Непослушное дитя биосферы. Беседа третья и четвертая - Дольник Виктор Рафаэльевич (читать книги онлайн без txt) 📗
В этом возрасте можно наблюдать одну удивительную особенность ребенка: прекрасно зная, как называется данный предмет, он упорно называет его по-своему, либо на каком-то тарабарском языке, либо применяя другое слово. В этом он бывает упрям и зачастую добивается своего: мать начинает употреблять «его слово». Бывает, такое детское словечко надолго остается общесемейным. Не исключено, что тут проявляет себя очень древняя программа, к человеческой речи отношения не имеющая. Дело в том, что многие животные, например попугаи, скворцы, врановые, могут пользоваться договорным языком. Одна птица может обозначить другую или какой-нибудь важный объект своим знаком, зачастую звукоподражательным, а другие птицы могут ее знак принять или отвергнуть. Не исключено, что развитие звукового общения у предков человека происходило через стадию «договорного языка». Возможно также, что это наследие (признание права каждого придумать новое слово) и теперь необходимо нам, чтобы речь поспевала за изменением условий.
Говоря о консерватизме животных и детей, мы выяснили, что у них особая, инстинктивная логика, запрещающая самим придумывать причинно-следственные связи, воспринимать причину и следствие как обратимую связку. Когда в программе овладения речью наступает период освобождения от инстинктивной логики, освоения логики окружающих его взрослых, ребенок становится «почемучкой». С упорством и неутомимостью, свойственной инстинктивной программе, он начинает беспрерывно и по всякому поводу спрашивать: «Почему? » и «Зачем?» Некоторые его вопросы умиляют вас своей глубиной и взрослостью, а часть поражает своей нелепостью, упрямо повторяемой. Дело в том, что для его логической машины, доставшейся от предков, причина и следствие совсем не очевидны, противоположная связь выглядит тоже возможной. Обрывая «почемучек»: «Нипочему, вырастешь — узнаешь!» — мы вредим им. К пяти годам, завершив программу овладения речью и логикой, ребенок начинает свободно мыслить на любые отвлеченные темы, становится способным изучать любые премудрости. Долгое детство нужно человеческому ребенку затем, чтобы растянуть период импринтингов — самого эффективного обучения. А этот период возможен, пока продолжается формирование новых структур в мозгу.
Где хранятся программы? Нейроны
На этот вопрос этологи всегда отвечали в общей форме: в генах, а следовательно, в каждой клетке. Хватит ли генов? Конечно, ведь их много сотен тысяч.
В последние десятилетия интересные данные получили физиологи, вводившие микро электроды в отдельные нейроны (нервные клетки). Оказалось, что многие нейроны индивидуально ответственны за хранение той или иной информации. Причем одни нейроны «знают» об облике животных разных видов, а другие — своего вида, даже на уровне знакомой особи. Некоторые нейроны обеспечивают представление об определенном месте в пространстве, т.е. образуют карту.
Есть нейроны, узнающие объекты врожденно, а есть научающиеся узнавать, причем генная программа клетки может изменять настрой нейрона. Например, приказать: «Запомнить образ навсегда» (запечатлеть). Следовательно, для осуществления программы или ее части достаточно одного нейрона, а их в мозгу сотни миллионов. Эти опыты проведены как с млекопитающими (в том числе с обезьянами), так и с птицами, рептилиями и некоторыми беспозвоночными животными. Везде сходная картина: одного нейрона достаточно для узнавания образа.
У кого учиться?
Учиться всегда, всему и у всех бесполезно. Нужно знать, когда, чему и у кого учиться. Это знание и содержит программа импринтинга. Животные обучаются сами, обучаются в играх со сверстниками, обучаются у родителей и обучаются у взрослых. Программа такова, что чем старше выглядит взрослая особь, тем эффективнее обучение. Молодые павианы особенно охотно учатся у старых самцов с большой седой гривой. Самцов остригли (омолодили) — и павианыши хуже усваивали то, что им показывали. Учителям приклеили огромные парики — и успеваемость молодых стала выше прежней.
У старого павиана проснулась программа учить молодых, а те прилежно учатся, так как облик учителя соответствует их врожденной программе учиться у самца с пышной седой гривой и мантией. Университетские профессора в течение многих столетий преподавали в париках и мантиях.
Шапка из волос на голове и мантия из них, одевающая плечи, — довольно обычный признак старых самцов у приматов. У лишившегося мантии человека, видимо, сохранилось генетическое воспоминание о таком облике самца. Недаром люди, мнение которых самое ценное, — судьи и университетские профессора — носили парики и мантии многие столетия, а в ряде стран надевают их на себя и поныне.
В позе угрозы жеребец стремится казаться как можно выше. В позе атаки он выдвигает вперед главное оружие атаки — зубы.
У человека инстинктивная программа преувеличения собственных размеров влияет на искусство и пропаганду. Фараон выше всех (в данном случае — выше жреца на празднике урожая). Высокая шапка тоже увеличивает рост.
Программа «учись у него» весьма чувствительна к иерархическому уровню самца. В одном опыте шимпанзе низкого ранга обучили добывать лакомство из сложного автомата, а после этого вернули в группу других шимпанзе вместе с автоматом. Он продолжал извлекать из аппарата лакомства, но никто не стал у него учиться. Когда же тому же обучили самца, имевшего высокое положение в группе, все научились от него пользоваться автоматом. Давно подмечено, что и в человеческом обществе дети лучше и охотнее учатся там, где учитель традиционно окружен уважением, и хуже там, где учителей в обществе не уважают.
Этот принцип — учиться у стариков (а стариками в те далекие времена считались мужчины старше 25 лет) — был незыблем в человеческом обществе многие тысячи лет. Он поколебался лишь совсем недавно, в период бурного роста как средней продолжительности жизни, так и новых знаний. В этой кратковременной ситуации люди среднего поколения стали обладать более свежими знаниями, чем люди очень старые. Но тяга детей без конца расспрашивать дедушку (и соответственно его тяга рассказывать и показывать внуку) очевидна. Прожившие жизнь люди утверждают, что самыми прочными, сохранившимися на всю жизнь знаниями они обязаны старым школьным учителям.
