Великое восстановление наук, Новый Органон - Бэкон Фрэнсис (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Первые же и древнейшие искатели истины, более добросовестные и более удачливые, обычно те знания, которые хотели почерпнуть из созерцания вещей и сделать пригодными для пользования, заключали в афоризмы, т. е. в короткие изречения, разрозненные и не связанные методом; они не притворялись, что владеют всеобщей наукой, и не обещали этого. А при нынешнем положении не удивительно, если люди ничего не ищут за пределами того, что им было передано как уже давно вполне законченное по совершенству и охвату. LXXXIVII
Даже древнее стало пользоваться большим почитанием и доверием вследствие суетности и легкомыслия тех, кто предложил новое, -- в особенности в действенной и практической части естественной философии. Ведь немало было хвастливых и сумасбродных людей, которые отчасти из легкомыслия, отчасти в целях обмана осыпали человеческий род такими обещаниями, как: продление жизни, предотвращение старости, облегчение страданий, исправление природных недостатков, ублажение чувств, обуздание и возбуждение страстей, озарение и возвышение способностей разума, превращение вещества, усиление и умножение движений по желанию, изменение погоды и климата, управление небесными влияниями, предсказания будущего, приближение отдаленного, раскрытие тайного, и обещали и сулили еще многое другое. Немногим ошибется тот, кто скажет, что в учениях философии существует такое же различие между суетностями этих щедрых дарителей и истинными науками, какое в рассказах истории существует между делами Юлия Цезаря или Александра Македонского и Амадиса Галльского или Артура Британского[34]. Ведь эти славнейшие полководцы совершили много больше, чем выдумано содеянного теми призрачными героями, и они совершили это способом и путем действий отнюдь не сказочным и волшебным. Не следует отказывать в вере истинному известию по той причине, что доверие было уже обмануто сказками. При всем том совсем не удивительно, если есть большое предубеждение против новых предложений (особенно когда поминают и об их применении в практике) из-за тех обманщиков, которые пытались делать нечто подобное. Ибо полнейшая суетность и вызываемое ею отвращение разрушили ныне всякое величие попыток такого рода. LXXXVIII
Но еще больше нанесла наукам вреда мелочность и ничтожность тех задач, которые ставит перед собой человеческая деятельность. И притом, что хуже всего, эта мелочность предстает не без тщеславия и надменности.
Прежде всего во всех науках мы встречаем ту же ставшую обычной уловку, что создатели любой науки обращают бессилие своей науки в клевету против природы. И то, что недостижимо для их науки, то они на основании той же науки объявляют невозможным и в самой природе. Конечно, никакая наука не может быть осуждена, раз она сама же и судит. Так и философия, которой теперь располагают, содержит в своих недрах некие положения, касающиеся того (если рассмотреть более тщательно), чтобы совершенно убедить людей в невозможности ожидать от науки или от труда человека ничего высокого, такого, что могло бы повелевать природой и подчинить ее, как это уже было выше сказано о разнородности тепла светил и огня и о смешении. Все это, если изучить это более основательно, представляет несправедливую оценку человеческих сил и ведет к надуманному и искусственному отчаянию, которое не только рассеивает обнадеживающие предсказания, но и отсекает все побуждения и стремления к деятельности и уничтожает всякую возможность успеха самого опыта. Ведь, стремясь к тщетной и суетнейшей славе, они заботятся только о том, чтобы их наука расценивалась как совершенная и чтобы все оставшееся до сих пор не открытым или не познанным считалось вообще недоступным открытию и познанию в будущем. Если же кто и посвящает себя этому делу и пытается открыть что-либо новое, то он ставит перед собой цель отыскать и исследовать какое-либо одно открытие, и не больше. Он будет исследовать или природу магнита, или прилив и отлив моря, систему неба и тому подобное, что кажется заключающим в себе некую тайну и до сих пор рассматривалось безуспешно. А между тем величайшее невежество представляет собой исследование природы какой-либо вещи в ней самой. Ибо та же самая природа, которая в одних вещах кажется скрытой и тайной, в других вещах очевидна и почти ощутима; в этих вещах она возбуждает восхищение, а в тех даже не привлекает внимания. Так обстоит дело с природой плотности, которую в дереве или камне не замечают, довольствуясь названием твердости и не задаваясь вопросом о сопротивлении разделению и разрыву непрерывности; но то же самое явление кажется замечательным и замысловатым в пленке водяных пузырей, которые любопытнейшим образом принимают форму полушария, так что на мгновение задерживается разрыв непрерывности.
