В сибирь за мамонтом. Очерки из путешествия в Северо-Восточную Сибирь - Пфиценмайер Евгений Васильевич (библиотека книг TXT) 📗
Поблизости, в небольшой лощине, находилась могила знаменитого тунгусского шамана. Он был похоронен здесь уже сто двадцать лет тому назад. Наши ямщики с суеверным страхом поглядывали на могилу. Она представляла собой деревянный сруб, вышиною в полтора метра и длиною в человеческий рост. Все четыре угла были укреплены крепкими вертикальными, сделанными из стволов лиственницы, столбами.
Щели между бревнами позволяли видеть части скелета и остатки звериных шкур. Проходящие здесь туземцы до сих пор воздавали дань уважения духу того, кто при жизни жестоко эксплуатировал их религиозное невежество. К этому срубу были повсюду прикреплены жертвоприношения.
Даже самые неприхотливые растения не в состоянии жить на этих негостеприимных высотах. А между тем наиболее возвышенные места гор Тас-хаяк-тах не превышают 1 500 метров. Голые, покрытые обломками гальки склоны местами покрывает один скудный дерн.
Но олений мох (Cladonia rangiferina) чувствует себя здесь еще очень хорошо, в особенности в более или менее защищенных местах. Зимою тут совершенно не пользуются лошадьми, так как они погибли бы от голода. Их заменяют олени, выкапывающие себе мох из-под снега. Не будь оленьего мха человеку не удавалось бы переходить эти горы в зимнюю пору.
Нам несколько раз встречались большие стада оленей. Они принадлежали тунгусским и якутским владельцам и оберегались пастухами тунгусами. Количество голов в таком стаде колебалось от восьмисот до тысячи пятисот штук.
На высотах в 800 — 900 метров еще встречаются деревья. На высоте в тысячу метров они попадаются лишь в защищенных от ветра углублениях. Жалкие уродливые стволы березок и лиственниц не превышают пальца в толщину. Но их годичные кольца говорят об очень почтенном возрасте.
У самого перевала мы видели лишь ползущие по земле ивы (несколько видов) и бесплодные кустики черники, брусники и клюквы. На самом же перевале и на северо-восточных склонах гор уже ничего не росло.
Насекомых здесь чрезвычайно мало. От времени до времени нам попадались уже сильно потрепанные дневные бабочки, не представлявшие интереса для коллекции. Ночнянок, даже в нижележащей лесной области, было также очень и очень мало.
Наоборот, млекопитающие представлены были в изобилии, если не в видовом, то в количественном отношении. Нам неоднократно попадались многочисленные стада северных оленей (диких) и северных горных баранов (Ovis borealis). К сожалению, мне ни разу не удалось подкрасться к этой пугливой дичи на расстояние ружейного выстрела. Олени же и еще более чуткие и зоркие горные бараны издалека замечали нас в этой голой, лишенной какого бы то ни было прикрытия, местности.
На одной из тунгусских стоянок мы за два рубля приобрели только что убитого молодого барана. Его мясо очень вкусно и нежно, так же как и мясо испробованного мною впоследствии закавказского горного барана. На мой взгляд, оно по качествам превосходит мясо нашей дикой козы.
Белые куропатки встречаются здесь в течение круглого года. Они находят в этих горах множество ягод. Эти безобидные птицы переставали щипать ягоды и подымались на воздух только тогда, когда стая их уже успевала поредеть от выстрелов. Нередко после одного выстрела на месте оставалось до двенадцати птиц. Тунгусы убивают их при помощи примитивного лука. Порох и свинец они приберегают для более ценной дичи.
Однажды стремглав налетевший на стайку куропаток сокол выбрал себе одну из них и улетел с трепещущей добычей на вершину скалы. Разбойник принялся за обед. Перья так и летели. Мы спугнули его и вынудили таким образом бросить уже убитую жертву. Разгневанная птица кружила над нами, громкими криками выражая свое негодование. Мне удалось его подстрелить.
Наш переводчик Слепцов был мастером на все руки. Кроме своих непосредственных обязанностей он выполнял у нас еще роль повара и препаратора. Снявши с сокола шкурку, он отдал мясо ямщикам. Они угостили меня приготовленным из него жарким, и я убедился в том, что оно по своим качествам нисколько не уступает мясу рябчика. Это был сокол сапсак (Falko регеgrinus Briss).
