Персик - Адлер Элизабет (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Как только Жерар взял ее руку, Пич сразу узнала, что это отец, хотя она не могла даже открыть глаз. Когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, она почувствовала запах одеколона и его слегка шершавое лицо на своей щеке. Теперь все будет в порядке. Папа здесь.
Доктор Мариокс, казалось, был удивлен улучшением в состоянии Пич. Он был уверен, что она не проживет и ночь, но потом он думал то же самое еще девять ночей, когда наблюдал, как бабушка сидит рядом с ней, держа ее руку, разговаривая с ней тихим голосом, даже напевая что-то. Ее состояние улучшилось. И наступил день, когда Пич открыла глаза. Спустя еще день опасность миновала.
— Единственное, что осталось, — сказал доктор Мариокс на совещании в своем заставленном книгами кабинете, — это определить, что поражено болезнью.
Все вопросительно взглянули на него.
— Я имею в виду конечности, — как бы извиняясь, добавил он. — Болезнь атаковала мускулы, и теперь мы должны посмотреть, что затронуто.
— Вы имеете в виду, что Пич может остаться калекой? — Голос Лоис был полон ужаса. — Но этого не может быть. Ей всего пять лет.
Доктор Мариокс пожал плечами.
— Мы должны надеяться на лучшее.
В ту ночь, когда Пич проснулась, Леони, как и все ночи во время болезни, была рядом. Ее лицо было усталым и увядшим, но она нашла в себе силы улыбнуться ребенку.
— Протяни свои ручки, Пич, — тихо сказала она, — дай их мне.
Девочка улыбнулась и подняла ручки, чувствуя надежное пожатие Леони на своих маленьких руках.
— Сейчас, — проговорила Леони, — ты была в постели так долго, что твои мышцы устали. Давай устроим им экзамен, Пич. Пошевели пальчиками.
Пич пыталась раз, еще раз, но пальцы не шевелились. Ее высокий детский смех нарушил тишину комнаты, наполняя радостью сердце Леони, чтобы потом опять окаменеть.
— Я думаю, они слишком устали, бабушка Леони.
В тот день, когда врачи поставили стальные подпорки с уродливыми черными кожаными креплениями вокруг маленьких ножек Пич, Жерар был вызван в Париж временным правительством.
— Это всего на несколько дней, моя дорогая, — обещал он ей, — а затем я вернусь к тебе.
— Но что я буду делать без тебя, папа? — В глазах Пич блеснули слезы. — Почему они прикрепили все эти ужасные штуки мне на ноги? Почему я больше не могу бегать и прыгать?
— Ты сможешь, Пич, ты сможешь, — плакала Леони, обнимая ее. — Мы только должны научить мышцы опять работать. Они там, на месте, только немножко ленятся.
— Обещай мне, бабушка, — жалобно просила Пич. — Я так хочу догнать маленькую коричневую кошку.
Леони даже рассмеялась.
— Я обещаю, — поклялась она.
Несколько дней Жерара растянулись на неделю, а затем на две. Ему удалось дозвониться и сообщить, что его послали на заводы Валансьена заняться управлением делами, так как везде царил полный хаос, и что он позвонит, как только сможет. Затем месяц не было никаких известий.
Леони гуляла с Пич каждое утро, днем, вечером. Она привязывала небольшие грузы к ножкам девочки, поднимая и опуская их, массировала ножки, она волочила Пич, заставляя ножки двигаться до тех пор, пока Пич уже готова была расплакаться. Однажды Леони опустила ее в блаженно теплую воду моря, и Пич почувствовала, что ее ножки, как бывало, держатся на поверхности, освобожденные от этих жестокихстальных подпорок.
Жерар вернулся в форме майора французской армии с известием, что должен ехать обратно в Париж через два дня.
Он поговорил с Эмилией, которая все еще двигалась с трудом из-за перелома. Она очень тревожилась за Пич. Плыть на корабле было опасно. Они были переполнены, и один корабль, загруженный женщинами и детьми, уже затонул. Пич и Лоис должны остаться с Леони, а Жерар будет приезжать к ним, как только сможет. Все молились, чтобы война поскорее закончилась. Пич взглядом провожала отца, пока серая армейская машина с шофером в форме не исчезла на дороге в облаке пыли. Она пообещала отцу, что в следующий раз, когда они увидятся, она будет ходить сама, и она постарается сдержать обещание.
Время шло медленно, наступила зима, а Пич и Леони плавали каждый день в опустевшем бассейне отеля, вместе погружаясь в его прохладную глубину. Пич медленно набирала силы.
