Обезьяны, человек и язык - Линден Юджин (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
В очерке, посвященном истории загрязнения окружающей среды, историк Арнолд Тойнби доказывает, что монотеизм освободил человека от обязанности боготворить природу. Анимисты вроде уби не позволят себе осквернять природу прежде всего потому, что природа определяет само существование такого народа. Нельзя осквернять то, что почитаешь. Человек западной цивилизации, напротив, «обладал неограниченной свободой в обращении с природой, поскольку воспринимал ее в терминах монотеизма как „сырье“, лишенное какого бы то ни было священного смысла». Если ту же мысль продолжить, то становится ясно, что монотеизм, о котором говорит Тойнби, в свою очередь является производным изолированности человека внутри всего прочего мира. А эта изолированность – не что иное, как побочный продукт перемещаемости, результат конфликта в человеческом мышлении между суррогатным миром нашего рассудка и реальным миром, в котором мы живем.
Могла ли подобная монотеистическая традиция возникнуть у племени уби, которое никогда не находилось в состоянии такой биологической изоляции, в которой, как считается, оказались семитские племена – основоположники западной интеллектуальной традиции? Вероятно, нет. И Тойнби приходит к заключению, согласно которому западная цивилизация, если она действительно захочет обезопасить себя от загрязнения отходами собственной деятельности, должна отбросить свои претензии на уникальность человека и вновь обратиться к первобытной точке зрения: «Человек должен вернуться в лоно природы, неотъемлемой составной частью которой он фактически и является…»
Восстановление разорванных связей цивилизованного человека с природой необходимо и для того, чтобы понять поведение Уошо. По причинам, подробно изложенным выше, поведение Уошо противоречит традиционному взгляду на природу. Чтобы обрести точку зрения, с которой поведение Уошо приобретает смысл, мы должны вернуться к донаучному восприятию мира, присущему первобытным народам. Если считать, что мир населен «сознательными существами, жаждущими овладеть речью», то появление Уошо не окажется неожиданностью.
С тех самых пор, как наука открыла для себя наших человекообразных сородичей, не прекращаются попытки объяснить их существование без подрыва основ традиционного мировоззрения и без потери особых привилегий человека. Для нас было делом чести предложить лучшее объяснение, чем то, которым пользовались «презренные дикари», считавшие человекообразных обезьян звеном непрерывной цепи от животных к человеку. Мы медленно сдавали наши позиции и сначала отступили, допустив существование общего предка и оговорив, что развитие языка и человеческого разума шло совершенно изолированно от эволюции поведения других человекообразных обезьян. Однако реальность существования человекообразных обезьян убеждает сильнее любых объяснений, призванных принизить этих животных, и по мере того, как наглядные свидетельства родственной близости поведения человека и человекообразных обезьян умножаются, традиционная точка зрения представляется все менее убедительной.
Открытия, подорвавшие эти представления о различиях между человеком и животными, были сделаны учеными, которые проводили свои исследования в полном согласии с западными традициями. Противоречия, в которые мы вступили с не подлежащим сомнению фактом, что мы являемся неотъемлемой частицей единой природы, привели к вызреванию в рамках старой системы понятий новых концепций, новой системы взглядов. Эта система по справедливости может быть названа дарвиновской, и ее важным основанием служит сам факт существования человекообразных обезьян. Такой научный взгляд на природу непосредственно связан с донаучным мировоззрением. Пропасть разделяет лишь платоновское и дарвиновское мировоззрения: они в корне различны. В рамках одного мировоззрения язык является сутью человеческой природы, в рамках другого – не более чем химерой. В соответствии с дарвиновскими представлениями человек может разговаривать с животными; оставаясь в рамках платоновских традиций, человек способствует вымиранию всех существ, населяющих вместе с ним Землю, и это происходит именно потому, что он не в состоянии найти общий язык с животными. Переход от одной системы взглядов к другой требует резкой ломки; при этом мгновенно из тьмы неведения рельефно проступают и человеческие черты в общении животных, и характерные для животных особенности в общении людей. До тех пор пока такая ломка не произошла, поведение Уошо будет в корне несовместимо с платоновскими представлениями о мире.
Футс считает, что уже при жизни наших внуков шимпанзе будут рассматриваться как второсортные люди. Но чтобы к Уошо относились хоть сколько-нибудь реалистично, мы должны отказаться от политики, которую так давно проводим. В противном случае очень возможно, что еще до того, как мы вернемся к точке зрения первобытных народов на наших человекообразных сородичей, вымрут и человекообразные обезьяны, и первобытные племена, оказавшись жертвами неумолимого катка прогресса, порожденного нашими теперешними порочными представлениями о природе человека и животных, – прогресса, ненасытная жажда ресурсов которого грозит загнать нас обратно в джунгли. Будет поистине горько стать свидетелями исчезновения каких-либо из человекообразных обезьян. По прошествии столь долгого времени у нас есть о чем с ними поговорить. Возможно, человекообразные обезьяны – это первые и последние существа, которые могут поведать нам, кем же мы в сущности являемся.
В отличие от Дэвида Примака я нахожу, что идея воспитания шимпанзе, с которым человек мог бы беседовать, чревата драматическими последствиями. Вторая часть книги посвящена некоторым спорным вопросам, лишь затронутым в этом кратком введении. Если говорить более конкретно, то я постараюсь показать место Уошо в начатой Дарвиным и продолжающейся по сию пору научной революции, рассказать, какие события в науках о поведении предшествовали ее первым словам и какие изменения в естественных науках и в мире, частью которого они являются, знаменует собой Уошо.
Поскольку науки о поведении – это все же науки, то они предусматривают постановку экспериментов; в результате проведенных экспериментов оказалось, что предпосылки, заложенные в основу наук о поведении, ложны: мир, с которым имели дело эти науки, не был реальным миром. Науки о поведении столкнулись, по-видимому, с неразрешимой этической дилеммой. В процессе исследования реального мира обнаружилось, что исходные концепции не дают ученым права строить какие бы то ни было суждения об этом мире. Уошо являет собой олицетворение этой дилеммы. Если она может разговаривать, то какое право имеем мы относиться к ней как к немой твари? Сама по себе Уошо фактически результат перемен, происходящих в науках о поведении. Постепенно постигая истину дарвиновского мироздания, науки о поведении мало-помалу стали осваивать по-настоящему научный метод исследования и фактически превращаются в совершенно новую науку, согласующую свои положения с новыми открытиями и оказывающуюся способной разрешить этическую дилемму, которую эти открытия перед ней ставят.
Кроме этических дилемм, рождающихся, по-видимому, вне рамок науки, мы рассмотрим также вопрос о том, как различные представления о природе поведения человека и животных определяют характер и постановку исследований общения у человека и у животных и влияют на интерпретацию результатов. И наконец, я попытаюсь свести все воедино, представив Уошо как олицетворение глубоких изменений, происходящих в представлениях человека о самом себе, – изменений, которые затрагивают отнюдь не только науки о поведении, но и множество других наук, а также культуру в целом.
Рино – в высшей степени подходящее место для проведения конференций по поведению животных. Построенный на деньги, поступающие от налогов на игорные дома и бракоразводные процессы, быстро растущий город свидетельствует о популярности этих двух сторон человеческой деятельности. Для посещающих его биологов, зоологов, неврологов, психологов, этологов и других специалистов, имеющих отношение к поведению животных, Рино предстает блистательным воплощением современного общественного устройства и цивилизации, язвительно напоминая, что роскошь коренится в человеческой алчности и вскормлена принуждением и отчаянием.
