Жара в Архангельске (СИ) - Стилл Оливия (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗
— Ну, почему же через два дня? Я намерена остаться здесь ещё как минимум недели на две.
Парни недоуменно переглянулись между собой.
— Разве тебе девятого не надо на работу?
— Нет. У меня учебный отпуск до февраля; а основные экзамены я сдала досрочно, — пояснила Яна, — Это я первоначально хотела уехать восьмого; но теперь передумала.
— Круто! А почему передумала? — спросил её Кузька.
Яна лукаво улыбнулась.
— Да понимаешь, мне оно как-то тут у вас в Архангельске интереснее получается…
Глава 27
А Олива тем временем осталась в квартире одна с Салтыковым. Она долго ждала этого момента — остаться с ним наедине, ведь почти всё то недолгое время, когда они жили вместе, с ними рядом постоянно кто-то был. Так же, как и Салтыков, Олива любила гостей, сборища, тусовки, но этих сборищ в их совместной жизни было слишком много, пожалуй, даже чересчур. И она, признаться, устала от них, ей хотелось сказать Салтыкову — давай бросим всё и рванём куда-нибудь, где мы будем вдвоём, только вдвоём. Но Салтыков, будто предупреждая это и боясь, тут же звал Мочалыча или ещё кого-нибудь. Теперь же звать ему было некого: Мочалыч с Кузькой, Хром Вайтом и Яной уехали в Малые Карелы; Макс Капалин, прихватив с собой Флудмана и Тассадара, уехал в Питер; Гладиатор уехал к себе в Северодвинск готовиться к зимней сессии, Негод заперся у себя дома и никуда не выходит. Тоска, тоска… Салтыков проснулся и, не разлёживаясь более в постели, тут же высвободился от рук Оливы, обхвативших его за шею, и встал.
— Ну зачем ты встал, давай ещё полежим, — попросила Олива.
— Да с чего киснуть-то в постели? Мне работать надо, — досадливо отмахнулся Салтыков и демонстративно уткнулся в свой ноутбук.
— Но ведь сейчас праздники, — робко возразила Олива, — Можем мы с тобой хотя бы один день посвятить друг другу?
— Э, отстань! Я и так уже посвятил тебе достаточно времени, — Салтыков грубо высвободился из её объятий, — Всё, мелкий, не мешай мне. Иди лучше, сделай приборочку.
Глаза Оливы наполнились слезами. «Вот и вся любовь… — подумала она, — С собаками так не обращаются…»
Салтыков, потягиваясь, отодвинулся от ноутбука и прошёл в кухню. Там на подоконнике стояла бутылка со швепсом и недопитая с водкой. Он налил себе в стакан водки со швепсом, молча выпил и тоскливо уставился в окно, меланхолично закусывая солёным помидором из банки.
Олива подошла к нему сзади и обняла его, показывая, что не сердится. Салтыков, продолжая молчать и неподвижно пялиться в окно, только поморщился.
«О Господи, как она мне надоела… — тоскливо подумал он, тщетно пытаясь выловить вилкой помидор из банки, в которой остался один рассол, — И она надоела, и этот тухлый город… Надо, надо вырываться прочь от этой заплесневелой рутины… Надо…»
Салтыков, убедившись, что помидоров в банке больше не осталось, оторвался, наконец, от окна.
— Что-то я проголодался, мелкий, — сказал он, — Нет ли у нас чего пожрать?
— Холодильник почти пуст; парни всё съели за вчерашний день.
— Фигово. Может, тогда пиццу закажем? Как ты на это смотришь?
— Ну, если хочешь… — замялась Олива.
— Давай пятьсот рублей, мелкий.
Олива покорно достала из своей сумки пятихатку и протянула её Салтыкову.
«Ну, вот и всё, — пронеслось в её голове, — Он уже использует меня, как ему заблагорассудится, а я позволяю ему вытирать об себя ноги, лишь бы он не бросал меня. Эх, Олива, Олива, где твоя гордость, в каком кабаке пропила ты её, на какую мелочь разменяла? Нет во мне больше гордости; и я не человек более…»
Между тем, принесли пиццу; Салтыков с жадностью набросился на еду. Олива села подле него, обхватив руками его ноги, прильнула лицом к его коленям.
— Мелкий, ты словно собачка, которая просит у хозяина кусочек пиццы, — с иронией заметил Салтыков.
