В сибирь за мамонтом. Очерки из путешествия в Северо-Восточную Сибирь - Пфиценмайер Евгений Васильевич (библиотека книг TXT) 📗
Портрет этот бросился мне в глаза, когда мы, по приглашению скопческого старосты, вошли в молитвенный зал сектантов. Там же висел и портрет скопческой „богоматери”, Акулины Ивановны, легендарной монахини времен Петра I, изгнанной из своего монастыря и, по слухам, также принадлежавшей к скопчеству. Далее мы увидали еще изображение апостолов Луки и Иоанна. Сектанты почитают их. Оба эти апостола обычно изображаются совершенно безбородыми или с очень слабой растительностью на лице, что и дало скопцам повод считать их первыми приверженцами своего учения.
Скопцам было запрещено покидать поселения, но им разрешали собрания, так как считали их здесь совершенно безопасными. Их дикая пропаганда была бы безуспешна среди поставляющих им хлеб якутов. Эти здоровые, простые люди не имели никакой склонности к изуверству.
Собрания происходили по субботам, в молитвенном доме. Большинство участников являлось в белых одеяниях. Сначала один из присутствующих читал положенные молитвы, затем лучшие певцы затягивали духовные песнопения. Припев подхватывался всей общиной, причем каждый из присутствующих в такт ударял в ладоши.
Внезапно раздается электризующий всех возглас кого-либо из присутствующих.
— О, дух, святой дух!
Это восклицание служило призывом к пляске, к „божьей работе”. Сначала все прыгали и кружились в общем хороводе, держа друг друга за руки, позже начиналось верчение в одиночку. Движения становились все быстрее и быстрее. В этом безумном верчении лица сливаются, а развевающиеся молитвенные сорочки шуршат, подобно парусам.
И снова образуется круг. Присутствующие становятся, глядя друг другу в затылок и, подпрыгивая, движутся по этому кругу.
Затем „святые”, или „белые голуби”, как они себя называют, ставши в круг плечом к плечу, начинают прыгать справа налево.
Четыре или восемь человек становятся по углам помещения. Оттуда они прыжками поодиночке или попарно подвигаются к середине зала и таким же образом возвращаются обратно на свои места.
Танцы эти длятся до полного изнеможения и, в конце концов, доводят скопцов до состояния безумного экстаза.
Скопческие дома производят очень опрятное впечатление. На окнах цветы. Самое селение с его чистыми улицами выгодно отличается от виденных нами до сих пор грязных приленских сел.
Мы осмотрели хорошо оборудованные мастерские, лавки и мельницу. Перед домами разведены цветники и огороды. Скота скопцы не держат, так как их религиозные убеждения запрещают им употреблять в пищу мясо.
Скопческая община на Лене насчитывает в общем сто девяносто три „брата” и восемьдесят две „сестры” различного возраста. Все они — спокойные, тихие, мирно между собою живущие люди. Страсти, ссора и вражда как будто совершенно отсутствуют среди них. Чувствуя свою отчужденность от прочих людей и хорошо сознавая, что им уже нет возврата в мир нормальных людей, они тем более сплочены меж собой.
Но и между этими сектантами попадаются люди, с отчаянием несущие свой тяжелый жребий. Многие из них подвергаются обращению в эту секту еще в юношеском возрасте. С одним из таких сектантов пришлось мне познакомиться.
На мельнице я застал управляющего ею двадцативосьмилетнего молодого человека, типичного украинца. Во время осмотра поселения он сопровождал нас вместе с несколькими скопцами. Его ясные ответы обратили на себя наше внимание. Он заметил у меня в руках цейссовский фотографический аппарат, которым мне здесь, к сожалению, не пришлось воспользоваться. Меня предупредили, что фотографированием я могу оскорбить „братьев” и „сестер”.
Управляющий мельницей, видимо, услыхал это шепотом произнесенное предупреждение и предложил мне зайти к нему в дом. Он хотел показать мне им самим оборудованное фотографическое ателье и собрание фотографий.
Он сам соорудил камеру-обскуру со всеми необходимыми принадлежностями и обладал несколькими первоклассными аппаратами. У него даже имелся превосходный самодельный увеличительный прибор.
