География растений - Вульф Е. В. (версия книг .TXT) 📗

Будучи в 1818 г. на дипломатическом конгрессе в Аахене, где

он сопровождал прусского короля, и пользуясь присутствием

государственного канцлера Гарденберга, благоволившего к нему со

времени его службы под его начальством в горном ведомстве,

Гумбольдт почти добился исполнения своих желаний: прусское

правительство отпустило средства на приобретение снаряжения и

самую экспедицию в Индию и Индийский архипелаг. Все же она не

состоялась из-за препятствий, поставленных Англией к ее

осуществлению.

В 1827 г., после переезда уже в Берлин, Гумбольдт, как

известный натуралист, получил запрос от русского министра финансов

Канкрина о возможности использования платины, найденной

в 1822 г. на Урале, для чеканки из нее монет и установления

ценности этого металла по отношению к серебру, так как торговой

расценки для нее тогда еще не существовало. Гумбольдт выразил свое

совершенно отрицательное отношение к платиновой монете, как не

могущей сохранить, по его мнению, постоянной ценности по

отношению к золоту и серебру.

На этой почве между Канкриным и Гумбольдтом завязалась

переписка, в результате которой Канкрин передал Гумбольдту

приглашение Николая I посетить Урал, «в виду большой пользы,

которая может от того последовать для науки и государства».

Гумбольдт выразил свое согласие, но сообщил, что своих средств

ему может хватить лишь на проезд в Петербург, пребывание там

и обратный путь. В ответ на это ему были сейчас же переведены

деньги на расходы по переезду в Петербург и сообщено, что по

приезде в Россию ему будет вручено 10 000 руб. ассигнациями из

20 000 руб., ассигнованных на его расходы, что для путешествия

заказаны специальные экипажи, что его будет сопровождать

горный чиновник, говорящий по-немецки, а также курьер и фельдъегерь.

Из специально отпущенной суммы будут оплачиваться все расходы

по переезду и остановкам. Всем губернаторам и горным начальникам

сделано распоряжение о содействии экспедиции. Направление

и маршрут последней зависел исключительно от Гумбольдта. Ему

предоставлялось право собирать какие угодно минералы и по своему

усмотрению распоряжаться ими. Словом, русское правительство

готово было сделать все возможное для организации экспедиции, имея

целью принести пользу горному делу России. Единственное условие,

которое ставилось Гумбольдту,—это совершенно не касаться

политических условий России.

Больше всего в Азии Гумбольдта привлекали, по его собственным

словам: «народы, в особенности эта громадная масса номад, более

интересная, чем величественные реки и снежные вершины.

Возвращаешься в прошлое, ко временам великих переселений народов.

Миллион триста тысяч киргизов, передвигающиеся еще сейчас на

своих кибитках, в этот момент, когда я это пишу, поясняют то, что

происходило в те времена. Мы все это знаем из истории, но у меня

мания стремиться все увидеть своими старыми глазами».

В апреле 1829 г. Гумбольдт в сопровождении минералога Розе,

биолога Эренберга и служителя Зейферта выехал в Россию.

Вследствие распутицы путешественники прибыли в Петербург лишь

1 мая. «Мои успехи в обществе,—писал Гумбольдт брату,—

неописуемы. Все вокруг меня в постоянном движении: нельзя себе

представить большего внимания и более благородного гостеприимства».

11 мая он был приглашен на торжественное заседание Академии

Наук, в почетные члены которой он был избран еще в 1818 г. По

окончании торжественной части заседания, Гумбольдт предложил

Академии организовать производство постоянных магнитных

наблюдений, что впоследствии и было осуществлено.

20 мая экспедиция выехала в Москву. В Москве, где

путешественники пробыли четыре дня, Гумбольдт имел возможность

повидать своих старых знакомых—Фишера фон-Вальдгейм, с которым

он когда-то учился в Фрейбергской горной академии, а затем

встречался с ним в Вене и Париже, где Фишер давал уроки жене его

брата Вильгельма, и профессора анатомии Лодера, лекции которого

он слушал в Иене.

Москва оказала Гумбольдту не меньшее внимание, чем

Петербург, а Московский университет избрал его своим почетным членом.

Все эти почести и знаки внимания были очень утомительны,,

и Гумбольдт жаловался на надоедливые заботы «полицейских,

администраторов, казаков и почетной стражи. К сожалению, ни одного

момента я не предоставлен сам себе; ни одного шага нельзя сделать,,

чтобы тебя, как больного, не подхватили под руки». В этом

отношении все дальнейшее путешествие не имело ничего общего с

первым путешествием в Америку. Вместо дикой природы, девственных

лесов, неисследованных вулканов, здесь, по всему пути, согласно

отданному приказу, Гумбольдта встречали с царскими почестями,,

коменданты маленьких крепостей ожидали его в полной парадной

форме и представляли ему рапорты о состоянии командуемых ими

войск. Когда экипажи экспедиции прибывали в какое-нибудь место,

их окружала густая толпа народа, впереди них скакал курьер,

предупреждавший о прибытии высоких путешественников, повсюду

их сопровождали исправники и казачий конвой с офицером.

Гумбольдт писал, что ему приходится «кормить, массу людей,

сопровождавших его из вежливости от одной губернии до другой».

Герцен в «Былом и думах» описывает уральского казака,

рассказывавшего, как он провожал «сумасшедшего прусского принца

Гумбплота». «Что же он делал?—Так, самое то-есть пустое, травы

наберет, песок смотрит; как-то в солончаках говорит мне через

толмача: полезай в воду, достань что на дне; ну я достал обыкновенно

что на дне бывает, а он спрашивает: что, внизу очень холодна вода?

Думаю, нет, брат, меня не проведешь, сделал фрунт и ответил: того

мол, ваша светлость, служба требует—все равно, мы рады

стараться».

Празднества следовали за празднествами. В Екатеринбурге

Гумбольдта заставили танцовать кадриль, в Миассе по случаю

60-летия со дня его рождения ему преподнесли саблю. «Эти эксцессы

вежливости,—жаловался он,—лишают счастья побыть немного с

самим собой и с природой».

Из Москвы экспедиция отправилась через Владимир и Муром

в Нижний, оттуда в Казань и Пермь, а затем в Екатеринбург,

который в течение месяца был центром, откуда совершались дальнейшие

поездки по Уралу.

Отсюда Гумбольдт писал Канкрину: «Уже целый месяц

находимся мы в этих красивых горах, и все-таки, могу вас уверить, что

за все тягости, которые, даже при самых лучших приспособлениях

и при полной предусмотрительности всех властей, нельзя избежать

в этих бездорожных, болотистых, лесных местах, мы свыше меры

вознаграждены видом промышленной деятельности и

удивительным разнообразием встречаемых здесь горных пород. Так как мы