Пять недель в Южной Америке - Родин Леонид Ефимович (книги бесплатно без регистрации TXT) 📗
Председатель Конфедерации трудящихся Латинской Америки Ломбардо Толедано недавно заявил: «Никогда Соединенным Штатам не удавалось так объединить все народы против своей военной политики, как сейчас».
Страх перед миром-болезнь, охватившая сейчас миллионеров и всех тех, кто видит в войне лишь прибыльное предприятие, не считаясь с ужасами и бедствиями, которые она несет народам. Народы не знают страха перед миром, они хотят мира, они требуют его.
Народные массы Аргентины идут в ногу со всеми народами, поднявшими знамя борьбы за мир.
Земледельцы Аргентины заявили, что они не будут производить зерно для войны. Под Стокгольмским Воззванием в Аргентине подписалось свыше 1,5 миллиона человек. На самом высоком здании Буэнос-Айреса студенты вывесили плакат: «Аргентинская молодежь не будет пушечным мясом американского империализма!»
А всего в Латинской Америке собрано свыше 10 миллионов подписей под требованиями заключения Пакта Мира между пятью великими державами.
Аргентинский народ создал прекрасные города, воздвиг в них красивые памятники, самоотверженно осваивает громадные пространства земель, выдвинул замечательных писателей и поэтов, воспитал многих крупных ученых, создал большие культурные ценности.
Со стороны простых людей, со стороны аргентинской интеллигенции, со стороны аргентинских ученых мы, советские ботаники и астрономы, встретили самое теплое, внимательное и дружеское отношение. Мы увидели, что они высоко ценят русскую, советскую науку, что они следят за нашей научной мыслью и художественной литературой, что они желают расширения научных связей с Советским Союзом, что они с восхищением и благодарностью смотрят на великий подвиг, совершенный народами СССР в уничтожении фашистских варваров в Европе и Азии.
Четыре дня, проведенные в общении с учеными Байреса и Ла-Платы, показали нам, как это высоко и гордо звучит: советский, русский ученый! Я почувствовал, какая большая честь быть представителем русской, советской науки.
Под вечер четвертого дня мы покинули Буэнос-Айрес.
В Росарио мы приехали ночью. Дул холодный шквалистый ветер, и нас никто не встретил. Как же найти «Грибоедова», которого еще в понедельник должны были поставить под погрузку? Мы стали искать телефон, чтобы навести справку в порту; но не успели мы еще соединиться с портом, как проходивший мимо носильщик сказал, что знает, где стоит «барко руссо Грибоедов». Но и его мы беспокоили напрасно расспросами. Шофер такси, лишь услышал три этих слова «барко руссо Грибоедов», безошибочно привез нас к воротам того элеватора, у причалов которого шла погрузка нашего корабля.
Утром термометр показал 3°, а вахтенные говорили, что ночью было даже около 0°. Это-небывалое здесь понижение температуры.
Из Байреса мы привезли большую корзину, заполненную сотней растений из Ботанического сада, которые нам передал Косентино для Ленинграда. Корзину мы оста-вили ночью на палубе. Когда мы открыли ее, то оказалось, что некоторые, особо нежные, растения «померзли». Мы перенесли их тотчас в кают-компанию, а также рас-ставили по каютам; большинство из них «отошло», но несколько растений потеряли листья и вскоре погибли.
Погрузка продолжалась еще весь следующий день. С утра мы несколько удивлялись, что обычные ежедневные гости не появлялись на теплоходе.
Мы, ботаники, отправились на берег, желая приобрести в Росарио семян местных красиво цветущих растений. В городе мы купили газету, из которой узнали, что «барко советико Грибоедов» сегодня рано утром ушел из Росарио.
Слухи же о том, что «Грибоедов» еще стоит в Росарио, постепенно распространились в городе, особенно после того, как публика видела на улицах группы наших моря-ков и пассажиров. И со второй половины дня паломничество приняло еще более заметный размах, чем в предшествующие дни.
Рядом с нами у причала соседнего элеватора грузился зерном «швед». Ни одного гостя ни разу мы не видели на его палубе.
