Дорога на космодром - Голованов Ярослав (бесплатные серии книг txt) 📗

Кажется, что сидит испанец не на жердочке, которую тянут лебеди, а верхом на «Зонде» или «Аполлоне», когда он рассказывает: «Казалось, передо мною медленно вращают большой глобус, на котором в течение двадцати четырех часов перед моим взором последовательно проходят все страны обитаемой нами Земли…»

Высокое положение автора этих приключений не позволяло ему находиться в стороне от всех тревожных, если не сказать пугающих, событий английской истории первой трети XVII века. Глубокий, затянувшийся конфликт короля Якова I Стюарта с парламентом породил смутное время необоснованных арестов, переполненных тюрем, разорительных штрафов и беззаконных налогов. Люди из окружения Годвина эмигрировали в Америку и Нидерланды. И если Кеплер в «Сновидении» рисует известные ему реальности лунного мира, то Годвин стремится к идеальной социально-политической гармонии, по которой он так истосковался. Луна для него райская страна, населенная умными и образованными людьми, не знающими нужды, голода, бесприютности, беспокойства и кровавых столкновений.

Великий писатель Виктор Гюго говорил, что наши мечты лучше могут рассказать о нас, чем наши труды. Я вспомнил эти слова, когда узнал сочинения Иоганна Кеплера и Френсиса Годвина…

Глава 3

Не все дороги ведут в Рим

Первый человек, который представил себе Луну, планеты, звезды как нечто вполне материальное, как некую твердь, подобную земной, должен был, несомненно, продолжить эту аналогию и сказать себе: «Раз возможен мир, похожий на мой мир, значит, возможно, что он населен существами, похожими на меня», – так ведь получается.

Гипотеза о множественности населенных миров обычно связывается с именем Джордано Бруно. Это правильно, но правильно и то, что гипотеза эта не менее конкретно и категорично обсуждалась задолго до его рождения.

Первым о существовании бесконечных миров сказал античный философ Анаксимандр. Затем ученик Пифагора Петрон насчитал 183 одновременно существующих мира. Выдающиеся умы древности Демокрит и Эпикур поддерживают эту гипотезу. Платон против нее, он считает, что «принятие бесконечного числа миров есть мнение подлинно безграничного невежества». Великий философ Аристотель, истины которого столь же велики, как и упорство в отстаивании собственных заблуждений, тоже полагает, что «невозможно быть многим мирам». Анаксагор, напротив, убежден, что Луна обитаема. В античном мире гипотеза о множественности миров – предмет споров, столкновений, как бы мы сказали сейчас – целых научных школ.

Примерно за семнадцать столетий до Бруно античный философ Лукреций утверждал, что «наш видимый мир не является единственным, и мы должны верить, что в пространстве существуют другие земли, другие существа и другие люди». Более того, Лукреций верил в доступность этих миров для нас, землян, и понимал безграничность небесного океана, куда люди направят свои корабли. «…Для полета всегда беспредельно продлится возможность», – писал Лукреций. И до Лукреция древние египтяне населяли Луну и планеты. И после Лукреция древние кельты – предки нынешних англичан – слагали песни о жизни на других мирах.

Если так, то почему именно Джордано Бруно вспоминаем мы, когда речь заходит о возможных братьях по разуму? Не потому ли, что гипотезу о множественности обитаемых миров и гибель Джордано Бруно на костре инквизиторов мы со школьных лет связываем в нашем сознании? Вроде бы за эту гипотезу, пусть даже изложенную в поэтической форме, его и покарали. Это не совсем так.

Религия по самой своей природе враждебна науке, поскольку мертвая, застывшая вера не может объединиться с живым и вечно растущим знанием. Но одновременно церковь всегда стремилась сделать науку своей служанкой, использовать ее достижения себе на пользу, сплошь и рядом извращая их смысл, искажая самую их суть. Еще в IV веке известный церковный наставник, некий Евсевий, писал: «Не по невежеству ставили мы низко науки, но из презрения к их совершенной бесполезности». Отвергалось и клеймилось лишь то, из чего для себя религия не могла изыскать какой-либо пользы. В XII веке на церковном соборе было запрещено чтение лекций по физике, в XIII веке папа Бонифаций VIII запретил препарирование человеческих трупов, в XIV веке папа Иоанн XXII «упразднил» химию.

