Иисус неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич (читать книги без регистрации TXT) 📗
Иисус вошел в синагогу (Ио. 6, 59), —
и народ — за Ним; не все пять тысяч, конечно, а лишь несколько сотен, которые могли в ней поместиться, в том числе фарисеи и книжники, учителя Израиля. Только, вероятно, немногие, с надеждой и страхом, большинство же, с праздным любопытством, ждут, чем кончится сегодня то, что началось вчера: будет ли Иисус царем, наступит ли царство Божие?
Что произошло в синагоге? Очень вероятно, что в свидетельстве о том IV Евангелия мы имеем дело с исторически подлинным ядром воспоминания, хотя и закутанным в покровы мистерии. Лучшая порука в том — совпадение свидетельства Иоаннова с Марковым, вопреки различным степеням их приближения к тому, что нам кажется „исторически подлинным“.
Какое же Ты дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе (Ио. 6, 30), —
спрашивает Иисуса народ в синагоге. Так, по Иоанну, а по Марку:
Вышли фарисеи, начали с Ним спорить и требовали от Него знамения с неба, искушая Его. (Мк. 8, 11.)
Это происходит, по свидетельству Марка, хотя и не в самом Капернауме, а где-то поблизости от него, на берегу Геннисаретского озера, в неизвестных, кажется, самому Марку, „пределах Далмануфских“ (8, 10), и не после первого умножения хлебов близ Вифсаиды, а после второго, в Десятиградии; но, так как первое и второе слиты в одно у Иоанна, то эта разница двух свидетельств несущественна. В главном же оба согласны; требуемое „знамение с неба“ есть исходная точка всего, что произойдет и чем решится земная судьба Иисуса.
С тем же исторически подлинным ядром воспоминания мы имеем дело и в другом глубоком совпадении синоптиков с IV Евангелием.
Очень знаменательно и не случайно, конечно, целых шесть согласных свидетельств (по два — в первом и втором Евангелии, по одному — в третьем и четвертом) изображают теми же почти словами Евхаристическое действие Господа перед Умножением хлебов:
Взял пять хлебов… взглянув на небо, благословил и преломил хлебы, и дал ученикам Своим. (Мк. 6, 41; Мт. 14, 19.)
То же действие изображается и в Тайной Вечере, у синоптиков. Обе вечери соединяются повторением слов: „преломил, благословил“, — в одно таинство — Евхаристию. Если же мы имеем в Евангелиях, хотя бы отчасти, „Воспоминания Апостолов“, по слову Юстина, то в этом соединении Вифсаидской вечери с Тайною могло уцелеть исторически подлинное воспоминание о том, что действительно испытывали первые свидетели обоих событий. [645]
Двое учеников, по воскресении Господа, пройдя с таинственным Спутником шестьдесят стадий, пяти-шестичасовой путь, от Иерусалима до Эммауса, и не узнав Учителя ни по лицу, ни по голосу, тотчас узнают Его по тому, как Он благословляет и преломляет хлеб за вечерью, — видимо, для них давно привычному и незабвенно-памятному действию (Лк. 24, 13–31). Если так, то предсмертная Тайная Вечеря — не первая и не единственная, а одна из многих. Если же в IV Евангелии не повторяется о ней свидетельство Синоптиков, то это еще не значит, что оно здесь отвергнуто.
Приимите, ядите; сие есть тело Мое (Мк. 14, 22), —
этим словам Иисуса, сказанным, по свидетельству Синоптиков, на Тайной Вечере, соответствуют слова Его, сказанные, по свидетельству IV Евангелия, в Капернаумской синагоге:
хлеб, который Я дам, есть плоть Моя. (Ио. 6, 51.)
Хлеб Вифсаидской вечери — плоть Капернаумской утрени.
Если тот, неизвестный нам, творец IV Евангелия, которого мы называем „Иоанном“, в этом прав, то очень вероятно, что Иисус, в последний год жизни Своей, от Вифсаидской Пасхи до Иерусалимской, готовил учеников к последней Тайной Вечере, — к тому, чтобы они поняли, что значит: „приимите, ядите; сие есть Тело Мое“. Этого они не могли бы понять в Иерусалиме, если бы уже раньше, в Капернауме, а может быть, и еще много раз, не слышали: „хлеб, который Я дам, есть плоть Моя“. Только постепенно и медленно могло войти это неимоверное слово в их душу и плоть.
