Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
Миссис Маккослэнд подала ему бумажку с номером, по которому просили позвонить. Похоже на телефон одной из теток Энн, подумал Гай. Забрезжила надежда, что Энн сегодня вечером занята.
— Ой, Гай, даже не знаю, что и делать, — сказала Энн. — Эти двое, с которыми тетя Джули хотела познакомить меня, придут только после обеда.
— Ну и ладно.
— И мне никак не удрать.
— Ничего, все нормально.
— Но мне очень жаль. Ты знаешь, что мы не виделись с самой субботы?
Гай прикусил кончик языка. Ему вдруг стали отвратительны ее привязанность, заботы, даже чистый, нежный голос, раньше звучавший только обещанием поцелуя, — и видно было по всему, что он ее больше не любит.
— Почему бы тебе не пригласить миссис Маккослэнд? Это было бы так мило с твоей стороны.
— Энн, все это неважно.
— Гай, скажи, приходили еще письма?
— Нет, не приходили. — В третий раз она спрашивает о проклятых письмах!
— Я люблю тебя. Скажи, ты об этом не забываешь?
— Нет, Энн.
Он ринулся наверх в свою комнату, повесил пальто, умылся, причесался, и сразу вслед за тем стало нечего делать и захотелось увидеть Энн. Ужасно захотелось ее увидеть. Как он мог в безумии своем помыслить, будто не хочет видеть ее! Он обшарил все карманы в поисках телефона, записанного миссис Маккослэнд, потом сбежал вниз — посмотреть на полу, в прихожей. Бумажка исчезла, будто кто-то нарочно подобрал ее и унес, чтобы помучить Гая. Сквозь узорчатое стекло входной двери он выглянул на площадку. Бруно, подумалось ему, ее забрал Бруно.
Фолкнеры наверняка знают телефон этой тетушки. Он увидит Энн, проведет с ней вечер, пусть даже и в обществе тети Джули. Но аппарат на Лонг-Айленде звонил и звонил, и никто не снимал трубку. Гай еще раз попытался вспомнить фамилию тетушки, но не получалось.
Тишина в его комнате была какая-то осязаемая, полная скрытой тревоги. Гай оглядел низкие книжные полки, которые он сам прибил к стенам, горшочки с плющом, которые миссис Маккослэнд подарила ему вместе с кашпо, под лампой для чтения — пустое кресло, обитое красным плюшем; постель, где валялся сделанный тушью набросок, озаглавленный «Воображаемый зоопарк», темные, грубые занавеси, скрывавшие крохотную кухоньку. Чуть не со скукой он подошел, раздвинул занавеси и заглянул внутрь. Возникало совершенно определенное ощущение, что кто-то ждет в комнате, однако Гай нисколько не боялся. Он взял газету и начал читать.
Несколько мгновений спустя он уже сидел в баре за вторым мартини. Надо уснуть, убеждал он себя, даже если для этого придется напиться в одиночку, что он считал постыдным. Гай прогулялся до Таймс-сквер, зашел постричься, по дороге домой купил молока и пару вечерних газет. «Напишу письмо матери, — подумал он, — попью молока, почитаю газеты и лягу». А может, телефон, по которому можно найти Энн, дожидается на полу в прихожей. Но телефона не было.
Около двух часов ночи Гай встал с постели и принялся слоняться по комнате, ощущая голод, но не желая ничего есть. Как-то ночью на прошлой неделе, вспомнилось ему, он открыл банку сардин и пожрал их все прямо с ножа. Ночь — единение человека и зверя, приближение к самому себе. Он сдернул с полки блокнот и стал судорожно его листать. Первый нью-йоркский блокнот Гая — ему тогда было года двадцать два. Он зарисовывал все подряд — Крайслер-билдинг, психиатрическую клинику Пейн-Витни, баржи на Ист-Ривер, рабочих, склоненных над электродрелью, горизонтально вгрызающейся в скалу. Целая серия изображала Радио-сити, поля были испещрены заметками, а на обратной стороне листа красовалось то же самое здание, но либо усовершенствованное, либо совсем новое, полностью придуманное Гаем. Гай быстро закрыл блокнот, потому что рисунки были хороши и он сомневался, что сейчас у него получилось бы так же. Видимо «Пальмира» оказалась последним всплеском щедрой, счастливой энергии юности. Сдавленное рыдание отдалось в груди мерзкой, знакомой болью — знакомой со времени Мириам. Он лег, чтобы унять новый спазм, который уже надвигался.
