Рациональность, Наука, Культура - Порус Владимир Натанович (книги полностью .txt) 📗
69 См.: Евдокимов В.С., Сатдинова Н. Х. Проблема рациональности в познании и деятельности // Философские науки. 1988, ? 1. С.114.
70 Motycka A. Ideal racjonalnoci. Szkice o filozoficznych rozdroach nauki. Wroclaw, 1986.
71 Feyerabend P. In defence of Aristotle: comments on the condition of content in crease // Progress and rationality in science. Dordrecht, 1978. P. 178.
72 На эту связь обратил внимание В. А. Окладной в статье "Ценностная регуляция конкуренции научных теорий" (Наука и ценности. Новосибирск, 1987. С. 134-146).
73 См.: Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 326-329.
74 Грязнов Б. С. Логика и рациональность // Методологические проблемы историко-научных исследований. М., 1982. С.98.
75 Там же.
76 См.: Степин В. С. Идеалы и нормы в динамике научного поиска // Идеалы и нормы научного исследования. Минск, 1981. С. 10-64.
77 Пружинин Б. И. Рациональность и историческое единство научного знания. М., 1986. С. 144.
78 См.: Порус В. Н. Некоторые гносеологические проблемы многозначной логики. Автореф. канд. дисс. М., 1973. С. 14, 15.
79 См.: Кузнецов Б. Г. Идеалы современной науки. М., 1983. С. 85-145.
80 Найссер У. Познание и реальность. М., 1981. С.29.
81 См.: The Structure of Scientific Theories. Urbana, 1974.
82 Уваров А. И., Фигуровская В. М. Об общем и специфическом в методологии технического и социального познания // Abstr. VIII Intern. Congr. Logic... P. 366.
83 См. Хюбнер К. Критика научного разума. М., 1994. С. 78-80.
84 Порус В. Н. Конвенции и рациональность // I Российский Философский Конгресс. Человек - Философия - Гуманизм. Т. 5. Философия в мире знания, техники и веры. Санкт-Петербург, 1997. С. 151-155.
85 См.: Bartley W. W. Rationality versus the theory of rationality // The critical approach to science and philosophy. N.-Y., L., 1964.
86 Я предпочитаю говорить именно об "образе", а не о "понятии" науки. Образ более подвижен, чем дефинитивное понятие, его содержание скорее напоминает "нечеткое множество" в смысле Л. Заде. См.: Порус В. Н. Образ науки как категория теоретической эпистемологии // Логика научного познания: материалы IX Всесоюз. совещ. по логике, методологии и философии науки. М., 1986. С. 43-44.
87 Степин В. С. Научные революции как "точки" бифуркации в развитии знания // Научные революции в динамике культуры. Минск, 1987. С.44.
88 Такие утверждения чаще всего иллюстрируют примерами из науки прошлого, например, науки эпохи Возрождения. В. С. Степин приводит пример, связанный с трактатами У. Альдрованди, в которых наряду с вполне научными (с современной точки зрения) способами классификации животных применялись описания чудес и пророчеств, сказаний о драконах, астрологические предсказания и т. д. Не следует, однако, представлять дело таким образом, что подобная зависимость норм научного описания и объяснения характеризация "младенческой", незрелой науки, якобы исчезающая на ее современных этапах. Можно показать, что и в последующие века нормы объяснения и описания находились и находятся под значительным влиянием культурных влияний. Здесь пригодились бы примеры, связанные со становлением дарвинизма как научно-исследовательской программы, с индетерминистскими интерпретациями квантовой механики, с выдвижением синергетики на роль одного из лидеров современного естествознания и т.п.
89 Антипов Г. А. Присуще ли науке нравственное начало? // Наука и ценности. Новосибирск, 1987. С. 56.
90 Александров А. Д. Истина как моральная ценность // Там же. С. 34, 35. Нетрудно услышать в этих высказываниях перекличку с попперовским возвышением критического духа, а также с мыслями А. Пуанкаре: "Наука ставит нас в постоянное соприкосновение с чем-либо, что превышает нас: ...позади того великого, что она нам показывает, она заставляет предполагать нечто еще более великое: это зрелище приводит нас в восторг, тот восторг, который заставляет нас забывать даже самих себя, и этим-то он высоко морален. Тот, кто его вкусил, кто увидел хотя бы издали роскошную гармонию законов природы, будет более расположен пренебрегать своими маленькими эгоистическими интересами, чем любой другой. Он получит идеал, который будет любить больше самого себя, и это единственная почва, на которой можно строить мораль". Очевидно и другое: А. Пуанкаре говорил о единстве морали и рациональности на заре двадцатого века, и тогда эта мысль воспринималась как нечто вполне понятное и естественное, тогда как на закате века в подобных высказываниях уже нет былой уверенности и пафоса.