Если все это действительно так, то и в этом согласии Марка-Петра с Иоанном мы прощупываем исторически подлинное ядро воспоминания сквозь все покровы мистерии: не было бы и Тайной Вечери, не будь Капернаумской утрени.
…Начали же иудеи спорить между собою, „как Он может дать нам есть плоть Свою?“ (Ио. 6, 52.)
Спор их между собою кончается спором с Иисусом. Так у Иоанна; почти так же у Марка:
вышедши, фарисеи начали с Ним спорить (8, 11.)
Марк не говорит, о чем, но более чем вероятно, что и этот спор, после Умножения хлебов, так же как тот, Капернаумский, относится к непостижимому для иудеев смыслу Вифсаидской вечери: „Хлеб, который Я дам, есть плоть Моя“. Спор, начатый в Капернауме, в предсмертную Пасху Господню, кончается в Иерусалиме, в Пасху смертную, и опять-таки более чем вероятно, что Иисус знает уже тогда, в Капернауме, чем и где кончится спор.
Если и это действительно так, то и здесь, в Иоанновом свидетельстве, мы заглядываем так глубоко, как, может быть, нигде в Евангелии, сквозь мистерию в историю; открываем и здесь ту невидимую точку, как бы ось, на которой вращается вся жизнь человека Иисуса, а потом разбивается, как задевшая осью колеса за мету ристалища, колесница. Снова и здесь, еще яснее, страшнее, мы понимаем, что значит для нас и для всего человечества: „жизнь Иисуса не кончена, но, едва начатая, прервана“.
Что исторически подлинное ядро в этом соединении Вифсаидской вечери с Тайною, возможно не только в воспоминаниях учеников, но и в сознании самого Учителя, нами прощупано верно, видно также из того, что первое Дошедшее до нас изображение Евхаристии, в катакомбных росписях, есть Умножение хлебов, [646] а весь евхаристический опыт первохристианства, насколько мы можем судить о нем, по учению древнейших Отцов, от Юстина Мученика до Иринея Лионского, ученика учеников „Иоанновых“, вытекает не из Тайной Вечери синоптиков, а из Капернаумской утрени IV Евангелия. [647]
Это значит: каждая церковная обедня — обед Вифсаидский; в каждой Евхаристии все еще совершается и будет совершаться до конца времен Умножение хлебов, — вечно неудающееся и возобновляемое, с надеждой, что удастся, наконец, когда-нибудь, царство Божие на земле, как на небе; разрешение того, что мы называем так плоско и грубо „социально-экономической проблемой“; вместо нашего равенства в рабстве и ненависти — „коммунизма“ сатанинского, равенство в любви и свободе — Коммунизм Божественный; вечное воздыхание мира:
да приидет царствие Твое.
Это говорил Он в синагоге, уча в Капернауме. (Ио. 6, 59.)
Рабби Иешуа учит народ в синагоге, „по обыкновению Своему“ (Лк. 5, 16) и всех тогдашних учителей Израиля, в субботние дни: значит, и этот Капернаумский день — суббота, а канун его, день Вифсаидской вечери, — пятница, должно быть, предпасхальная. Ровно через год, в Страстную Пятницу, по свидетельству IV Евангелия, вопреки синоптикам, — в тот самый день, когда закопается Пасхальный агнец, распят был Иисус. Вот что значит, в самом начале Иоаннова свидетельства о Вифсаидской вечере и Капернаумской утрене, как бы мимоходом оброненный намек:
приближалась же Пасха, праздник Иудейский. (6, 4).
Пасха против Пасхи, Агнец против Агнца: таков для Иоанна смысл обеих Пятниц, — первой, Блаженной, Вифсаидской, едва не исполнившей весть о царствии Божием, и последней, Голгофской, Страстной.
Кость Его да не сокрушится, —
вспомнит Иоанн (19, 36) пасхального Агнца (Исх. 12,46), свидетельствуя о неперебитии голеней Распятого. Агнцева плоть вкушаема, по закону Моисееву, вместе с „опресночным хлебом“, азимом: здесь уже дано в прообразе будущее соединение хлеба с Плотью:
хлеб, который Я дам, есть плоть Моя.
Если же сердцу человека Иисуса ближайшее из всех пророчеств — Исаиино, об „Агнце, взявшем на Себя грех мира“ (53, 6–7), то, может быть, и для самого Иисуса, так же, как для Иоанна, тайна Вифсаидской вечери открывается в Капернаумской утрене.