Проснулся Гай от того, что Бруно стоял в темноте, хотя ничего не было слышно. Гай вздрогнул от внезапности ощущения, но вовсе не удивился. Как и грезилось в предыдущие ночи, он был почти счастлив, что Бруно пришел наконец. В самом деле Бруно? Да. Теперь Гай различал над комодом кончик его сигареты.
— Бруно?
— Привет, — мягко сказал Бруно. — Я открыл дверь отмычкой. Теперь ты созрел, правда ведь? — голос Бруно звучал спокойно и устало.
Гай приподнялся на локте. Разумеется, Бруно здесь. Вот оранжевый кончик его сигареты.
— Да, — сказал Гай и ощутил, как слово это поглотила тьма, не то что в другие ночи, когда оно пропадало в молчании, не достигая губ. От этого слова узел в мозгу развязался так внезапно, что сделалось больно. Он ждал, что произнесет именно это слово, и тишина в комнате тоже дожидалась его одного. И звери за оградой стен.
Бруно присел на краешек постели и схватил обе руки Гая чуть пониже локтя.
— Гай, мы не увидимся больше!
— Да. — От Бруно омерзительно пахло табаком, приторным бриллиантином, перегаром, но Гай не отстранился. В мозгу у него проходила упоительная работа — распадались, развязывались узлы.
— Последние пару дней я старался быть с ним полюбезнее, — сообщил Бруно. — Ну, во всяком случае повежливее. Он даже сказал что-то матери как раз перед тем, как нам уходить…
— Замолчи! Я не желаю об этом слышать! — перебил Гай. Он прерывал Бруно снова и снова, потому что не хотел знать, что говорил его отец, как он выглядит — ничего не хотел знать о нем.
Несколько секунд оба молчали: оборвав Бруно, Гай не хотел сам входить в объяснения. Бруно дышал с присвистом, с неприятным хрипом.
— Мы отправляемся в Мэн завтра, где-то не позже полудня. Мать, я и шофер. Завтрашняя ночь — самая лучшая; ну, конечно, ночь с четверга на пятницу — то же самое. В любое время после одиннадцати…
Он все говорил и говорил, повторяя то, что Гаю уже было известно, и Гай не прерывал его, зная, что войдет в дом, и все станет реальностью.
— Позавчера я сломал замок у задней двери: хлопнул ею, когда был на рогах. Вряд ли его починят: все слишком заняты. А если вдруг… — он вдавил ключ в руку Гая. — И я принес тебе еще это.
— Что это такое?
— Перчатки. Женские, но они тянутся, — Бруно засмеялся.
Гай нащупал тонкие нитяные перчатки.
— Ведь ты получил пистолет, да? Где он?
— В нижнем ящике.
Гай услышал, как Бруно неверными шагами идет к комоду и выдвигает ящик. Звякнул абажур, зажегся свет, и Бруно стоял посреди комнаты — массивный, высокий; и на нем был новый спортивный пиджак, светлый-светлый, почти что белый, и черные брюки в узкую белую полоску. Белое шелковое кашне длинной лентой свисало с шеи. Гай оглядел его всего — от маломерных коричневых туфель до редких набриллиантиненных волос, будто его внешний облик мог подсказать, что именно произвело такую перемену в его, Гая, чувствах, да и каковы эти чувства суть на самом деле. Близость, привычность — что-то большее, чуть ли не братство. Бруно щелкнул затвором и обернулся. Лицо его как-то отяжелело со времени последней встречи, раскраснелось и ожило — таким живым Гай не видел его никогда. Серые глаза казались больше от сверкающих золотом слез. Он смотрел на Гая так, будто искал слов и не находил, и молил Гая подсказать. Потом он облизал тонкие, раскрытые губы, встряхнул головой и потянулся к лампочке. Свет потух.
Когда он ушел, с трудом верилось, что он ушел взаправду. Оба остались в комнате, и оба уснули.
Когда Гай проснулся, слепящий серый свет заливал комнату. На часах было двадцать пять минут четвертого. В воображении ли, в памяти отложилось, что рано утром пришлось вставать к телефону — Майерс звонил, спрашивал, почему его нет, и Гай сказал, что немного расклеился. К черту Майерса. Гай заморгал, прогоняя сонную одурь, впуская в дневную, рассуждающую часть мозга тот факт, что сегодня ночью он сделает это, и после сегодняшней ночи все останется позади. Затем поднялся и не спеша приступил к обычному ритуалу: побрился, принял душ, оделся, сознавая, что все в этом дне совершенно безразлично до часа между одиннадцатью и полуночью, который нельзя ни приблизить, ни отдалить, который придет своим чередом. Он чувствовал, что движется по накатанной колее и не может при всем желании ни остановиться, ни свернуть.
