Сфинксы XX века - Петров Рэм Викторович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗

«Для того чтобы с большей точностью наблюдать за ходом заражения, — пишет Дженнер, — я выбрал здорового мальчика (Джеймса Фиппса) около восьми лет с целью привить ему коровью оспу. Я взял материю с пустулы на руке одной скотницы (Сарры Нелмс), которая заразилась коровьей оспой от коров своего хозяина. Эту материю я привил на руку мальчика 14 мая 1796 года посредством двух поверхностных надрезов, едва проникнувших через толщу кожи, длиной около полудюйма каждый. На седьмой день мальчик начал жаловаться на боль под мышкой, а на девятый его стало немного лихорадить, он потерял аппетит, и появилась легкая головная боль. На следующий день он был совершенно здоров… Все болезненные явления исчезли, оставив на месте прививки струпья и незначительные рубцы, но не причинив ни малейшего беспокойства ни мне, ни моему пациенту. Для того чтобы удостовериться в том, что мальчик, над которым я производил опыт, после этого легкого заболевания от прививки яда коровьей оспы был огражден от заражения настоящей оспой, я произвел ему 1 июля того же года инокуляцию человеческой оспы, взятой непосредственно с оспенной пустулы.

Несколько легких уколов и надрезов были сделаны на его обеих руках и материя тщательно втерта, но какого-либо заметного заболевания не последовало».

Решающий эксперимент — апофеоз идеи — прошел успешно. Маленький Фиппс приобрел в результате безопасной прививки невосприимчивость к одной из самых страшных болезней — черной оспе. Эта прививка была названа вакцинацией, от латинского слова «вакка», что значит корова. Термин этот прижился, и всякая профилактическая прививка болезнетворного начала с тех пор и называется этим словом, которое, если подумать, звучит примерно — коровизация, хотя вакцина может быть приготовлена из мозга зараженного кролика, как в случае бешенства, или из легочной ткани мышей, в случае сыпного тифа.

Уверенность ученого родила решимость. Решимость ученого привела к открытию. Нужно ли подчеркивать слово «ученого»? Да, нужно. Уверенность и решимость невежды может привести в лучшем случае к нелепости, в худшем — к трагедии. Уверенность ученого — это вера, основанная на длительных наблюдениях, сопоставлениях, точных знаниях. Вера ученого, основанная на строгих доводах разума, — великая созидающая сила.

Уверенность невежды — вера, основанная лишь на вере. Вера, основанная на недоказуемом. Эта вера и приводит к различным мистическим учениям, где все основано не на доводах разума, а на указаниях авторитетов.

Вера невежды, да еще подкрепленная авторитетом, а вернее, наоборот: авторитет, подкрепленный верой невежд, порождает решимость невежд — тоже сила немалая. Решимость невежд может приостановить прогресс. К счастью, это явление всегда временное.

Рассказывать ли о том, что значили для Дженнера эти дни и ночи наблюдения за мальчиком! Говорить ли о той радости, которая пришла в итоге!

Эдвард Дженнер полюбил мальчика, как родного сына. А в 20-летие опубликования знаменитого эксперимента подарил Джеймсу Фиппсу дом.

Ведь в конце концов, если Дженнер активное начало в этом открытии, то мальчик тоже был соавтором. Хотя он даже не знал, чему он помог и чем рисковал.

Но активный родитель знал. И никогда не забывал.

Он любил мальчика, любил соавтора. Любил свое детище, свою воплощенную идею.

Луи Пастер

И все-таки открытие Дженнера не родило новой науки. Это было гениальное наблюдение, опередившее время почти на 100 лет. Но оно дало человечеству всего лишь способ предупреждать оспу.

Всего лишь!