Но вот, казалось бы, парадокс: гипотеза о множественности обитаемых миров поначалу не только не преследовалась, а даже поощрялась. Чем больше миров, тем более могущественным выглядит создатель, вдохнувший в них жизнь. В 1277 году, за 300 лет до того, как Бруно было написано стихотворение «О бесконечности», парижский епископ Этьен Темпье, исполняя волю папы Иоанна XXI, предал анафеме догмат о существовании только одного земного мира. Он доказывал, что астрономические открытия лишь подтверждают вездесущность и беспредельность божественных сил. Идея о множественности миров не преследовалась церковью до конца XVI века.

Бруно подлежал уничтожению не за то, что утверждал, будто миров много, а за низведение Земли в разряд рядового, ничем не примечательного (если не считать жизни на ней) небесного тела, за явную связь между утверждением, что Земля не одинока, как населенная живыми существами планета, с утверждением, что она движется, подобно многим другим (!!), вокруг Солнца. Вот этого уж никак нельзя было простить, поскольку любая религия первым своим принципом всегда провозглашает принцип неповторимости и исключительности ее бога. На ватиканских холмах сидели неглупые люди, они-то быстро сообразили, чем им все это грозит: грозит самым главным – сомнением, что они «самые главные», и, как неизбежный исход, – лишением прав на человеческие умы. У Бруно отняли жизнь, у Галилея честь, и оба расплачивались за Коперника. [1] Это была месть церкви за собственную ошибку. Ведь Копернику даже не угрожали. Недоумевали, критиковали, высмеивали в балаганных спектаклях этого нелюдимого каноника из Фромборка. Но что такое шутовской колпак комедианта в сравнении с холодом застенка Галилея, с жаром костра Бруно? Проглядели Коперника. Спохватились, да поздно: великая «ересь» его размножилась невероятно, завладела разумом прочно – не выбить, не выжечь. Лишь через 73 года после смерти Коперника главная книга его жизни «Об обращении небесных сфер» была «впредь до исправления» внесена инквизицией в список запрещенных. Четвертый век ждут исправлений. Ждут, но без дела, сложа руки, не сидят. Когда сегодня, из века XX, мы смотрим на костер Бруно, чудовищность этого преступления святых отцов невольно придает ему некую исключительность. Хотя в 1659 году в епископстве Бамберга было заживо сожжено 1200, а в архиепископстве Трира – 6500 «еретиков». Всем, кто отказывается служить церкви, была объявлена война беспощадная. И длится она до сих пор. Памятник Джордано Бруно на площади Цветов в Риме, где был сожжен великий итальянец, установили в 1889 году. Это уже просвещенный XIX век, ни о каких кострах и речи быть не может. Но как же бесновались духовные потомки палачей, когда открывали этот памятник! Сколько было угроз и протестов! Потом все-таки придумали, как отомстить за памятник. В 1931 году специальной буллой папа римский причислил к лику святых убийцу Бруно кардинала Беллармина. В 1977 году в газете читаю: сегодня на площади Цветов рядом с надписью на постаменте: «Бруно, от им угаданного века, на месте, где горел костер!» – красным мелом написано: «…Не забывайте, мы еще не отомстили за Джордано Бруно!» Борьба продолжается. И долго еще будет продолжаться, и мы – участники этой борьбы. Конечно, иные теперь времена. Необыкновенный прогресс знаний, успехи научно – технической революции заставляют церковь гибко менять тактику борьбы с наукой.

Кстати, именно эта гибкость в какой-то мере может объяснить живучесть церковных догматов. Как и раньше, везде, где возможно, стараются церковники приспособить науку к религии, примирить их. Этим занимаются не темные деревенские попики, а люди широко образованные, в совершенстве владеющие всеми методами современной пропаганды. Нельзя же теперь вослед за Евсевием серьезно говорить о бесполезности науки. Поэтому, едва родилась теория образования сверхновых звезд, сразу родилось «объяснение»: господь неутомим в трудах своих, не жалея сил, создает новые небесные тела. «Это удивительная и упорядоченная система качественных и количественных, частных и общих законов микромира и макромира, – говорил папа римский Пий XII. – Что же это, как не картина, пусть даже бледная и несовершенная, великой идеи и великого божественного плана, который был намечен духом Бога-творца как извечный закон вселенной?»