Разум побеждает: Рассказывают ученые - Барашенков Владилен Сергеевич (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
Академик В. А. Амбарцумян, впервые выдвинувший идею о важности нестационарных процессов в эволюции материи во Вселенной, исходил из диалектико-материалистического взгляда о наличии в природе не только плавных эволюционных процессов, но и качественных скачков. Нередко именно общий материалистический подход — философские соображения помогают ученым осуществлять выбор между различными возможностями, отсекать бесперспективные направления при решении естественнонаучных задач.
Дают ли наши современные знания о Вселенной повод для идеалистических и теологических выводов?
Если говорить о современном положении вещей и самом ближайшем будущем, то мне кажется, что основная причина, делающая возможными всякого рода идеалистические спекуляции, заключена в трудностях гносеологического моделирования неисчерпаемого, сложного, диалектически противоречивого материального мира и даже любой его части. Ученые, опираясь на реальные данные опытов и теоретические возможности, строят определенную теорию какого-то явления, создают математическую или иную его модель. В чем-то она соответствует конкретному объекту (вещи, явлению и т. п.), отражает его. Но именно в чем-то… Поэтому для любого объекта в принципе можно построить несколько, даже бесконечно много, вероятностных моделей. Если бы модель полностью совпадала с объектом, то это была бы уже не модель, а. сам объект.
Другими словами, любому отдельно взятому явлению можно дать сколько угодно различных толкований. Например, движение планет в Солнечной системе можно объяснить и тем, что их толкают ангелы; и тем, что природа избирает наиболее совершенные — круговые — движения (система Птолемея); можно объяснить на основе законов Ньютона (плюс «первичный толчок» в каком-то теологическом или материалистическом смысле); можно объяснить на основе теории тяготения Эйнштейна или на основе некоторых других теорий тяготения, не прибегающих к концепции искривленного пространства — времени (такие теории тоже существуют). В принципе можно придумать и другие интерпретации. Однако в науке принимаются лишь те теории (модели), которые способны объяснить очень широкую группу разнородных явлений на единой основе и предсказать новые.
Возможность теологической интерпретации отдельных явлений в естественнонаучной сфере не должна поэтому вызывать удивления. Иногда теологи пытаются толковать физическую картину мира в целом, рисуя бога-творца в виде этакой капризной дамочки, вся логика которой заключена в трех словах: «Я так хо-чу». Это дает им возможность «объяснять» любое явление тем, что такова божья воля (которая неисповедима). Но современные богословы сравнительно редко прибегают к подобным примитивным объяснениям. Чаще они выступают во всеоружии данных современной науки и успевают своевременно приветствовать крупное научное открытие.
Стоит отметить, например, что Ватикан еще в 1952 г. совершенно официально принял на вооружение космологическую концепцию, известную под названием теории расширяющейся Вселенной, основы которой были заложены советским ученым А. А. Фридманом. Существенно подчеркнуть при этом, что принята была эта концепция с безоговорочным включением идеи первичного сверхвзрыва Метагалактики — идеи, вызвавшей наибольшие сомнения у ученых, в том числе и у Эйнштейна. В науке эта идея получила более или менее общее признание лишь 13 лет спустя, после открытия в 1965 г. реликтового космического радиоизлучения.
То, что Ватикан проявил тут завидную прозорливость, так ведь эпоха требует! А что касается толкования таких достижений, то здесь церковники имеют даже определенные тактические преимущества перед учеными. Наука, если она хочет оставаться наукой, должна признавать, что далеко не каждая проблема может быть решена на данной стадии нашего знания, что для решения некоторых проблем нужны десятилетия, века, даже тысячелетия. Религия же не связана таким условием.
Например, «механизм» первичного сверхвзрыва Метагалактики и многие смежные вопросы для науки и сейчас еще далеко не ясны. Более того, к некоторым из этих вопросов нет даже подхода, и — с ответом на них придется подождать. А для Ватикана никаких неясностей тут нет: первичный сверхвзрыв означает сотворение мира — это, мол, еще одно «несомненное» доказательство существования бога…
И что же, подобное положение вещей будет сохраняться всегда?