Нет слов, это очень большой подарок. И человечество благодарило великого англичанина еще при жизни. Эдвард Дженнер стал знаменит во всем мире. Его способ предупреждения оспы был признан и распространен во многих странах. Лондонское медицинское общество вручило Дженнеру выбитую в его честь Большую золотую медаль. Английский парламент вручил ему награду в 10 тысяч фунтов стерлингов, а потом вторично в 20 тысяч. Дженнер стал почетным гражданином Лондона. Русская императрица Елизавета — жена Александра I — послала Дженнеру в подарок перстень с крупным бриллиантом. Первого вакцинированного русского ребенка, Антона Петрова, нарекли Вакциновым и воспитывали за казенный счет. Во Франции Наполеон Бонапарт официально содействовал оспопрививанию и сделал его обязательным в армии. Рассказывают, что однажды Наполеона попросили об освобождении английского пленного, которого он не хотел освободить. «Об этом просит Дженнер», — заметила Жозефина. «Ах, Дженнер! — воскликнул Наполеон. — Ну, Дженнеру я ни в чем не могу отказать». (Возможно, это было единственное английское, что признавал Наполеон.)

Наполеон и Жозефина

Итак, Дженнер научил человечество не бояться оспы. Но ни он, ни медицина того времени не создали всеобщего метода предупреждения любых других заразных болезней. Не было учения, не было теории.

Наука должна была еще немножко подрасти. Человечество должно было еще кое-что познать. Наконец, должен был родиться Луи Пастер, чтобы через 85 лет после открытия Дженнера создать науку иммунологию и дать людям принципы изготовления вакцин против любой инфекции.

В Париже на одном из зданий висит мемориальная доска. На этой доске даты — вехи открытий Луи Пастера.

1881 год — год рождения иммунологии. И опять все началось с того, что ученый должен был поверить мелькнувшей в результате исследования догадке, поверить себе.

Внешне открытие пришло случайно. Но нужно было обладать гениальным умом Пастера, чтобы сделать как будто бы «немного»: заметить, проверить и глубоко уверовать во всеобщность принципа.

1880 год. Пастер изучает куриную холеру. Не ту холеру, которой болеют люди. У кур своя холера, безопасная для человека. Микроб, живущий в пробирках лаборатории, действовал безотказно, когда им заражали подопытных птиц. Смерть наступала через один-два дня. В каникулярный период работу временно прервали и пробирки оставили в термостате при свободном доступе воздуха. Когда через три недели микробами из этих пробирок заразили кур, они заболели… но не сдохли. Неудачу решили исправить: через несколько дней птиц заразили снова, но свежими микробами.

Птицы даже не заболели!

На основании этого, казалось бы, неудачного эксперимента у Пастера возникла обобщающая идея. Он сумел абстрагироваться от виденных им случайностей. Он проверил то, что заметил, и глубоко уверовал во всеобщность принципа: если понизить ядовитость микробов, понизить их способность вызывать болезнь и смерть, то они превращаются в препарат, защищающий от этой болезни. Ученый поверил, хотя и говорил в ответ на расспросы: «Я ничего не могу сказать, я не осмеливаюсь громко формулировать все то, на что я надеюсь». И это он говорил, создавая в соответствии со своей идеей новую вакцину. Уже не против куриной холеры, а против сибирской язвы — болезни, которая поражает и животных и людей. Он готовил ее, создавая «ужасные жизненные условия» сибиреязвенным бациллам. Их длительно держали в подогретом состоянии.

Когда вакцина против сибирской язвы была готова, Луи Пастер, абсолютно уверенный в успехе, решился на публичный эксперимент.

Пастер был мастером публичных выступлений. Он умел вызывать слезы на глазах у слушателей, он умел и любил запугать, а затем указать путь к спасению. Он устраивал научные вечеринки, приглашал на них Александра Дюма, Жорж Санд, высокопоставленных вельмож. Темноту зала пронзал лучом света и, указывая на пляшущие пылинки, говорил о мириадах микробов, несущих болезни и смерть. Он знал, как расшевелить журналистов, интеллигентов, снобов, буржуа, молодежь. Ученых расшевелить сложнее. Особенно умудренных опытом членов Французской академии наук. Не всякий ученый, добившись успеха и усевшись в кресло академика, склонен воспринимать новое, особенно устрашающее новое. К тому же строгим, педантичным ученым нелегко воспринимать идеи, низвергаемые на них бурным, непостижимо уверенным Пастером. Но он был гениален. Он почти всегда был прав. Он увлекался, но никогда не придумывал.