Так то, что в одних вещах считается скрытым, в других имеет явную и обычную природу, и она никогда не позволит рассмотреть себя, если опыты и наблюдения людей будут вращаться только в пределах первого. Вообще же обыкновенно в делах механических новыми открытиями считаются, если кто-либо тоньше обработал уже сделанное изобретение, или красивее убрал его, или соединил и сложил с чем-либо, или удобнее сочетал с пользованием, или представил работу в большем или меньшем размере, чем она была прежде, и тому подобное.
Поэтому совсем не удивительно, что значительные и достойные человеческого рода открытия не извлечены на свет, если люди удовлетворяются и восхищаются такими малыми и детскими задачами и притом еще считают, что в них они добиваются или достигают чего-то великого. LXXXIX
Нельзя упускать и то, что во все века естественная философия встречала докучливого и тягостного противника, а именно суеверие и слепое, неумеренное религиозное рвение. Так, мы видим у греков, что те, которые впервые предложили непривычному еще человеческому слуху естественные причины молнии и бурь, были на этом основании обвинены в неуважении к богам[35]. И немногим лучше отнеслись некоторые древние отцы христианской религии к тем, кто при помощи вернейших доказательств (против которых ныне никто в здравом уме не станет возражать) установил, что Земля кругла и как следствие этого утверждал существование антиподов[36].
Более того, по теперешнему положению дел условия для разговоров о природе стали более жестокими и опасными по причине учений и методов схоластов. Ибо схоласты не только в меру своих сил привели теологию в порядок и придали ей форму науки, но и вдобавок еще добились того, что строптивая и колючая философия Аристотеля смешалась, более чем следовало, с религией.
Сюда же (хотя и иным образом) относятся и рассуждения тех, кто не постеснялся выводить и подкреплять истинность христианской религии из авторитетов философов. Они с большой пышностью и торжественностью прославляют этот как бы законный союз веры и рассудка и стараются привлечь души людей приятным разнообразием вещей, тогда как недостойным образом смешивают божественное и человеческое. Но в подобном смешении теологии и философии охватывается только то, что принято ныне в философии, а новое, хотя бы и измененное к лучшему, чуть ли не изгоняется и искореняется.
Наконец, мы видим, что по причине невежества некоторых теологов закрыт доступ к какой бы то ни было философии, хотя бы и самой лучшей. Одни просто боятся, как бы более глубокое исследование природы не перешло за дозволенные пределы благочестия; при этом то, что было сказано в священных писаниях о божественных тайнах и против тех, кто пытается проникнуть в тайны божества, превратно применяют к скрытому в природе, которое не ограждено никаким запрещением. Другие более находчиво заключают, что если обычные причины не известны, то все можно легче приписать божественной длани и жезлу; и это они считают в высшей степени важным для религии. Все это есть не что иное, как "желание угождать Богу ложью". Иные опасаются, как бы движения и изменения философии не стали примером для религии и не положили бы ей конец. Другие, наконец, очевидно, озабочены тем, как бы не было открыто в исследовании природы чего-нибудь, что опрокинет или по крайней мере поколеблет религию (особенно у невежественных людей). Опасения этих двух последних родов кажутся нам отдающими мудростью животных, словно эти люди в отдаленных и тайных помышлениях своего разума не верят и сомневаются в прочности религии и в главенстве веры над рассудком и поэтому боятся, что искание истины в природе навлечет на них опасность. Однако если здраво обдумать дело, то после слова Бога естественная философия есть вернейшее лекарство против суеверия и тем самым достойнейшая пища для веры. Поэтому ее справедливо считают вернейшей служанкой религии: если одна являет волю Бога, то другая -- его могущество. Ибо не ошибся тот. кто сказал: "Вы блуждаете, не зная Писания и могущества Бога"[37], соединив и сочетав, таким образом, нерушимой связью осведомление о воле и размышление о могуществе. Поэтому неудивительно, что естественная философия была задержана в росте, так как религия, которая имеет величайшую власть над душами людей, вследствие невежества и неосмотрительного рвения некоторых была уведена от естественной философии и перешла на противоположную сторону. XC
