Яблони на Марсе - Чирков Юрий Георгиевич (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Ясно было: гигантская рожь могла быть уроженкой только здешних мест. То был, говоря языком высокой науки, явный эндемик.
Виды растений и животных разделяют на космополитические и эндемические (от греческого «endemos» — «местный», «туземный») формы.
Космополиты должны бы в принципе обитать повсюду, встречаться в любой точке планеты. Однако на деле абсолютных космополитов в природе не существует. И это естественно: ведь, скажем, обитатели моря не способны жить на суше, и наоборот.
К космополитизму наиболее склонны существа, обитающие в водной стихии. Ибо вода занимает две трети поверхности Земли, и это среда обитания, более однородная, чем суша, потому более легки и способы расселения в ней. К космополитам, живущим в воде, относятся, например, тростник обыкновенный, частуха подорожниковая и некоторые другие растения. А вот обитающих на суше космополитов гораздо меньше. Среди них наиболее распространены некоторые виды папоротников.
Космополитами многие живые формы делает сам человек. Осваивая все новые и новые земли, он ведет за собой не только домашний скот, собаку и кошку, но и менее привлекательных попутчиков — серых крыс, блох, тараканов. Увязываются за ним и подорожник, крапива, одуванчик и многие другие растения.
Противоположность космополитам — эндемики. Они словно бы привязаны к определенному месту обитания. Туземную жизнь ведет байкальский тюлень (само название говорит: в других местах его не найдешь), растущие на Черноморском побережье Кавказа пицундские реликтовые сосны, встречающиеся только на склонах гор Сьерра-Невада в штате Калифорния США гигантские секвойи.
Ареалы эндемиков подчас очерчены чрезвычайно узко. Улитка прудовик Limnaea convoluta обитает лишь в одном из небольших озер Ирландии. Эльдарская сосна — Pinus eldarica занимает площадь всего 25–30 квадратных километров на склонах горы Эйляр-буги в Грузии. Крохотную птичку колибри Oreotrochilus chimboraso можно повстречать только в Южной Америке, в Эквадоре, а в нем только на горе Чимборасо, и лишь на высоте 4–5 тысяч метров над уровнем моря.
Особенно богаты эндемиками участки планеты, изолированные от остального мира географически или экологически. Это глубокие озера — Танганьика, Байкал, уединенные острова, примером могут служить затерявшиеся в просторах Тихого океана Гавайи, и горы. Потому-то и не удивился Вавилов, встретив эндемиков на Памире. Удивить исследователя должно было бы не то, что он приметил в этой изолированной горными хребтами стране особую, без лигул — пленчатых язычков у основания листьев разновидность ржи, а то, что она оказалась столь крупной.
Растения-гиганты в горах? Это, пожалуй, и было истинным сюрпризом. Во всяком случае, это было против правил, вопреки известным ботаническим доктринам. То была небыль, обернувшаяся явью, одна из многих требующих объяснения тайн Памира.
Систематическое изучение растений, обитающих в горах, по существу началось лишь в конце прошлого столетия. Тогда известный французский ботаник профессор Сорбонны, академик Гастон Бонье обратил внимание ученого мира на любопытные особенности жизни альпийских растений.
Поднимаясь по горным склонам, Бонье наблюдал, как за линией еловых лесов открывалась сначала область лугов и затем начиналась зона последних границ растительности, где растения отличались своим особым видом: это был все малорослый карликовый народец.
Бонье открыл большое внешнее сходство альпийских растений с арктическими: стелющиеся по земле стебли, маленькие толстые листья, ярко окрашенные цветы. Он писал в своих трудах о том, что во время пребывания в полярных странах, на Шпицбергене, например, часто встречал такие же растительные формы, как и высоко в горах. Отсюда ученый делал вывод: основным фактором, управляющим жизнедеятельностью и формообразованием растений в горах, является температура. С высотой она падает, так что температура определяет и верхнюю границу распространения флоры в горах. Это представление Бонье прочно вошло во все ботанические учебники.
