставляло бы людям и вред, и средства защиты.

Иоанн. Пожалуй, и за пределами небес можно кое-что обнаружить. Если послушаем магов, каждого из смертных сопровождают два гения — добрый и злой.

Эфорин. С нас, друг мой, и того довольно, что добрались до небес — эту ограду можно уже не перескакивать. «Скорее назад, к волам и коням!»

Иоанн. Вот это, и вправду, громадный скачок!

Эфорин. Особенно надо удивляться тому, что в пределах одной породы мы находим следы любви и ненависти, совершенно, по-видимому, беспричинных. Такое убеждение сообщают нам конюхи и волопасы. На одном выгоне или в одной конюшне вол радуется соседству одного вола и не переносит другого; и кони так же точно. Я полагаю, что подобные чувства присущи всякому роду живых существ, — независимо от тяготений пола, — но ни у кого не проявляются яснее, нежели у человека. Как часто замечаем мы то, что говорит Катулл [710] о своем чувстве к Волузию:

У взрослых иной, пожалуй, и разгадает иную причину; но у детей, которые руководятся единственно лишь природным чувством, — что связывает одних такою горячей любовью, а других разъединяет такою же горячей неприязнью? Я сам, когда был еще мальчишкою, лет около восьми, повстречался со своим сверстником, — или, может, он был на год старше, — чудовищным пустомелею, который по любому поводу измышлял нечто совершенно несусветное. Проходит мимо женщина. «Видишь вот эту?» — «Вижу». — «Я с нею десять раз спал». Идем по узкому мостику, возле мельницы; он замечает, что я со страхом поглядываю в черную глубину. «Однажды, объявляет, я здесь поскользнулся и упал в воду». — «Что ты говоришь?!» — «Да, и нашел человеческий труп с кошельком у пояса, а в кошельке — три перстня». Вранью не было конца, и я боялся этого мальчишки больше гадюки — безо всякого, впрочем, основания (ибо других его ложь забавляла), но лишь по врожденному и непонятному чувству. Зато чувство оказалось стойким: даже теперь я до того боюсь пустых и болтливых людей, что при виде их дрожу всем телом. Примерно такое же свойство отмечает Гомер у Ахилла, который говорит, что лжецы ненавистны ему наравне с вратами ада. И поскольку эта черта у меня от рождения, родился я, видимо, под несчастливой звездой, потому что всю жизнь имею дело с обманщиками и лгунами.