Вторая молодость любви - Осипова Нелли (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
С третьего курса, когда это было позволено студентам, он начал работать ночным дежурным медбратом, прирабатывать к жалкой стипендии такую же жалкую прибавку.
К этому времени Германия начала принимать российских немцев, и вся его семья — от легендарного деда Отто до старших братьев и сестер — уехала на землю предков, где и живет сейчас.
— В Мейсене? — спросила Таня.
— Нет, в Западной Германии, в маленьком старинном городке Фулда, недалеко от Франкфурта.
— А почему он не уехал с ними?
— Ты так ничего и не поняла, — сокрушенно проговорил отец.
— Неужели из-за мамы? А как же ты? Разве тебе не было обидно… нет, это не то слово… ты не ревновал, не злился, не досадовал, что он любит твою жену? Я даже не представляю, как можно с этим примириться.
— Генрих стал не только маминым, но и моим другом. Если честно, поначалу я, возможно, и испытывал это чувство, хотя ни разу ни малейшего, даже самого крошечного, повода для ревности не было. А потом я понял, что он просто привык, прирос к нам, да и к тебе привязался — ведь он тебя нянчил. Не проходило ни дня, чтобы он не позвонил или не забежал, чтобы повидать тебя, принести что-нибудь полезное, нужное. А когда ты пошла в садик, он прибегал, чтобы рано утром отвести тебя и дать маме поспать лишних полчаса. Меня он тоже освобождал, потому что я тогда ишачил на две ставки: брал дополнительные четыре дежурства в месяц и вел прием в поликлинике. И получалось, что вместе с плановыми дежурствами я шестеро суток в месяц не вылезал из больницы, а потом мчался на прием.
Танька слушала отца и думала, что, наверное, это очень здорово, когда тебя любят два таких человека, как папа и Генрих, — настоящие мужчины, рыцари, боготворящие женщину, готовые ради нее сделать все возможное и невозможное. Как же мама должна быть горда и счастлива. А вот у нее, у избалованной любовью родителей Татоши, только этот Буратино. Конечно, ей льстит, если честно, что он таскает ее сумку с халатом, книгами и всякой всячиной, что в буфете всегда занимает для нее очередь, часто провожает домой, но как-то все это вроде само собой разумеется и совсем неинтересно, скорее, как выражается папа, кольдкрем по пузу. Любопытно, если бы она полюбила кого-нибудь и закрутила роман или взяла бы да и вышла замуж, стал бы Леха-Буратино продолжать ходить за ней хвостиком и было бы ей это приятно или, наоборот, вызывало раздражение… Она оторвалась от своих мыслей и, чтобы не обидеть отца — ведь сама же просила рассказать ей эту историю, но отвлеклась и что-то пропустила, — сказала:
— Я смутно помню его, но чтобы он часто к нам заходил, это как-то в моей памяти не сохранилось.
— А он и не приходил к нам часто. Это было только в те годы, пока он считал свое присутствие в нашем доме необходимым и полезным. Когда ты пошла в школу, Генрих как-то незаметно, без объяснения причины стал исчезать на неделю, на две.
Поступил в аспирантуру, параллельно работал, чтобы снимать комнату, даже не комнату, а угол у одинокого старика, лечил его, кормил, заботился. Но всегда звонил нам и изредка забегал.
— Я помню, он всегда приносил мне игрушки, какие-то забавные безделушки. Это я помню.
— Около восьми лет назад, после защиты диссертации, он уехал. С тех пор никогда не приезжал в Россию. Вот ежели удастся мне вырваться на конференцию… Впрочем, это еще вилами по воде писано. Но Генриху я сообщил, что, возможно, приеду.
— А он тоже хирург?
— Он уролог. Но сейчас почти не оперирует, а стал совладельцем урологического диагностического кабинета.
— Что это значит? Разве уролог не должен оперировать?
— На западе существуют такие, говоря привычным нам языком, небольшие профильные поликлиники с лабораторией, которая делает все необходимые анализы, рентгеновским кабинетом с рентген-техником и рентгенологом-врачом, одной или двумя медицинскими сестрами. Всем этим руководит Генрих, второй совладелец просто вложил в это половину денег, он даже не врач. А Генрих много работает, стал профессором и надеется со временем стать единоличным владельцем этого кабинета.
