Трилобиты: Свидетели эволюции - Форти Ричард (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Граниты выкристаллизовались из жидкой магмы, горячей, текучей, в самой сердцевине бывшей горной цепи. Видите – вот крупные кристаллы полевого шпата, вот блестит слюда. Эти кристаллы рассказывают о том, как горная цепь вдавливала смятые камни глубоко в недра земли, где они плавились, превращаясь в кипящее варево из жидких минералов, а потом вновь поднимались на поверхность, чтобы затвердеть в гранитные батолиты и плутоны. Гранит залегает под всем корнуоллским полуостровом, выходя к поверхности на болотистых пространствах Бодмина и Дартмура.
В кристаллах в самый момент образования начали свой ход радиоактивные часы: их завели содержащиеся в кристаллах радиоактивные изотопы урана, калия и некоторых других элементов. Когда кристаллы остывают, то начинается распад этих элементов. Период полураспада всех изотопов известен, известно также с большой точностью, сколько определенных изотопов было в тот момент, когда часы пошли (это относительно постоянная величина для каждого конкретного изотопа). Современные точные приборы могут измерить, сколько нераспавшихся изотопов осталось к настоящему моменту, т. е. снять показания этих геологических часов. Таким образом, можно найти ответ на непростой вопрос «Cколько прошло геологического времени?». Для этого, учитывая соотношение распавшихся и нераспавшихся изотопов и зная период полураспада, надо отсчитать назад время, потраченное на распад, и получим время образования минерала. Если граниты Бодмина вмялись в уже существовавшие складки, то складки окажутся старше гранитов. Кристаллы будто очки, позволяющие нам посмотреть в прошлое, разметить его, зафиксировать увиденное. Возраст кристаллов гранита определяется в 300 млн лет, значит, если наши утесы окажутся старше, то черные сланцы уже свернулись в складки к моменту внедрения гранита.
Мягкий глинистый ил, в конце концов затвердевший и позже расколотый на плиты, оседал на дно каменноугольного океана примерно 340 млн лет назад. Время превратило ил в камень, тектоника перекорежила и скрутила его, граниты протащили через ад магматического жара – и все это произошло задолго до того, как сформировались утесы, где вьют себе гнезда на недосягаемой круче чеканы и моевки. Но из того древнего моря до нас доходят послания – послания в виде окаменелостей. Когда море было молодым, раковины самых разнообразных животных во множестве были рассыпаны на песке и иле, примерно как и теперь на берегу валяются ракушки, водоросли, панцири крабиков и рачков. В большинстве своем это были самые обычные, мелкие создания – улитки, брахиоподы и им подобные. Их раковинки опускались на дно, их засыпал сверху слой за слоем тонкий осадок: он образовался путем эрозии древних континентальных масс, которые в свой черед были продуктом предыдущего земного круговорота. Вот так раз за разом повторяется история мира. Со временем – с огромным промежутком времени – раковинки никуда не исчезали, оставаясь в том же иле, слои которого постепенно погружались глубоко в недра, потом затвердевали, превращаясь в сланец, поднимались, когда морю приходила пора отступить, и становились сушей. Так или иначе, минеральные соли потихоньку замещали и укрепляли материал раковин. Время слизнуло с их поверхности все краски, выбелило, лишило первоначальной яркости, перекрасив в цвета окаменелости: они превратились в каменные муляжи некогда живых существ.
Но их путешествие только начинается. Жернова земной тектоники перемололи моря каменноугольного периода, где жили и умирали животные, оставляя памятью о себе ракушки, панцири и скелеты. Земля двигалась, перевозя на себе пассажирами камни, скалы и окаменевших животных – свидетельства исчезнувших морей. Ископаемые, казалось, были обречены на забвение. Их могло погрузить в самое сердце только что образованных Герцинских гор, могло расплавить или сжать до неузнаваемости. Могло растворить. Или расколоть на куски из-за процессов перекристаллизации. На юго-западе будущей Англии вырастали горы, оттесняя вбок гигантские плиты. Граниты отправлялись в глубины Земли. Только что родившиеся горы начали медленно умирать от выветривания; выветривание могло уничтожить окаменелых животных, раскрошить их в песок и снова запустить в колесо земного бытия. Мы можем только подивиться, как вообще уцелели окаменелости – отчаянные стойкие солдатики – под натиском тектонического исполина.
