Собрание сочинений. Том 13 - Маркс Карл Генрих (электронные книги без регистрации .txt) 📗
«Мы желаем лишь мира», и «мы с доверием обращаемся к лондонскому и петербургскому кабинетам, чтобы в союзе с ними изыскать средства для прекращения кровопролития».
Чтобы показать себя достойной доверия Англии и России, Пруссия отстаивает как незыблемую догму два англо-русских тезиса. Первый гласит — Австрия вызвала войну своим ультиматумом; второй — борьба идет из-за либерально-административных реформ и из-за уничтожения австрийского протектората над соседними итальянскими государствами. Примирение прав австрийского императорского дома с национально-либеральной «реорганизационной деятельностью» — вот к чему стремится Пруссия. Наконец, она верит, как выражается Шлейниц, в selfdenying declarations {бескорыстные заявления. Ред.} Луи Бонапарта.
И эти-то бессодержательные пошлости представляют все, что Пруссия «с полным доверием и чистосердечной откровенностью» сконфуженно лепечет о своих «посреднических планах» нейтральным великим державам. Шлейниц, «трезвый, скромный малый», опасается «в известной степени повредить вопросу дальнейшим уточнением своих идей». Однако его навязчивая идея прорывается в конце концов наружу: Пруссия считает себя «призванной к роли вооруженной посредничающей державы». Пусть Англия и Россия признают это призвание! Пусть они «выскажут свои взгляды относительно разрешения нынешних осложнений и относительно способа сделать это разрешение приемлемым для борющихся сторон». Пусть они дадут прежде всего Пруссии инструкции, которые позволят ей, с высшего разрешения начальства, так сказать, avec garantie du gouvernement {с правительственной гарантией. Ред.} взять на себя роль посредничающего льва! Итак, Пруссия хочет сыграть роль европейского lion {льва. Ред.}, но так, как его играет столяр Миляга.
{Шекспир. «Сон в летнюю ночь», акт V, сцена первая. Ред.}
Депеша Шлейница помечена 24 июня, днем сражения при Сольферино. Обе копии депеши еще лежали на письменном столе Шлейница, когда в Берлин прибыло известие о поражении Австрии. Одновременно почта доставила депешу лорда Джона Рассела [295], «в которой прежний little man {маленький человек. Ред.} г-на Брума», tom-tit of English liberalism {птичка-невеличка английского либерализма. Ред.}, глашатай ирландских «coercion bills» [296] посвящает Пруссию в итальянские планы Пальмерстона. Магдебург лежит не на Минчо, а Бюккебург не на Адидже, равно как Харидж лежит не на Ганге, а Солфорт не на Сатледже. Но Луи Бонапарт заявил, что его не тянет в Магдебург и Бюккебург. Зачем же раздражать галльского петуха тевтонской грубостью? Джек Рассел делает даже открытие, что если «победа» на поле сражения будет «решительной», то «противники, вероятно, весьма охотно согласятся прекратить изнурительную борьбу». Опираясь на это премудрое открытие, порицая воинственные вожделения Германии, хваля «умеренное и просвещенное поведение» Пруссии, Рассел рекомендует Шлейницу копировать Англию «настолько точно», «насколько это позволит положение в Германии»! Наконец, этот Jack of all trades {на все руки мастер. Ред.} вспоминает о «высоком посредническом призвании» Пруссии, и с обычной легкой, кисло-сладкой усмешкой этот человечек бросает на прощание своему ученику в области конституционализма следующие утешительные слова:
«Возможно, что весьма близко то время, когда голос дружественных держав-примирительниц будет выслушан со вниманием и предложения заключить мир уже не останутся безуспешными!» (депеша Рассела лорду Блумфилду в Берлин, датированная; Лондон, 22 июня).
Написано К. Марксом в конце июля — середине августа 1859 г.
Напечатано в газете «Das Yolk» №№ 13, 14, 15 и 16; 30 июля, 6, 13 и 20 августа 1859 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
Ф. ЭНГЕЛЬС
КАРЛ МАРКС. «К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ»
ПЕРВЫЙ ВЫПУСК, БЕРЛИН, ФРАНЦ ДУНКЕР, 1859 [297]
I
Немцы давно уже доказали, что во всех областях науки они равны остальным цивилизованным нациям, а в большей части этих областей даже превосходят их. Только среди корифеев одной науки — политической экономии — не было ни одного немецкого имени. Причина этого понятна. Политическая экономия есть теоретический анализ современного буржуазного общества и предполагает поэтому развитые буржуазные отношения, отношения, которые в Германии в течение столетий, со времени войн Реформации и Крестьянской войны, а особенно со времени Тридцатилетней войны, не могли возникнуть. Отделение Голландии от империи [298] оттеснило Германию от мировой торговли и с самого же начала свело ее промышленное развитие к самым ничтожным размерам; и в то время как немцы с таким трудом и так медленно оправлялись от опустошений гражданских войн, в то время как они растрачивали всю свою гражданскую энергию, которая никогда не была особенно велика, в бесплодной борьбе против таможенных границ и сумасбродных торговых правил, которым каждый мелкий князек и имперский барон подчинял промышленность своих подданных, в то время как имперские города приходили в упадок в условиях мелочной цеховщины и патрицианской спеси — в это время Голландия, Англия и Франция завоевывали первые места в мировой торговле, основывали колонию за колонией и развивали мануфактурную промышленность до высшего расцвета, пока, наконец, Англия благодаря пару, который впервые придал ценность ее залежам угля и железа, не стала во главе современного буржуазного развития. Но пока приходилось вести борьбу против до смешного застарелых пережитков средневековья, сковывавших до 1830 г. материальное буржуазное развитие Германии, до тех пор была невозможна немецкая политическая экономия. Только с основанием Таможенного союза немцы достигли такого положения, при котором они вообще смогли лишь понять политическую экономию. С этого времени действительно начался импорт английской и французской политической экономии на потребу немецкой буржуазии. Вскоре ученая братия и бюрократия овладели импортированным материалом и обработали его таким способом, который не делает особой чести «немецкому духу». Пестрая компания пописывающих аферистов, купцов, школьных наставников и бюрократов создала тогда немецкую экономическую литературу, которая по своей пошлости, поверхностности, отсутствию мысли, многословию и плагиату сродни только немецкому роману. В среде людей практического направления образовалась сначала школа протекционистов-промышленников, авторитет которой, Лист, все еще является самым лучшим из того, что произвела немецкая буржуазная экономическая литература, хотя все его прославленное произведение списано у француза Ферье, теоретического родоначальника континентальной системы. В противовес этому направлению в 40-х годах возникла школа свободной торговли из купцов прибалтийских провинций, которые с детски-наивной, но не бескорыстной доверчивостью перепевали доводы английских фритредеров. Наконец, среди школьных наставников и бюрократов, которые взяли на себя теоретическую разработку науки, имелись худосочные и некритические собиратели фактов, вроде г-на Pay, умничавшие спекулятивные философы, переводившие положения иностранных авторов на язык непонятого ими Гегеля, вроде г-на Штейна, или впадавшие в беллетристику крохоборы в области «истории культуры», вроде г-на Риля. Из всего этого, в конце концов, получилась камералистика [299], какая-то каша из всякой всячины, политая эклектически-экономическим соусом, — то, что требуется знать к государственному экзамену на должность правительственного чиновника.