А сколько великолепных снимков мне удалось у него увидеть! Все они были распределены по отдельным альбомам: ландшафты, изображения скопческих поселений, религиозные праздники, шествия и погребения. Во время последних „сестры” и „братья” несут к могиле открытый гроб. Тут же находились и фотографии всех стадий „божьих танцев”, вплоть до конвульсий их участников.
— Неужели вам разрешают делать эти снимки?— спросил я в изумлении.
— Да! — отвечал он, — благодаря им, мы вербуем новых членов.
Заметив мой все возрастающий интерес, он становился общительнее и шаг за шагом все больше углублялся в быт и нравы этих сектантов, видящих „богоугодное дело” в искажении человеческого тела. Его слова постепенно убедили меня в том, что этот человек презирал и ненавидел своих собратьев и воодушевлявшие их идеи.
— Но ведь вы сами скопец? — спросил я его, в конце концов.
Он долго молча смотрел на меня и, наконец, ответил:
— Да, но не по своей воле... Эти преступники искалечили меня одиннадцатилетним мальчиком!
Последние слова его похожи были скорее на стон. Он дрожал от охватившего его внезапного возбуждения. Он схватил новый, еще невиданный мною альбом...
— Видите эти фотографии? Вот что делают скопцы из своих юношей и девушек!
Что за ужасная картинная галерея развернулась теперь передо мной! Это были мужские и женские тела, снятые на различных ступенях увечья.
— Вот она, моя пропаганда в пользу скопцов, — засмеялся он.
Этот смех, прозвучавший высоким фальцетом, заставил меня содрогнуться. Только теперь я понял, что переживал этот несчастный человек.
Эта история глубоко меня потрясла. Мое отношение, по-видимому, тронуло его, так как он становился все сердечнее и подарил мне множество своих фотографий. Однако мне пришлось обещать ему сохранять их в тайне. Под конец он предложил мне чаю, так как ему хотелось еще услышать от меня о нашей экспедиции.
В комнате, в которой уже шумел самовар, было чисто, но печально. Окна были украшены цветами. На книжной полке стояло множество книг. Мы быстро позабыли о нашем недавнем волнении. Правда, меня на минуту смутила появившаяся к чайному столу „сестра”, но я быстро узнал в ней ту, чей портрет был показан мне наверху, в фотографическом ателье.
Она налила нам чаю и нарезала прекрасного белого хлеба. На спокойном ясном лице ее не было видно следов страданий, но на всем ее существе лежал какой-то покров безразличия и тоски [8].
Вечером 1 июня пароход доставил нас в Якутск.
XI. В ЯКУТСКЕ
В Якутске мы остановились в единственной в городе гостинице, убогой и грязной, но по своему центральному местоположению удобной для нас.
Чрезвычайно важным являлся вопрос о нашем дальнейшем провианте. На пути к Колымску нам предстояло проехать сотни километров по почти совершенно безлюдной местности. Правда, в якутских селениях и на этапных станциях мы могли рассчитывать получить свежее мясо. Что же касается хлеба, то об этом не могло быть и речи, так как хлеб севернее Якутска уже не произрастает. Лена покрыта здесь льдом в течение двухсот дней в году.
У якутских булочников мы заказали ржаные сухари. Мы предполагали также закупить в Якутске необходимых нам лошадей. Но по совету опытного казачьего атамана мы в конце концов решили пользоваться в продолжение дальнейшего нашего путешествия казенными лошадьми.
Путь от Якутска до Колымска равен трем тысячам километров. Нам предстояло проделать его верхом. Для троих членов экспедиции, нанятого нами переводчика и двух прикомандированных к нам казаков требовалось шесть лошадей. Перевозка поклажи, по нашим расчетам, требовала еще четырнадцати.
Поэтому вперед был тотчас же послан казак, извещавший о нашем прибытии все станции этапного пути от Якутска до Верхоянска и далее до Колымска. Он передавал содержателям почтовых станций приказания приготовить нам шесть верховых и пятнадцать вьючных лошадей. Кроме необходимых двадцати мы считали нужным иметь еще одну резервную лошадь.
