Генетика этики и эстетики - Эфроимсон Владимир Павлович (читаем книги txt) 📗
Признав, что естественный отбор вел эволюцию человечества в направлении развития альтруизма, мы одновременно должны допустить существование отбора и на ряд этических свойств, этот альтруизм ограничивающих. Прежде всего не ограниченный ничем альтруизм самоубийствен. В частности, он породил бы и широко распространил бы неограниченный эгоизм в форме эксплуатации альтруистов. Очевидно, против неограниченного альтруизма действовал и индивидуальный и групповой отбор: и абсолютный альтруист, и племя с полярно представленными в нем альтруистами и эгоистами погибли бы; может быть, есть доля истины в утверждениях, что самые кроткие, самые порядочные племена и народности, так сказать, «атипичны» и живут на «краях Ойкумены» , в самых тяжелых условиях Арктики и Антарктики, в жарких пустынях именно потому, что их вытеснили из более благоприятных зон обитания племена с умеренной или большой долей агрессивности.
Одним из ограничителей альтруизма, несомненно, является параллельно развивающееся чувство справедливости. Альтруизм предполагает известную взаимность, иначе альтруист подвергается постоянной, убийственной эксплуатации, альтруизм одного воспитывает и поощряет неограниченный эгоизм эксплуататора, комбинация губительна и для индивида, и для группы в целом. Поэтому неудивительно, что альтруистические эмоции оказываются в психике человека (а отбор создает и нервные связи и координирующие центры) связанными с обостренным чувством справедливости. Это чувство должно не только прерывать проявление альтруизма по отношению к неблагодарному, но и грозить ему серьезной бедой. Множество экспериментов и наблюдений показывают не только то, что альтруизм распространяется и поддерживается дружбой и взаимностью, но и то, что Нарушение принципа взаимного альтруизма у племен, ведущих примитивный образ жизни, карается очень жестоко.
С. Бурман и П. Левитт (Boorman S.A., Lewitt Р. Я., 1973), рассматривая возможное эволюционное происхождение любого предрасположения к кооперативному действию, указывают, что такое предрасположение может способствовать выживанию особи только в том случае, если она встретится и вступит в сотрудничество с другой особью, тоже склонной к сотрудничеству. Вероятность такой встречи зависит в высокой мере от частоты предрасположения среди группы, т. е. от надпорогового накопления частоты соответствующего генотипа. После надпорогового накопления ген «социальности» или «взаимного альтруизма» быстро завоюет группу, племя, вид. Однако разработанная ими математическая модель, да и само понятие порога частоты предрасположения могут иметь лишь слабое отношение к реальному эволюционированию наших предков: они жили небольшими сообществами, и комбинации генов, предрасполагающих к кооперации, могли в два-три поколения существенно распространиться внутри группы, а следующим этапом могло быть очень быстрое размножение группы, способной к кооперации, с последующим поглотительным скрещиванием других групп победоносными «кооператорами».
Существенно то, что человек развился не из трехметровых гигантопитеков с могучей мускулатурой и громадными резцами, а из гораздо менее рослых гомо эректус. Незаменимую животную пищу – гигантскую свинью, гиппопотама, оленей и другую крупную дичь – он мог добывать только коллективной охотой, требовавшей очень хорошей координации. Наш предок мог стать индивидуальным добытчиком только с появлением лука, и, может быть, с его изобретения индивидуальная семья становится ячейкой племени. Гораздо позже начинается земледелие.
Возникает вопрос: не принижает ли все сказанное само понятие этики, морали, даже элементарной порядочности до уровня утилитарности, банальной полезности? Не оскорбляем ли мы бесчисленных героев и героинь прошлого, настоящего и будущего сведением их поступков к простой реализации туманных, палеонтологически древних биологических импульсов? А сказанное о зачатках этики у животных не сводит ли все различия между ними и человеком к чисто количественному повышению роли социального фактора в характере того естественного отбора, который формировал человечество? Не уничтожается ли и не опошляется ли понятие этики как понятие чистого бескорыстия и самоотверженности? Не исчезает ли идея бескорыстия, если оказывается, что приобщение к высочайшим идеалам базируется на конкретных материальных механизмах? Может показаться, что если этическое поведение более выгодно для человечества (пусть в целом, а не индивидуально), то тем больше обесценивается и деградирует самое понятие этики.
