Сад Эдема - Ларичев Виталий Епифанович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗

Пастор Анри Вальротэ: «До сотворения Адама на Земле могли обитать «предадамиды», или «доадамиды». Эти человекообразные обезьяны были более похожи на человека, чем современные. Провидение, возможно, позволило погибнуть этим предшественникам человека прежде, чем сотворило наших прародителей».

Профессор теологии аббат Д’ Анвье: «Предадамиды могли быть настоящими людьми, так как Библия оставляет нас свободными допустить человека ледникового, плиоценового и даже эоценового. Наука не может доказать, что они должны числиться в ряду наших предков». Преподобный Монсабрэ: «Одно из двух — или ученые увидят себя вынужденными омолодить геологические пласты, или новые открытия наведут нас на след человекообразного существа, которое в изумительном усовершенствовании божественного плана было образцом и предшественником человека, которому нужно приписать орудия третичной эпохи…»

Довольно, пожалуй. Именно эти теологические выкрутасы имел, по-видимому, в виду Дарвин, когда сердито писал: «Невежество значительно чаще создает уверенность, чем знание. Тот, кто не смотрит на явления природы, подобно дикарю, как на нечто бессвязное, не может думать, чтобы человек был отдельным актом творения». И далее, чтобы не осталось недоговоренности:

«Мы узнаем, что человек произошел от волосатого, четвероногого и хвостатого животного…»

Но дело, наверное, продвигалось бы быстрее, если б противниками Буше де Перта, Дарвина, Лайеля и Геккеля оставались лишь профессора от теологии. Значительно большую опасность представляли «ничтожества», «блюстители науки», о которых с негодованием писал Энгельс в письме Марксу от 20 мая 1863 г., возмущаясь отношением «официальной науки» к открытиям Буше де Перта, Лайеля, Шмерлинга, из-за которого с таким трудом прокладывают себе дорогу новые научные открытия «даже в совсем далеких от политики областях».

Чего стоит, например, судьба научного наследия одного из самых великих археологов Франции, Буше де Перта, рукописи которого при попустительстве Академии уничтожили невежественные родственники. Далеко не случайны в этой связи и трудности, которые пришлось преодолеть Виктору Мэнье, чтобы опубликовать книгу о жизни неугомонного Буше де Перта.

Идея об ископаемом человеке воспринималась с трудом, искажалась, третировалась, замалчивалась, доводилась до абсурда. Такова, например, теория эолитов Эжена Буржуа, который в 1867 г. возвестил о камнях со следами сколов, открытых в так называемых третичных слоях, имевших возраст несколько сотен миллионов лет. Конечно, в столь древних горизонтах невозможно обнаружить кости приматов, а появление фасеток на камнях следует — в данном случае — объяснять естественными причинами. Поэтому такие «теории» только компрометировали представления о древнейших оббитых человеком камнях. Джон Эванс был прав, холодно ответив Эжену Буржуа: «Я весьма горжусь древностью моего рода, однако хочу иметь другие доказательства этой древности, нежели раковистый излом на камне!»

Но ведь и Буше де Перту, помимо оббитых с характерными раковистыми изломами камней да костей ископаемых животных, ничего более в «допотопных», или, как их теперь стали называть, древнечетвертичных горизонтах найти не удалось.

…Более трети века энтузиасты упорно искали ископаемого предка человека в Европе. Нельзя сказать, что поиски оказались бесполезными, но каждая очередная находка вызывала довольно основательные сомнения. А что, если его следует искать не в Европе, а в Азии? «Да, в Азии!» — решительно провозгласил в 1868 г. Эрнст Геккель в книге «Естественная история мироздания». В ней он доказывал, что из всех антропоидных обезьян не шимпанзе Африки, как полагал Дарвин, а гиббоны юго-востока Азии наиболее близки человеку, и, следовательно, именно там вероятнее всего располагается его «прародина».