Таня внимательно посмотрела на отца, словно изучала его лицо, как настоящий физиогномист, — искренен ли он до конца, когда без тени ревности и зависти рассказывает о Генрихе, о его любви к маме, о его отношении к их семье? «Может, папа по-прежнему преодолевает свою ревность? Нет, — подумала она, — он не кривит душой. Расскажи любому — не поверят, тут же сошлются на расхожее мнение, что так не бывает. А вот у моих родителей случилось. Значит, все-таки в жизни всякое бывает, ничего нельзя предугадать, даже при всем желании по шаблону, по стандарту не проживешь…»
Она спросила отца:
— Почему ты раньше ничего про это не рассказывал? И мама тоже. Я все время слышу про него, что-то помню с детства, но чтобы так…
— Да как-то не пришлось к слову. Теперь знаешь. Все. Вечер воспоминаний закончен. Сейчас придет мама. Давай готовить ужин — и за химию!
— Ненавижу всяческую химию! — скорчила брезгливую рожицу Танька.
— Ого, старушка! Тебе до третьего курса придется химичиться, будет вам и аналитическая, и органическая, и биологическая химии — досыта нахлебаешься, это уж точно. Так что — терпи, пластун, доктором будешь.
— Пап, а у него дети есть?
— У кого? — не понял сразу Дмитрий.
— Ну, у Генриха, у кого же!
— A-а… Нет, он так и не женился, — ответил отец и, помолчав, добавил: — Хотя дети могут рождаться и без брака… Почему ты спросила о детях?
— Просто так, интересно. Мы же целый час говорим о Генрихе, мне кажется это нормально — дети.
— Знаешь, ни мне, ни маме этот вопрос не приходил в голову, и Генрих никогда об этом не писал.
— Раз не писал, значит — нету, — заключила Танька.
— Почему? Могут и быть, — возразил Дмитрий.
— Когда у старого друга рождается ребенок, он, как правило, сообщает об этом, это же логично, пап.
— Согласен, логично.
— А если нет детей, не станет же он писать вам: «Знаете, у меня все еще нет детей».
— Тоже логично, — согласился Дмитрий, — но, пожалуй, нам пора заканчивать копание в личной жизни Генриха. Вот поеду — и все узнаю.
По случаю успешного преодоления студенткой Татьяной Ореховой первой в ее жизни экзаменационной сессии Сашенька накупила самых разных вкусностей, прежде в их доме не виданных. Все проистекало из «отхожего промысла», как выражался Дмитрий.
В декабре в консультацию к Саше пришла пожилая женщина и, сославшись на некую Марину Викторовну, попросила принять ее внучку. Не сразу вспомнила Сашенька несчастную мать, заплаканную Настю и была просто обескуражена: еще летом все представлялось трагедией, а прошло совсем немного времени, и, глядишь, — уже поделилась с этой старушенцией, не удержалась, растрепала секрет любимой доченьки. Ну что за баба! Генрих про таких говорил: «Лобио во рту не замочишь», — видимо, это выражение бытовало в семье Бургманов со времен жизни в Грузии.
Старушенция оказалась весьма настырной, императивной и, судя по внешнему виду — вся в бриллиантовых перстнях и золотых кулонах, — вполне платежеспособной. Начала было рассказывать какую-то байку про неверного жениха, но Саша вдруг озлилась, остановила поток макаронных изделий, горстями сыпавшихся ей на уши, и согласилась сделать операцию. Цену назвала сама посетительница, чем немало удивила опешившую эскулапицу, — это было больше ее месячного заработка!
Перед самым Новым годом пришла еще одна экс-девица, жаждущая вновь быть принятой в лоно непорочных. В январе еще одна. Тамара была посвящена в суть дела и, соответственно, получала свою толику гонорара.
Дмитрий поначалу поворчал, предостерегая жену от неприятностей, но когда удалось без особого напряжения для бюджета семьи сделать ремонт у Галины, пригласить на встречу Нового, 2001, года друзей, все как-то само собой устаканилось, и деятельность Сашеньки окончательно была признана мужем «народным промыслом по художественной штопке», чему посмеялись, посмеялись да и перестали. Одним из аргументов, примирившим все точки зрения, было заявление Таньки: почему люди могут оперировать нос, уши, лицо, грудь, вообще менять облик до неузнаваемости, по сути вводя в заблуждение всех знакомых и незнакомых, особенно если речь идет о всяких звездах и недовылупившихся звездочках, а надуть одного мужчину — нельзя. Еще неизвестно, что он за человек и чего заслуживает.