День отхода «Грибоедова» был днем трогательного прощания с нами нескольких сот граждан г. Росарио.
В нескольких местах на пути с улицы к причалу были расставлены полицейские (до сих пор дежурил один полицейский, так сказать, «для порядка»). Многие из нас видели, как они не пускали публику к «Грибоедову». Но народ все же проникал на пристань и, в конце концов, на пирс.
В этот день было особенно много молодежи, в том числе студентов и студенток Медицинского института. Четыре юные студентки так мило просили подарить им по какой-нибудь русской книжке, что было очень трудно им отказать. Вероятно, с подобной просьбой обращались не только ко мне, так как позднее я никак не мог разыскать одну свою книжку, взятую у меня кем-то для чтения.
В 11 часов приехал наш капитан, закончивший последние формальности с портовыми властями, и, как только ему доложили, что все моряки и пассажиры на борту, был дан сигнал к отходу.
На пирсе не мог бы уместиться больше ни один человек. Масса народа стояла на набережной.
Наконец, убрали сходни, и «Грибоедов» стал отваливать от пирса. Нам махали платками и шляпами, кричали слова прощального привета, здравицу в честь Советского Союза, просили передать привет Сталину…
Несколько человек-и мужчин и женщин-утирали слезы. Я понимал искренность и чистоту этих слез. Это была, может быть, самая драгоценная дань любви к нашему отечеству, символом которого был корабль под алым советским флагом.
«Грибоедов» уже вышел на середину реки, уже мелкими фигурками виднелись люди на берегу, но мы все еще видели, что нам шлют оттуда прощальный привет.
«Грибоедов» дал три раскатистых и длинных прощальных гудка и пошел вниз мимо пристаней портового города, мимо его жилых кварталов и набережных. И где бы ни виднелась группа людей, нам махали оттуда платком или шляпой, а в домах открывали окна и выходили на балкон.
И последнее прощальное приветствие посылала нам маленькая фигурка с подмостков свайных построек за факторией Свифта. Она махала кумачовым шарфом. Вероятно, это был тот паренек, который просил у нас доску, чтобы построить хижину на «ничьей земле».
Монтевидео… Ангра… Голландия. Ленинград
Двадцать первого июня. Теперь у нас прямая дорога домой, на Родину, в Ленинград.
Вниз по Паране шли хорошо, со скоростью 14–15 узлов*. К вечеру на рейде Монтевидео возьмем горючее (вообще-то нашего горючего должно хватить до Ленин-града, но капитан не хочет рисковать и решил сделать небольшой запас). Утром и днем свежо, ветер в корму, почти незаметен на ходу.
За бортом едва приметна мелкая зыбь на грязной и тусклой поверхности Ла-Платы, почти сливающейся на горизонте с затянутым серыми тучами небосклоном. Почти все попрятались по каютам. Если кто и выходил пройтись по палубе, то скучная картина вокруг быстро надоедала, да и все мы уж стосковались по ясному небу и солнцу.
За обедом Владимир Семенович сообщил, что скоро должен показаться Монтевидео. Вернее, — гора Серро, находящаяся близ города и послужившая возникновению названия столицы Уругвая. Моряки рассказывают, что на подходе к главному порту Уругвая, откуда ни идет корабль — с Ла-Платы или из открытого океана — вахтенный матрос, издалека замечал гору Серро и кричал: «Монте вео!» — «Вижу гору!» Так будто и «пристало» это восклицание к городу, расположенному близ этой единственной горы на плоской равнине Уругвая.
И в самом деле, выйдя на ботдек после обеда, мы увидели, как прямо по курсу на горизонте возникает одиночная, конической формы гора. Вскоре стали подниматься будто из воды высокие здания, уродливо вытянутые, будучи искаженными своеобразным преломлением лучей на границе моря и неба.
Еще через четверть часа здания приобрели нормальный вид и мы уже различали самое большое из них — квадратное и приземистое с куполом здание уругвайской таможни. Среди туч появились просветы, и изредка отблескивали окна в домах на приближающемся берегу.
