По..Ра..Зреть - Бурбуля Руслан (читать книги онлайн регистрации txt) 📗
35"… Но вы любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего; и будет вам награда великая…".
"Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день; ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие; ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем" (Иоан. 6, 54–56).
М-да…
На Ближнем Востоке по крайней мере с VI в. до н. э. возникли эсхатологические (религиозное учение о "последних временах", о конечных судьбах мира и человека) течения — мистика абсолютного будущего, ожидания прихода спасителя мира для учреждения нового, окончательного и безупречно справедливого порядка на земле. Ожидание спасителя было свойственно в первую очередь для иудеев которые ждали исполнения закона Моисеева — обещавщего им в управление весь мир. Во все концы эллинистического мира ветхозаветные идеи получали все более широкое распространение. А почему? Иудеи, принадлежащие к "диаспоре" (выселенцы из Палестины), занимались привлечением новообращенных в ортодоксальный иудаизм, но, кроме того, в разных местах образовывались различные более или менее обособленные группы и течения, такие, как терапевты в Египте, ессеи в Иудейской пустыне у Мертвого моря, сторонники Иоанна "Крестителя", а затем и многие другие. Для всех них были характерны не только эсхатологические чаяния вообще, но и ожидание избавления, которое будет принесено в "конечные времена" конкретным лицом. Для ортодоксальных иудеев это должен был быть непременно потомок древнего царя Давида, помазанный их Богом в цари ("помазанник" по-древнееврейски машиах, по-гречески мессия или Христос!); ожидалось, что он восстановит конкретное государство но не в его прежнем виде, а в виде идеального, утопически-справедливого царства, доступного только праведникам, выполнявшим боговдохновенный "Закон" Торы, или Пятикнижия, приписывавшегося Моисею. Вера в приход мессии утвердилась по крайней мере еще с VI в. до н. э. Часто считали, что перед пришествием мессии будет новое явление пророка Илии, который якобы не умер, а вознесся живым на небо и может вновь появиться на земле в "конечные времена". Другие религиозно-этические движения сходного происхождения сохраняли веру в будущее пришествие мессии, хотя рассматривали его в нравственном аспекте. Как уже говорилось, иудеи считали, что Яхве заключил со своим народом особый "завет" (договор, материальным признаком которого было обрезание: оно должно было отличить поклонников Яхве от всякого другого народа). Новые секты и религиозные движения стали выдвигать идею о Новом Завете, т. е. новом договоре между богом и людьми, основанном на более высоких нравственных требованиях единого божества к личности человека. Представление о таких личных отношениях между богом и человеком не могло сложиться в хаотическом мифологическом мире греко-римской культуры которая к тому времени уже практически ничем не напоминало СлавьЯнъИньскую Правь. Славную религию. Поэтому Новый завет для ассемилированных народов Среднеземноморья могло сложиться лишь на почве монотеизма, веры в одного бога, лицом к лицу с которым оказывается человек.
Согласитесь сообщения об Иисусе из Назарета, имели бы особую ценность если бы излогались непосредственно его первыми последователями, или покрайней мере от их "сторонних" и постольку более или менее "незаинтересованных" свидетелей — римских хронистов первой половины и середины I в. н. э. Но! К нашему сожалению, но не к удивлению — вся актуальная историография ранней империи, предшествующая Тациту и Светонию, УНИЧТОЖЕНА (за единственным исключением конспективного труда Веллея Патеркула, набросанного к тому же слишком рано — в 29 г.).
Упоминание христиан у Тацита вкраплено в рассказ о знаменитом пожаре Рима при Нероне в 64 г. н. э., подавшем повод к слухам о намеренном поджоге…
"И вот Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа назвала христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время, это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев"…
То же самое в еще большей степени относится к сообщению Светония об императоре Клавдии:
"Иудеев, постоянно волнуемых Хрестом, он изгнал из Рима". Из-за этого "Хреста", о котором Светоний больше ничего не знает, при Клавдии происходили беспорядки в римской еврейской общине"…
Естественно обратимся к историку Палестины Иосифу Флавию (37 — около 100 г.). В его "Иудейских древностях" (ХХ, 199 — 201) сообщается под 62 г. об убиении Иакова, "брата Иисуса, прозванного Христом", и есть раздел о самом Иисусе (ХVIII, 63–64); этот раздел сразу резко разочаровывает исследователя: в нем бросаются в глаза заявления о мессианском достоинстве и даже божественности Иисуса, которые никак не могут принадлежать верующему иудею, каким был Иосиф, но только верующему христианину, каким он ни в коем случае не был!
Безусловно, раздел испорчен переделками и вставками (интерполяциями) христианских переписчиков; но правильно ли считать его в полном объеме одной большой интерполяцией, или можно попытаться вычленить его подлинное ядро, отбросив наслоения? Этот вопрос до недавнего времени был предметом острой, но довольно безрезультатной дискуссии, пока в 1971 г. семитолог Ш.Пинес не доказал при помощи строгого филологического анализа, что первоначальный подлинный текст сохранился в средние века в ближневосточном рукописном предании благодаря раннему переводу "Иудейских древностей" на сирийский язык с оригинала, еще не подвергнувшегося христианской переработке. Этот сирийский перевод сообщения Иосифа об Иисусе сберегла для науки цитата из него (по-арабски) во "Всемирной истории" ("Китабаль-униван") христианского историка Х в. Агапия с прямой ссылкой на Иосифа Флавия. Интересующее нас место читается так:
"… В это время был мудрый человек по имени Иисус. Его образ жизни был похвальным, и он славился своей добродетелью; и многие люди из числа иудеев и других народов стали его учениками. Пилат осудил его на распятие и смерть; однако те, кто стали его учениками, не отреклись от своего ученичества. Они рассказывали, будто он явился им на третий день после своего распятия, о котором пророки предвещали чудеса…"
В отличие от переделанного христианским редактором греческого текста здесь нет ни сомнений в человеческой сущности Иисуса, ни упоминания о его чудесах, на возложения ответственности за его смерть на иудейских старейшин (противоречащего общей тенденции сочинений Иосифа), что касается воскресения Иисуса и его мессианского достоинства, то они всецело оставлены на совести Иисусовых учеников. Этот голос не враждебный, но чуждый христианству.
Первоначальная христианская литература (периода после сочинения новозаветных книг) может быть разделена на три группы:
1) обильная литература апокрифических "евангелий", "посланий" и "деяний", свидетельствующая, с одной стороны, о том, какие широки круги населения были увлечены пропагандой христианства, а с другой — о том, как буйно развивалась фантазия, питаемая пафосом ниспровержения существующей официальной идеологии. Вся эта апокрифическая литература, авторы которой неизвестны, как правило, существенно отклонялась от основных положений собственного, христианского учения;
2) сочинения "апостольских отцов", считавшихся непосредственными учениками первых апостолов. Сюда относится несколько посланий, весьма сходных с вошедшими в канон Нового завета, главным образом посвященных утверждению идеи о том, что Иисус был не только Христом (мессией), но именно Богом, — толкования на отдельные положения Нового завета ("Пастырь" Гермы) и Ветхого завета ("Послание Варнавы" и др.). Наиболее интересно "Учение двенадцати апостолов" ("Дидахе") — род устава ранних христианских общин и наставления для их богослужебной и бытовой практики. Эти сочинения долгое время принимались христианской церковью в качестве равноценных новозаветному канону; они датируются в основном II в., когда канон еще не был определен;