91 Подробный анализ роли ценностей в моделях научной рациональности см. в книге: Микешина Л. А. Ценностные предпосылки в структуре научного познания. М., "Прометей", 1990.
92 Поппер К. Открытое общество и его враги. Т.1. М., 1992. С.49.
93 Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1990. С.25.
94 Хюбнер К. Критика научного разума. М., 1994. С.187.
95 Швырев В.С. Рациональность как ценность культуры // Вопросы философии, 1992, No 6 С.5,6.
96 Поппер К. Открытое общество и его враги. Цит. соч. С. 54.
97 Здесь опять можно напомнить о судьбе кантовской парадигмы рационального критицизма, которая была подвергнута ревизии во многих послекантовских философских системах и трансформировалась в критицизм как установку на критику чего-то внешнего по отношению к критическому разуму. Аналогия здесь вполне уместна.
98 См.: Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М., 1995.
99 Встречаются более свободные трактовки принципа дополнительности. Например, В. П. Руднев ставит его в ряд с принципом симметричных описаний, применявшимся логическими позитивистами, полагает, что он может быть логически выведен из известной теоремы К. Геделя о неполноте, а также утверждает, что принципу дополнительности отвечают соотношения детерминизма и телеологизма в трактовке Г. Рейхенбаха, описания мира как текста и как физической реальности в своей собственной трактовке, соотношение физического и этического у Л. Витгенштейна (см.: Руднев В.П. Витгенштейн как личность // Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель. М., 1993. С.348). Идея дополнительности допускает различные интерпретации, и анализ спора, какая из них более правильна, чем прочие, требует отдельного времени и большего пространства. В моем понимании методологического смысла этого принципа наиболее важно то, что дополняющие друг друга описания определенной реальности, будучи отторгнуты друг от друга, не только не дают целостного описания, но и могут вступить в противоречие с фактами, если претендуют на целостность, а не включают признание своей принципиальной неполноты. Можно даже сказать, что эти описания образуют сопряженную смысловую пару. Такая трактовка принципа дополнительности кому-то, возможно, покажется слишком "сильной" и не соответствующей замыслам самого Бора. Не буду спорить.
100 См.: Розов М.А. Проблемы эмпирического анализа научных знаний. Новосибирск, 1977. С.100-124.
101 Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М., 1995. С.99.
102 Критику холизма см.: Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993. Разд.23; Watkins J. Ideal Types and Historical Explanation // The Brit. J. For the Philosophy of Science, 1952, vol.3, ? 22; Historical Explanation in the Social Sciences // The Brit. J. For the Philosophy of Science, 1957, vol.8, ? 30.
103 Поппер К. Логика и рост научного знания. М.,1983. С.500.
104 Там же. С.302.
105 Напомним, что близкими эвристическими источниками принципа дополнительности для Н. Бора были идеи С. Кьеркегора и У. Джемса, хотя можно проследить и более древнюю родословную - вплоть до Гераклита, идеи "ян" и "ин" у древних китайцев, некоторых мотивов учения дзен-буддистов и т.д.
106 Впрочем, в последнее время становится все яснее, что "общепринятого определения" просто не может быть. "Мы можем представить рациональность как специфическую характеристику исследовательских действий, даваемую "пост фактум", ретроспективно"(Гудков Л.Д. Метафора и рациональность как проблема социальной эпистемологии. М., "Русина", 1994. С. 287). Это значит, что сама эта "специфическая характеристика" зависит от того, с какими нормами, критериями или стандартными оценками сопоставляется то или иное исследовательское действие, а сами эти нормы и критерии признаются либо не признаются рациональными в зависимости от социально-культурного контекста. Следовательно, по крайней мере, с точки зрения социологии и культурологии, различные теории рациональности не могут быть сведены в единственную схему или к единственной теории. Но это и означает, что попытки создать единую теорию рациональности обречены и эпистемологически, поскольку трудно представить такую ситуацию, когда универсальная теория рациональности будет постоянно вступать в конфликт с социологическим и культурологическим исследованием. Понятно, что ценность такой теории была бы слишком сомнительной.
