Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры - Шпет Густав Густавович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
непосредственно сознаются, как правила, логическим сознанием, целиком входящим в структуру языкового сознания, как его фундаментальная часть. Другие его «части», члены, например, поэтическое языковое сознание, с его алгоритмами отрешаемости, строятся уже на ней, как на своем основании. Предикативное раскрытие, с целью анализа форм понятий, внутренних словесно-логических форм, достигается не путем классифицирующего распределения по схемам включения вида в род, -в лучшем случае, это есть только статическое запечатление результата, да и то в ограниченной сфере отношения отвлеченных научных понятий, не обнимающих всего содержания науки. Действительным средством анализа понятий, как таких, в их конкретной, философской жизни, является экспозиция понятия, в его возможных значениях, и интерпретация, соответствующая действительному употреблению и контексту (см. выше, стр. 414). - К сожалению, здесь нет места для развития этого плана.
Другим обязательством, которое возлагается на нас сделанным заключением, является пересмотр бесконечно длящегося спора реалистов и номиналистов, концептуалистов и кантианцев. Мне представляется уместным, в нашем контексте, уделить этому вопросу некоторое внимание.
Оглядываясь на этот спор теперь, глядя с конца, в свете современного состояния философского знания, нам нетрудно уловить его диалектику и открыть причины ее бесплодности. Конечно, бесплодна она только в том смысле, что не она сама приводит к последнему решению вопроса, и, таким образом, оказалась вне границ самого спора, но она в высшей степени плодотворна по количеству проблем, приведенных ею в движение130. Формальною особенностью этой диалектики, — и в этом причина ее положительной бесплодности, - надо признать то, что каждая пара, вступавших в бой понятий жила, пока длилась борьба, а затем погибали оба бойца сразу, взаимно уничтожая друг друга. Здесь не было ни победы одного из понятий, ни восхождения к более высокому синтезу. Взаимоуничтожение выражалось в том, что на первых порах исключающие друг друга лозунги с течением времени до неразличимости начинали походить один на другой. Но это приводило не к примирению их, а лишь к перемещению их или к перемене рода оружия. Казалось, одна пара понятий сменяла другую, а в действительности менялось место спора: из метафизики в логику, из логики в грамма-
1,0 Настоящей истории этого спора, вскрывающей всю философскую проблематику, им развернутую, у нас еще нет. В высшей степени скромное, но, может быть, все же начало такой работы можно видеть в книжке Кютмана, который начинает с суммарного указания основных проблем, связанных с вопросом; нетрудно увидеть, что каждая из названных им пяти проблем есть заголовок целой системы их. См.: Kuhtmann Α Zur Geschichte des Terminismus. Lpz., 1911. S. 4.
тику, затем в психологию, в гносеологию. Из этого видно, сколько драгоценных вопросов раскрыто в течение спора. Но если мы искренне желаем решить, наконец, самый этот спор, то надо обратиться к началу его и решительно и искренне признать ошибку в самом возникновении его. Пора догадаться, что самый вопрос изначала поставлен, в форме дилеммы, неправильно. Ложно — первое противопоставление (Платон — Аристотель), ложны — все производные. Ложен — первый тезис о разрыве двух миров (или неправильно формулирован), потому ложен и антитезис (возражение131 τρίτος άνθρωπος), а следовательно, и аристотелевский синтез. Их ложность уже формально обнаруживается в том, что тезис и синтез противопоставляются, хотя должны только отожествляться. Единственный способ решать такого рода дилемму — отвергнуть обе ее части, и искать решения вопроса, формулируемого ею, до ее собственного возникновения, вскрывая предпосылки, наличие которых было источником неправильно заданного тезиса132.