ОДИН ШАНС ИЗ МИЛЛИАРДА

— Господа! Мне кажется, нам не стоит сегодня отвлекаться по мелочам, а тем более обсуждать запутанные хозяйственные дела нашего общества. Я припас для вас поистине рождественский подарок. Поверьте, для меня большая честь пригласить к этой трибуне нашего гостя — коллегу из Амстердама, доктора Эжена Дюбуа.

Рудольф Вирхов на одном дыхании произнес эти слова и сделал руками широкий приглашающий жест радушного хозяина. Он имеет на это право не только потому, что все давно привыкли видеть его, знаменитого патологоанатома, антрополога, врача, в роли одного из главных участников модных теперь в Европе диспутов, посвященных туманным и щекотливым проблемам происхождения человека, но и как председательствующий на этом заседании Берлинского общества антропологии, этнографии и древней истории, происходящем 14 декабря 1898 г.

— Думаю, мне нет нужды представлять почтенной публике докладчика, — продолжил Вирхов после короткой паузы и поднял сухую, с длинными костлявыми пальцами ладонь, призывая к тишине и вниманию. — Для него в Европе нет, пожалуй, соперника в популярности! Прошу вас, доктор!

Вирхов едва заметно улыбнулся кому-то в зале, легко опустился в кресло и, откинувшись к спинке, повернул голову направо, откуда к столу размашистым шагом приближался высокий, стройный человек средних лет. Его лицо, несколько утомленное, сосредоточенное и решительное, не могло не привлечь внимания: высокий лоб без морщин, энергичные складки возле уголков губ, прикрытых коротко подстриженными седоватыми усами, строгие, слегка настороженные глаза, взгляд оценивающий и немного насмешливый. Когда их взгляды на мгновение встретились, Вирхов благосклонно кивнул головой: можно начинать!

Пока Дюбуа раскладывал по пюпитру длинные, узкие листочки (очевидно, конспект доклада), Вирхов оглядывал зал. Сегодняшнее заседание привлекло на редкость многочисленную аудиторию. В первом ряду сидели седовласые старцы — почетные члены общества и благотворители, далее на стульях, непринужденно переговариваясь, расположились те, кто составлял ученый цвет собрания, — анатомы, зоологи, палеонтологи и, конечно, археологи. Там, где кончались ряды стульев, и в проходах около окон стояли гости, в основном студенты и учащиеся гимназий.

Такая же атмосфера была лет двадцать пять назад на знаменитом заседании Берлинского антропологического общества 27 апреля 1872 г. В тот день Вирхову очень удалась речь, в которой он высмеял Германа Шафгаузена и профессора из Эльберфельда Карла Фульротта, со смелостью дилетанта бросившегося в область науки, ему неведомой! Друзья позже говорили, что по иронии, сарказму и остроумию он превзошел тогда самого себя. Правда, Фульротта это обстоятельство отнюдь не смутило, он продолжал и далее трезвонить в колокола по поводу своего открытия в гроте Фельдгофер. Однако дело было сделано: череп так называемого «обезьяночеловека», или, как теперь говорят, неандертальца, надолго стал предметом шуток.

«История повторяется», — с усмешкой подумал Вирхов и еще раз взглянул на трибуну, как будто желая убедиться, что за ней стоит не Карл Фульротт, а новый его оппонент с новым черепом обезьяночеловека — Эжен Дюбуа.

Докладчик между тем внимательно осмотрел зал, где, судя по наступившей тишине, его приготовились слушать с почтением. Этот вечно язвительный Вирхов и на сей раз не удержался: представил публике «коллегу», как векую артистическую знаменитость или модного проповедника. «У него в Европе нет соперника в популярности!» Кстати, не с его ли слов пошла в ход выдумка с подозрительной легкости, с которой ему, Дюбуа, удалось сделать открытие: пришел, копнул землю и извлек из нее то, за чем специально отправился за тысячи миль?