Разыскания истины - Мальбранш Николай (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗

Principes.

329

тонких частиц, о которых мы говорим, доступ в поры пушек был отовсюду свободен, когда они были одни, но эти поры не настолько велики, чтобы пропустить грубые частицы селитры и некоторые другие, из которых состоит порох, когда они воспримут движение от тонких частиц, окружающих 'их.

Ибо подобно тому как вода в реках, протекая под мостами, не потрясает их, по причине незначительности своих частиц, так очень тонкая и подвижная материя, о которой идет речь, проходит постоянно через поры всех тел, не производя в них заметных изменений. Но как эта же самая река может снести мост, когда своим течением увлекает глыбы льда или какие-нибудь другие более твердые тела, и толкает их о мост с тою же силою, какую имеет сама, — так и тонкая материя может произвести поразительные явления, какие мы видим в пушках и минах; когда она сообщает частицам пороха, плавающим в ней, свое движение, которое бесконечно сильнее и быстрее движения рек и потоков, то эти частицы пороха не могут свободно пройти сквозь поры тела, в котором находятся, так как они слишком грубы, и потому разрушают его с силою, ища себе свободный выход.

Но люди не могут так легко представить себе тонкие и подвижные частицы, и они смотрят на них как на химеры, в силу того что не видят их. «Contemplatio fere desinit cum aspectu», — говорит Бэкон. Большинство философов даже предпочитают выдумать какую-нибудь новую сущность, чтобы не молчать об этих вещах, им неизвестных. А если на их ложные и непонятные предположения возразить, что огонь необходимо должен состоять из весьма подвижных частиц, потому что он производит столь сильные движения, и что ни одна вещь не может сообщить того, чего не имеет, — возражение, конечно, очень ясное и основательное, — они не замедлят все спутать каким-нибудь поверхностным и мнимым различением, каково, например, различие между двоякими и тождеименными причинами, чтобы казалось, что они что-то сказали, тогда как на самом деле они не сказали ничего. Ибо, наконец, для внимательных умов очевидно, что в природе не может быть настоящей двоякой причины в том смысле,

как они это понимают, и что лишь людское невежество одно изобрело их.

Итак, люди должны больше прилежать к рассмотрению ясных и отчетливых понятий, если они хотят познать природу; они должны немного обуздывать и удерживать непостоянство и неустойчивость своей воли, если они хотят проникнуть в сущность вещей; ибо их ум всегда будет слаб, поверхностен и дискурсивен, если их воля всегда- будет неустойчива, непостоянна и изменчива.

Правда, быть внимательным и проникать в сущность вещей, которые мы хотим знать, стоит некоторого труда и приходится принуждать себя, но ничто не дается без труда. Постыдно, что умные люди и философы, которые в силу всякого рода оснований обязаны

330

исследовать и защищать истину, говорят, не зная, что они говорят, и удовлетворяются терминами, не вызывающими никакой отчетливой идеи во внимательных умах.

ГЛАВА III

I. Любознательность естественна и необходима. — II. Три правила, как сдерживать ее. — III. Объяснение первого из этих правил.

I. Пока у людей будет наклонность ко благу, превышающему их силы, и пока они не будут обладать им, они всегда будут иметь тайную наклонность ко всему, что носит характер новизны и необычайности; они будут непрестанно стремиться к вещам, которых еще не рассмотрели, в надежде найти в них то, чего ищут, а так как дух их может найти себе полное удовлетворение только в созерцании Того, для кого он создан, то они всегда будут в тревоге и волнении, пока Он не явится им в Своей славе.

Эта наклонность духов, без сомнения, весьма соответствует состоянию их, ибо несравненно лучше в тревоге искать истину и счастье, которыми не обладаешь, чем пребывать в ложном покое, удовлетворяясь ложью и ложными благами, которыми, обыкновенно, услаждаются. Люди не должны быть безучастны к истине и к своему счастью; следовательно, новое и необычайное должно их волновать, и существует любознательность позволительная или, вернее, которая должна быть рекомендована, им. Так как обыденные и обыкновенные вещи не заключают истинного блага, а древние воззрения философов весьма недостоверны, то справедливо мы любопытствуем о новых открытиях и никогда не находим покоя в обладании обыкновенными

благами.

Если бы какой-нибудь геометр захотел дать нам новые положения, противные положениям Эвклида; если бы он захотел доказать, что эта наука полна заблуждений, как хотел это сделать Гоббес в книге против чванства геометров, то я признаю, что было бы ошибочно находить удовольствие в такого рода новизне; когда истина найдена, должно крепко держаться ее, потому что любознательность нам дана лишь для того, чтобы побуждать нас к открытию истины. Вот почему любознательность к новым воззрениям в геометрии — недостаток, который редко встречается между геометрами. Они скоро получили бы отвращение к книге, которая содержала бы лишь положения, противные положениям Эвклида, потому что, будучи в силу неоспоримых доказательств весьма убеждены в истинности этих положений, мы теряем всякую любознательность относительно их — верный признак того, что люди имеют наклонность к новизне только потому, что не видят с очевидностью истины

331

вещей, которые от природы хотят знать, и потому что они не обладают бесконечными благами, которыми, естественно, желают обладать.

II. Итак, правильно, что новизна волнует людей и они любят ее;

но все же должно делать исключения, и мы должны соблюдать известные правила, которые легко вывести из только что сказанного нами, что наклонность к новизне дана нам лишь ради искания истины и нашего настоящего блага.

Их три; первое из них — люди не должны любить новизны в предметах веры, не подчиняющихся рассудку.

Второе — новизна не есть основание считать вещи хорошими или истинными, т. е. мы не должны решать, что мнения истинны по той причине, что они новы, или что блага способны удовлетворить нас по причине того, что они новы и необычайны и мы еще не обладали ими.

Третье — мы убеждены, что истины столь сокровенны, что совершенно невозможно их открыть, а блага так малы и тщетны, что они не могут нас удовлетворить, мы не должны допускать, чтобы нами двигала новизна, какую мы встречаем в них, и не должны обольщаться ложными надеждами. Но нужно объяснить эти правила подробнее и показать, что, не соблюдая их, мы впадаем в весьма многочисленные заблуждения.

III. Довольно часто встречаются умы двух совершенно различных расположений: одни — всегда готовы слепо верить, другие — всегда требуют очевидности. Первые, почти никогда не пользовавшиеся своим умом, верят без разбора всему, что говорят им; другие, всегда желая пользоваться своим умом в предметах даже бесконечно превышающих его, презирают, безразлично, всякие авторитеты. Первые — это обыкновенно глупцы и слабые умы, как дети и женщины;

вторые — это умы гордые и вольнодумные, каковы еретики и философы.

Чрезвычайно редко можно встретить лиц, занимающих действительную середину между этими двумя крайностями; людей, никогда не ищущих очевидности в предметах веры в силу пустого волнения разума, или же людей, которые верят иногда не имеющим очевидности ложным мнениям касательно вещей природы, в силу безрассудной уступчивости или рабской покорности разума. Если это люди благочестивые и весьма покорные авторитету Церкви, то их вера простирается иногда, если позволено мне так выразиться, на мнения чисто философские; они часто относятся к ним с тем же почтением, как к истинам религии. Они осуждают, по ложному усердию, слишком легко тех, кто не разделяет их мнения. Они питают оскорбительные подозрения к лицам, совершающим новые открытия. Чтобы прослыть вольнодумцем в их глазах, достаточно отрицать, что есть субстанциальные формы, что животные чувствуют удовольствие и страдание и другие мнения философии, которые они считают истинными без очевидного основания только потому, что они пред-