Последовательно проведенное утверждение реализма в теории понятия знает две крайности: рассудочный трансцендентизм (Псевдо-Платон) и мистический имманентизм (типа Мальбранша). Обе крайности, однако, означают одно и то же: отрицание вещной действительности, иллюзионизм, голое противостояние идеи слову. Так называемый «умеренный» реализм, будто бы примиряющий «разрыв» последовательного реализма, на самом деле, держится на формуле: вещь - представление — слово133, т.е. сам собою, меняя метафизическую позицию на психологическую, переходит в концептуализм. Номинализм (терминизм), в свою очередь, имеет две крайности. Первая — утверждение одних, ничего не выражающих, слов flatus vocis, - куда подходит разве один Горгий, - т.е. откровенный, веселый нигилизм. Другая - нигилизм тяжелый, меланхолический, не решающийся отрицать, по крайней мере, фе
111 Кауфман возобновляет этот аргумент против некоторых учений современной философии. См.: Каи/тапп J. Das τρίτος δνθρωπος Argument gegen die Eidos-Lehre // Kant-Studien: Philosophische Zeitschrift. BrL, 1920. Β. XXV. S. 214 fT. Мне кажется, что соответствующие недоумения разрешаются нижеприводимыми соображениями и вообще учением о внутренней форме.
|?? Из этого я исходил уже в своей книге «Явление и смысл (М. 1914), но тогда я еще не усвоил понятия «внутренней формы», и потому конечное решение вопроса только предчувствуется, а не достигается в полной мере.
ы Изящно проведенную схематику возможных типов учений, построенных на комбинировании идеи, вещи, понятия, термина, см.: Флоренского ПЛ. Смысл идеализма. Сергиев Посад, 1914. С. 17-21. На занимаемой мною позиции я исхожу из пункта, лежащего до расчленения комбинируемых здесь элементов, вследствие чего и само Расчленение у меня производится иначе, и никаких комбинирований уже не допускает, за исключением обращения к первоначальному конкретному единству; и вообще для меня важнее диалектическая филиация возможностей, чем их счисление.
номенов, а во всем остальном — ищущий (ζητητιχός), хотя и без надежды на находку. Но если наверно существуют только феномены, то и словесные знаки - не более как те же феномены, а, следовательно, получается чистый феноменализм и скептицизм134. Наибольшим распространением, однако, начиная с Вильгельма Оккама, а в новой философии - с Беркли и Юма, всегда пользовался номинализм «умеренный», составляющий не что иное, как скрытую форму концептуализма, держащий universalia, как у Оккама, tantum in anima, или принимающий само слово, как у Беркли, за концептивный субститут135. Таким образом, опять психология препятствует замене логики грамматикою.
Триумф откровенного концептуализма, однако, омрачается вопросом, на который психология не в состоянии дать удовлетворительного ответа. Если принять священную троицу концептуализма, - слово - представление - вещь, - то, что же мы обозначаем словом: концепт или самое вещь? Концепт посредствует, говорят, и мы знаем вещь только через него. Но если мы не знаем веши иначе, как через концепт, то ее самое мы не знаем, и назвать ее непосредственно не можем, или, что — то же, мы называем лишь концепт, и, не зная вещи, не знаем также, в каком отношении называемый концепт находится к вещи. Для психологии было бы крайне неразумно попробовать утверждать, что вещь имманентна представлению; она выкидывается в трансцендентное, и вот - возникает тот самый разрыв, из беспокойства о котором возник весь спор. Но если в метафизике он имеет хотя бы видимость смысла, в психологии он - бездарная бессмыслица: действительные вещи действительного мира распались на две груды, каждая претендует на звание действительности, из чего следует, что между ними должно быть действительное взаимоотношение, но у нас нет данных признать за этим отношением, или за одной из претендующих сторон, законные, по-видимому, права их на действительность. Только путем обмана и самообмана, не производя никакого расследования, мы соглашаемся признать это «по-видимому» за уже обоснованный факт, и лишь этим путем достигаем возможности говорить о действительности как о едином целом, в котором все вещи взаимодействуют. Сама психология возможна только потому, что исходит из предположения о разрешимости всех указанных недоумений и закрепленности