Французский ученый не ограничился наблюдениями и констатацией фактов. Провел и ряд оригинальных, ставших классическими экспериментов, еще более, казалось бы, укрепивших правоту его научных выводов.
В окрестностях Парижа Бонье выбрал несколько многолетних растений и разделил их на две части. Одна была высажена на полях под Парижем, другая перенесена на отроги горной цепи Монблана и в ущелье Палума, близ пика д’Арбизона в Пиренеях.
И произошло то, что следовало ожидать. Оказавшись в горах, равнинные растения преобразились, — приняв вскоре все основные признаки растений альпийских.
Разницу между растениями равнинными и горными легко мог бы заметить и неспециалист. Первые были тонки и стройны, вторые похожи на распластанные на земле лепешки. Различие было столь поразительно, что только с помощью специальных микроскопических исследований удавалось доказать принадлежность этих внешне столь разных растений к одному и тому же виду.
Закономерность была уловлена. Она казалась непреложной. И вот, вопреки добытым Бонье ботаническим истинам, Вавилов на Памире повстречал не карликовую, а гигантскую рожь. И это не было единичным явлением. В окрестностях города Хорога Вавилов наверняка видел и другое чудо: задрав голову, тут можно любоваться неправдоподобно высокими пирамидальными тополями. До тридцати трех метров высотой!
Бросающиеся в глаза загадки. Будущий академик должен был обратить на них внимание. Обязан был задуматься: отчего на Памире не срабатывают законы, открытые Бонье?
Впрочем, в памирской экспедиции ум Вавилова был занят иным. Исследователя тогда интересовал не внешний вид растений, а то, как они сюда попали, откуда пришли. Он вел упорный поиск истоков земледелия.
Академик ВАСХНИЛ Петр Михайлович Жуковский писал о своем учителе: «Николай Иванович Вавилов напоминал мне вулкан Стромболи в Средиземье, который, вечно пылая, служит морякам естественным маяком».
«Если ты встал на путь ученого, то помни, что обрек себя на вечное искание нового, на беспокойную жизнь до гробовой доски. У каждого ученого должен быть мощный ген беспокойства. Он должен быть одержим». Эти слова Вавилова стали нормой поведения и для него самого. Он был неутомим в исследованиях и, объездив весь мир (при встречах его спрашивали не «как вы поживаете?», а «куда вы теперь едете?»), отовсюду привозил экземпляры заморских растений. Ленинград был для него пристанью, мир — лабораторией. В письмах он шутил: «Подытоживаю в настоящее время земной шар…»
Работоспособность у Николая Ивановича была потрясающая. «Жизнь коротка, а так много нужно сделать!» — говорил он. По свидетельству тех, кто его близко знал, Николай Иванович обычно спал не более трех-четырех часов (случалось, приглашал сотрудников для работы к себе домой в 11–12 часов ночи), не признавал ни выходных, ни праздников, ни отпусков. Не выносил людей, которые мечтают, как бы «поскорее добраться до дома и поставить пластинку».
Гонка! С утра и до поздней ночи, с первого дня месяца до последнего — и так многие десятилетия. Мало кто выдерживал темпы его жизни. Директор Института хлопководства во Флориде (США) профессор Харланд, приехав в СССР, рассказывал, что после посещения их института Вавиловым всем сотрудникам пришлось дать трехдневный отдых.
В отпускное время Вавилов обычно ездил на опытные станции руководимого им Всесоюзного института растениеводства. И тогда, рассказывали очевидцы, для сотрудников наступал «великий пост». В 4 часа утра стук в окно: «Пора работать». И Николай Иванович, окруженный свитой, идет на поля.
Вавилов и его сотрудники подолгу ползали на корточках от растения к растению. Как часовой мастер со своим моноклем, Вавилов изучал с лупой строение цветов, пустулы ржавчины и многое другое. Так проходила неделя; сотрудники ходили небритыми, с отеками под глазами… И все же обожали своего шефа за темперамент, эрудицию, за поразительные прогнозы.