Пережившим тектонические движения земной коры и похороненным в камне, окаменелостям предстояло еще много пережить: Герциниды вновь опускались в море и снова поднимались. Понадобилось больше 200 млн лет, чтобы стереть Герцинские горы почти до основания. Мы достоверно знаем, что граниты поднялись к поверхности второй раз в то время, когда динозавры все еще топтались на холмистых пустошах Англии и Западной Европы: некоторые любопытные и своеобразные минералы, производные тех гранитов, обнаружены в породах, которые начали слагаться в меловой период, т. е. примерно 100 млн лет назад. Как в геологическом стриптизе, один за другим снимались каменные покровы, обнажая все более древние, фундаментальные уровни древней горной цепи. Но вот обнажилась самая внутренняя ее часть, и спектакль закончился. Стоя на берегу Пентаргонского залива, я смотрел на один из таких сохранившихся внутренних покровов, чьи смятые пласты напоминали брошенную скомканную тонкую накидку.
Какие окаменелости спрятаны в черных сланцах? Что за чудеса стойкости в них заключены? Как обманули они законы вероятности? Как путнику, бредущему по скользкой тропинке высоко над вечным морем, представить необозримый масштаб геологического времени, пусть даже подсказки видны повсюду? Я гляжу вниз на Боскасл и почти улавливаю смысл истории, будто мимолетное воспоминание полузабытого кино. Без труда я могу вообразить здесь, на тропинке, Томаса Гарди. Или представить, как больше века назад оборванный шахтер, спотыкаясь, тащится в какую-нибудь пивную, а простолюдин выглядывает из проезжающей мимо повозки; почти могу увидеть оживленный порт времен Тюдоров, где корабли в полной оснастке прячутся от морских непогод в безопасной гавани; вижу портовую таверну, где рассказывают о кораблях Армады дамы и кавалеры в нарядах с картин Гольбейна; могу мысленно представить крестьянина времен железного века с нехитрой утварью и хозяйством в неприютности ноябрьского дня в его простом, задымленном жилище. Воображение предлагает все новые детали из нашего общего с человечеством прошлого, услужливо вытаскивая их из кучи сложенного в памяти хлама. Но, чтобы подсчитать геологическое время, необходимое для образования Корнуолла, мне придется помножить время на тысячу или даже на тысячу тысяч лет. Я привык считать миллионами (лет), как считает швейцарский банкир (доллары), только число нулей не дает представления об относительной протяженности. Так же как средний трудяга с легкостью оценит покупательную способность $50, справится, возможно, и с 50 000, а 500 000 000 даст ему только приблизительное ощущение – ну да, большой куш, но это сколько? Выиграть в лотерею 5 млн – это колоссально! И 22 млн – это тоже колоссально. Мы отшатываемся от таких головокружительных сумм, мы представляем себе банкноты, пачки банкнот, пачки на пачках, но мы не в силах осознать весь размах такого богатства. Если мы намерены заглянуть в прошлое, исчисляемое миллионами, мы должны развить особое зрение – подзорную трубу, нацеленную на прошлые миры. Надо научиться не пугаться размаха, и тогда миллион лет станет не таким уж и длинным промежутком времени. Нам придется читать камни и скалы, как мы читаем книги, и не трепетать при виде высот.
Я миновал крутой отрезок Пентаргонского утеса. Какой-то добрый человек вырубил ступеньки, чтобы облегчить подъем, но к концу подъема я все равно еле перевел дух. Теперь тропинка тянет меня по склону крутого травянистого холма; тропинка очень скользкая. У меня появляется странное ощущение, будто я завис между небом и землей: я вижу только кромку склона и очень далеко внизу море, но скалы скрыты за краем, я просто знаю, что они там. Я все еще довольно ясно слышу море: беспорядочные бух! бух! – это море терзает прибрежные гроты вдоль невидимой береговой линии, но у меня потерялось ощущение высоты, на которую я взобрался: я будто шествую по чудесному пласту, подвешенному между небом и морем. Я добрался до утесов мыса Бини и рад, что еще не начало темнеть. Несколько капель дождя падают мне за воротник. Стая чаек неожиданно налетает из-за края обрыва; поднятые восходящими потоками чайки истерически горланят. Дрожа, застегиваю ворот куртки: я пришел.