К тому времени, когда первичный сверхвзрыв найдет естественнонаучное объяснение, наверняка будут обнаружены какие-то другие труднообъяснимые явления, которые приверженцы религии попытаются истолковать как результат божественного вмешательства в механизм природы. И хотя религия сама по себе в силу своей иллюзорности просто не может, не в состоянии открыть ни одного закона или явления природы, ей, как видим, не столь уж трудно создавать иллюзию, будто наука плетется за верой. Ведь человеку свойственна жажда скорых и обязательно «исчерпывающих» объяснений любого вновь открытого явления природы, жизни, общественного развития. Именно это и создает сегодня в первую очередь благоприятную психологическую почву для распространения религиозных интерпретаций новейших открытий.
Однако, с другой стороны, весомость научной аргументации со временем, бесспорно, возрастает. При современном стремительном темпе развития науки ее воздействие на умы людей ощущается во все большей и большей степени.
Считается, что в нашу эпоху знания человечества удваиваются чуть ли не с каждым десятилетием. Но всякая медаль имеет свою обратную сторону. Удвоение знаний с каждым десятилетием означает вместе с тем, что мы знаем лишь небольшую долю того, что будет знать человечество в конце XX в. Так что есть основания предполагать: наши потомки будут с еще большей настороженностью относиться ко всякого рода теологическим выводам из научных открытий и проблем.
Вы говорите, что объем знаний современного человечества быстро возрастает. Можно ли считать, что основные фундаментальные законы природы уже открыты?
Ни в коем случае! На любом уровне развития цивилизации наши знания будут представлять лишь небольшой островок в бесконечном океане непознанного, неизвестного, неизведанного. Всегда будут нерешенные проблемы и неоткрытые законы, а каждая решенная проблема будет вызывать к жизни еще одну или несколько новых. Путь познания — дорога без конца!
Разумеется, психологически это очень неприятно: очень хочется надеяться, что когда-нибудь наступит время, когда наконец все «проклятые» вопросы получат исчерпывающий ответ, все научные и всякие иные проблемы будут хотя бы «в основном» решены и не надо больше никуда торопиться и можно спокойно пить чай у наших ультрахромосупер-стереотелевизоров. Это стремление столь велико, что почти каждая из прошлых эпох устами своих передовых представителей выражала уверенность в том, что основные законы природы уже познаны и остается лишь доделать кое-что в деталях.
Так было, в частности, в конце прошлого — начале нашего века, когда авторитетнейший физик Томсон (лорд Кельвин), выражая господствующие среди ученых настроения, провозгласил физическую картину мира в основном завершенной, а не менее авторитетный математик Пуанкаре констатировал с удовлетворением, что в математике наконец достигнута «абсолютная строгость». А на самом деле буквально через два-три года в математике разразился жесточайший кризис, в течение нескольких десятилетий потрясавший ее логические основы. И это в наиболее достоверной, наиболее строгой, наиболее точной науке. Столь же жестокий кризис — подлинная революция начался в то же время и в физике. Подобные «кризисы» больше всего способствуют пробуждению от догматической спячки, преодолению столь свойственного человеку чувства самообольщения. Они являются предвестниками очередного бурного подъема науки, как это и случилось с математикой и физикой в XX в.
Несмотря на то что исторический опыт и логика не дают никаких оснований рассчитывать, что когда-либо будут открыты все фундаментальные законы неисчерпаемой природы, надежды на это (на мой взгляд, по чисто психологическим причинам) высказываются и сегодня. Так, известный американский физик Ричард Фейнман считает, будто «нам необыкновенно повезло, что мы живем в век, когда еще можно делать открытия». Он говорит, что «век, в котором мы живем, это век открытия основных законов природы».