Спустя шесть месяцев, в феврале, доктор Мариокс уже мог снять приспособление с ее левой ноги. Но правая, где мышцы пострадали больше, была слабее и все еще нуждалась в ненавистной стальной рамке. Иногда Леони видела, как Пич, вытянув правую ногу перед собой, смотрела на нее таким, недетским взглядом, что это поражало бабушку.
— Я ненавижу это, бабушка, ненавижу, — шептала Пич. — Когда-нибудь я выброшу эту штуку в море навсегда.
— В любом случае, — сказал Джим холодным мартовским утром, когда они пили кофе со свежими бриошами мадам Френар, — хорошо, что здесь Пич, Леонора и Лоис.
Леони помедлила, прожевывая булочку, затем с удивлением посмотрела на него.
— Почему именно сейчас?
— Завтра я уезжаю в Париж, дорогая. — Джим поставил чашку и взял ее руку. — Может быть, я стар, чтобы воевать, но, по крайней мере, можно использовать мой административный и организаторский опыт.
Она должна была ожидать, что он сделает что-нибудь подобное. Джим был не таким, чтобы сидеть сложа руки, когда кто-нибудь будет воевать вместо него. Жерар уже был привле Чен, она точно не знала как, но время от времени они получали от него весточки, где он сообщал им новости об Эмилии, которая жила одна во Флориде, очень волнуясь за свою семью, особенно за Пич.
— С Эмилией все будет в порядке, — сказал Жерар по телефону, — только присматривайте за девочками. Позже, вечером, они сказали об этом Леоноре и Лоис.
— Разрешите мне поехать с вами, Джим, — молила Лоис, умирающая от безделья на вилле.
Отель был почти пуст, все молодые люди мобилизованы. По крайней мере, может быть, хоть в Париже есть какая-нибудь жизнь.
— Кто-то должен упаковать серебро и картины на Иль-Сен-Луи и отправить их в безопасное место, — сказала она. — Я позабочусь об этом. Я обещаю.
Но, слушая легкомысленные обещания сестры, Ленора знала, почему Лоис хочет быть в Париже.
6
Лоис беспокойно обходила большой дом на Иль-Сен-Луи, как зверек, посаженный в клетку, время от времени выглядывая из огромных длинных окон гостиной первого этажа. Мосты были безлюдны, на улицах тихо. Тихой была Сена, без обычной суматохи движения. Отодвинув тяжелые желтые шелковые шторы, она посмотрела в окно. Улицы были пустынны. Только вдалеке слышался шум. Тяжелый рев и грохот машин вступающей армии. Прислуга разъехалась, и в доме было пусто и тихо. Остался только консьерж в своей квартирке у ворот. Преданный старый Беннет, который вернулся после того случая с Николаем, ускоривщего собственный отъезд из Парижа, уехал на прошлой неделе на юг, где должен был остаться на время войны в отеле, хотя дворецкий был так стар, что Лоис сомневалась, переживет ли он ужасное путешествие. Машины, с привязанным на крыше имуществом, забили все дороги на юг из Парижа и были прекрасной мишенью для немецких самолетов.
Она сделала все, что от нее зависело, чтобы удержать Беннета, уверяя его, что он будет в большей безопасности здесь, чем на дорогах Франции, но Беннет ясно дал понять, что уезжает не только из-за того, что не намерен служить немцам, но и потому, что не хотел остаться с ней.
Лоис отмела неприятные ощущения при воспоминании о том, что Беннет думал о ней. Она не может вынести все это, сидя здесь одна. Она должна видеть, что происходит.
На большой скорости Лоис переехала мост Мари, пронеслась по набережной Отель-де-Виль, направляясь к площади Согласия, франция была повержена. Чтобы избежать разрушения и разорения, которому были подвергнуты многие города, Париж должен был перейти к немцам на официальной церемонии в американском посольстве именно в этот день. Лоис увидела уродливый флаг со свастикой, который уже развевался над немецкой ставкой, расположенной в отеле «Крийон». Улицы были пусты, все было закрыто, парижане не хотели видеть, как захватывают родной город, тем самым доставляя удовольствие врагу. Лоис чувствовала себя одинокой, покинутой. С глазами, полными слез, она свернула в переулок. Грохот танков и бронированных машин катился гулом по тихому городу, когда она проезжала последние дома по улице Риволи. Несколько человек с подавленными серыми лицами стояли на тротуаре, за рядами французских жандармов, в то время как их враги маршировали по Парижу, считая его теперь своим городом.