На все эти вопросы можно, как нам кажется, дать четкий, категоричный отрицательный ответ. И не только потому, что объединение десятков или сотен инстинктивных, полуинстинктивных, условнорефлекторных, экстраполяционно-рефлекторных реакций, обнаруживаемых у различнейших видов животных, создает у человека качественно особую этику. Не только потому, что нарастание отбора на альтруизм и социальность приводило к ряду качественных скачков.
Может быть, всего важнее то, что категория полезности вообще исчезает, заменяется стремлением к возвышенному. Человек, сознательно или подсознательно этичный, оказывается особой системой, зачатки которой, зародившись на примитивных ступенях, становятся высоким активным началом, катализатором бесчисленных реакций внутри индивида и вне его, началом, порождающим бесконечно сложную, непредсказуемую систему социальной преемственности.
Главными носителями и передатчиками этического начала являются женщины.
«Горе в том, что мужчины не могут делать ничего, близко подходящего к тому, что могут делать женщины.
Да, это несомненно так, и это касается не одного рождения, кормления и первого воспитания детей; но мужчины не могут делать того высшего, лучшего… дела – дела любви, дела полного отдания себя тому, кого любишь, которое так хорошо и естественно делали, делают и будут делать хорошие женщины. Что было бы с миром, что было бы с нами, мужчинами, если бы у женщин не было бы этого свойства… Без женщин… матерей, помощниц, подруг, утешительниц, любящих в мужчине все то лучшее, что есть в нем, и незаметным внушением вызывающих и поддерживающих в нем все это лучшее – без таких женщин плохо было бы жить на свете» (Толстой Л.Н. Предисловие к «Душечке» А.П. Чехова).
5. Спектр этических норм, создаваемых групповым отбором
5.1. Привязанность к родичам
Эволюционно-генетический анализ объясняет нам, почему связи родственные, любовь к родственникам оказываются, как правило, прочнее и сильнее «избирательного родства» с друзьями неродственными. Проблема эта, как показал У. Гамильтон (Hamilton W.D., 1964), решается тем, что индивид передает половину своих генов детям и имеет половину генов, общих с братьями-сестрами, отцом-матерью, четверть генов, общих с племянниками и двоюродными братьями, восьмую часть генов – с двоюродными племянниками.
Иллюстрируем примером. Если индивид, обладающий условным геном альтруизма А, погибает, жертвуя собой ради спасения четырех братьев и сестер, то с погибшим уйдет в небытие один ген А; зато, поскольку он спасает четырех человек, каждый из которых по законам Менделя имеет 50 шансов на 100 быть обладателем гена А, он спасает своей гибелью (в смысле математического ожидания) два гена А. Если такие события будут регулярно повторяться, частота гена самоотверженности А будет закономерно возрастать среди племени или стаи. Если наши герои будут жертвовать собой, спасая каждый четырех же очень дальних родственников или вовсе неродственных людей, то ген самоотверженности А через несколько поколений вымрет. Если наши герои будут жертвовать из поколения в поколение каждый раз, спасая сотню людей своего племени или рода, среди которых десяток людей имеют тот же ген самоотверженности, то гену А суждено будет быстрое распространение. Вывод: ген жертвенности ради родных будет распространяться даже тогда, когда жертва спасает мало людей. Ген жертвенности не только ради близких родственников, но и ради близких вообще будет распространяться лишь в тех случаях, когда жертва приносится только ради спасения множества людей. Эти предельно упрощенные модели и расчеты, однако, объясняют гораздо более стойкую привязанность к родным, чем к другим людям, хотя, казалось бы, среди чужих гораздо легче найти близкого друга, чем среди ограниченного круга своих родичей. Именно родственные и клановые и даже «земляческие» связи поддерживались естественным отбором.