Всё это: и его насмешливая холодность, и пятьсот рублей, и оскорбительное сравнение с собакой не вызывало больше у Оливы чувства уязвлённой гордости. Гордость её была настолько задавлена страхом вновь остаться одной, что она уже не смела никоим образом проявлять себя. У неё уже не было моральных сил встать с колен, оборвать двумя-тремя резкими фразами зарвавшегося Салтыкова, схватить свои вещи и уйти, хлопнув дверью, уйти так, чтобы больше никогда не возвращаться. Весь свой лимит гордости Олива уже исчерпала до конца, и теперь она по-прежнему продолжала сидеть у Салтыкова в ногах и смотреть ему в рот своим преданным и несчастным взглядом дворовой собаки.
Салтыков доел пиццу и, не говоря ни слова, повалил Оливу на постель. Просто стащил с неё трусы и выебал. То, как он это делал, нельзя было назвать каким-нибудь приличным словом — он не занимался с ней сексом, не производил половой акт — он её именно ебал во все щели, жестоко и беспощадно.
Салтыков не обращал внимания на её мольбы и слёзы. Он распластал её на кровати, мучил снова и снова. Олива плакала от боли, просила пощады. Она умоляла его быть осторожнее. Боль была просто адская.
Потом он откинулся на спину, лежал и молча смотрел на лампу, еле заметно мигающую на потолке. Олива рыдала, исступлённо целовала ему руки.
— Не бросай меня… Я ведь это делаю только из любви к тебе… У меня же никого до тебя не было… Если ты бросишь меня, я… умру…
Салтыков сжал скулы, как от зубной боли. Ему некомфортно было лежать в постели рядом с Оливой. Кое-как, наспех и без удовольствия удовлетворив физическую потребность, он более всего хотел бы сейчас, чтобы она куда-нибудь испарилась. Салтыкову не нужны были ни поцелуи её, противно-мокрые, ни любовь её, прилипчивая, как изжёванная жевательная резинка.
— Мелкий, слезь с меня, я схожу покурю.
— Но поклянись мне, что ты меня всё ещё любишь!..
— Всё нормально, мелкий…
— Нет. Я не это хотела от тебя услышать.
— А что?
— Что ты мне раньше говорил всегда…
— А, это… Я люблю тебя, мелкий.
Он попытался мягко высвободиться из её рук и встать с постели, но она, словно ополоумев, снова схватила его руку и, плача, принялась целовать.
— Не бросай меня… Не бросай… Не бросай…
Салтыков сидел и молча гладил её по волосам.
Глава 28
Прошло две недели.
Давно уже отгремели над Архангельском новогодние салюты, и отыграл своё пьяный гармонист на площади возле ёлки. Праздничные украшения, гирлянды и мишура были уж сняты и упакованы обратно на антресоли — до следующего нового года, а недавние красавицы-ёлки, ещё вчера так чудно сверкавшие разноцветными шарами и «дождиками» и радовавшие глаз в каждом доме — бесцеремонно раздеты и, словно несчастные брошенные девушки, выкинуты из квартир на помойки.
Грустное это было зрелище, что и говорить.
Кончились праздники; а вместе с ними кончились и весёлые вечеринки в съёмной квартире Салтыкова. Все друзья разбрелись по своим делам: студенты углубились в сдачу зимней сессии, выпускники вернулись на работу, и Яна, внимание парней к которой в связи с занятостью постепенно сошло на нет, без развлечений заскучала и засобиралась домой в Москву.
— Слуушай, Янго… — сказал ей Салтыков в субботу утром, когда Олива ушла в продуктовый магазин, — Уговори мелкого, чтоб она тоже с тобой уехала…
— А ты что, сам не можешь этого сделать? — хмыкнула Яна, собирая свои вещи.
— Янго, ну… — Салтыков замялся, — У тебя это лучше получится…
— И что я ей, интересно, скажу? Что мне эскорт нужен в поезде? Не смеши мои тапочки!
— Ну, придумай что-нибудь… Щас главное её увезти из Архангельска; а с тобой мы потом встретимся в Питере, как и договаривались… Или я сам приеду к тебе в Москву; там видно будет…
Яна отвела взор.
— И что дальше? Ты подумал, как я ей в глаза буду смотреть после этого?
— Да с чего, Янго…
— У тебя как-то вообще всё очень просто, Салтыков, — пожала плечами Яна, — Кажется, я тебе пока не сказала ни да, ни нет.
— Янго, ну зачем усложнять?..