Понемногу я начал овладевать якутским языком. Учителем моим был тот же Слепцов. Мы обычно ехали гуськом, и Слепцов давал мне уроки якутского языка. Это немало веселило наших ямщиков.
Слепцов в течение долгого времени был школьным учителем в одном из крупных якутских селений, расположенном в южной части области. Он отправился с нами исключительно для того, чтобы повидать свой родной „город” Колымск и живущих там родных.
Двадцать шестого июля мы прибыли на станцию Кюрелах.
Мы проезжали богатую озерами лесную область, лежащую между горами и Индигиркой. В последнее время здесь шли сильные дожди, очень затруднявшие наше путешествие. Приходилось целыми днями ожидать падения воды в переполнившихся реках.
Великолепная до сих пор погода резко изменилась. Дождь шел по нескольку раз в день. Ночью температура падала на несколько градусов ниже нуля. По ночам мы в палатке зябли даже больше, чем прежде в горах, где при ясном небе наблюдалась температура от 9°—13° (ниже нуля по Цельсию). Между десятью часами вечера и двумя часами утра становилось темно. При ясной погоде в это время наступали густые сумерки, а во время дождя было совершенно темно.
Содержатель станции Кюрелах опасался за сохранность своих лошадей. Наши якуты лишь после двухдневного ожидания решились перейти ревущий поток Догдо, самую большую перед Индигиркой речку.
XVIII. ПОД ПОЛЯРНЫМ ЛИВНЕМ
Двадцать девятого июля пошел... снег! Лес, которым мы теперь проезжали, быстро приобрел совершенно зимний вид. К вечеру снег сменился дождем. Лишь к одиннадцати часам вечера мы, в необычной для нас темноте, добрались, наконец, до полуразрушенного сруба. В этом болотистом лесу человеческие поселения невозможны. Приходилось волей-неволей довольствоваться подобными жалкими убежищами.
Эти „поварни” мы все-таки предпочитали ночевкам в палатке. В них, по крайней мере, был сухой пол, а палатку приходилось разбивать на болоте. Дождь продолжался и на следующий день. Лежавшая на нашем пути речушка оказалась такой полноводной, что ямщик нашел брод лишь после двухчасовых поисков.
По пути к броду нам пришлось проехать через лесную прогалину. Здесь мы увидали руины двух якутских юрт. Ямщики сказали нам, что в этих местах давным-давно жили люди, но поселение вымерло от оспы.
Выше по реке мы, действительно, увидели несколько сделанных из лиственницы гробов. Они были уже частично разрушены. Воды подмыли берег, и один из гробов соскользнул вниз. Из его трещин нам улыбался покрытый волосами череп. Труп был укутан в меха. Наш ямщик и казаки со страхом смотрели на это зрелище.
Мне хотелось захватить с собой хотя бы один из черепов. Я предложил Слепцову несколько отстать от каравана, но он горячо отговаривал меня от задуманного. Подобный поступок мог бы сильно восстановить против нас ямщиков-якутов.
Мы быстро отправились вперед, подальше от этого жуткого места. Якуты избегают таких мест, так как верят, что среди могил обитают злые духи.
Не дальше как через полчаса после этого, при нашей переправе через небольшой ручей, лошадь Слепцова споткнулась, и бедняга полетел в воду, прямо через ее голову. Правда, его предварительно уже достаточно измочил дождь, и он сделался немногим мокрее всех прочих.
Когда мы в этот вечер сушили у пылающего огня мокрую одежду, ямщики, искоса поглядывая на меня, старались уверить Слепцова, почему с ним приключилось это несчастье. Это, по их убеждению, было наказание за дурные мысли и намерения!
На следующий день до вечера шел сначала снег, а потом дождь. В течение всего дня на нашем пути не попалось ни одного живого существа.
Лошади бежали с понуренными головами. На последнем привале они не нашли пастбища и были, очевидно, очень голодны. Дорога стала настолько топкой, что они ежеминутно увязали и двигались с трудом.
В полдень мы дали им час отдыха и затем уже без перерыва продвигались вперед до одиннадцати часов вечера. Пришлось остановиться за двадцать километров до ближайшего сруба — измученные лошади не в состоянии были идти дальше.
