Ночная Бабочка (СИ) - "Алая Роза" (книги регистрация онлайн .TXT) 📗

Тем временем, рана, оставшаяся от измены Максима с Викой, затягивалась очень медленно и болезненно. Положение усугубляло то, что Кира теперь отчасти испытывала угрызения совести, проведя развратную ночь с барменом из ночного клуба. С тех пор она так ни разу и не увидела его. Он растворился, исчез из её жизни вместе с теми деньгами, которые манили Киру и заставляли думать о том, как можно быстро и легко их заработать.

Екатерина Александровна, чувствуя, что с дочерью творится неладное, попыталась вывести Киру на откровенный разговор:

- Кира, дочь, что происходит? Ты стала совсем холодной…

- Да нет, мама, тебе кажется, - с безразличием ответила она.

- Даже сейчас я испытываю тревогу за тебя. У тебя всё в порядке в учёбе? – обеспокоенно тараторила мама Киры.

- Скоро будет первая сессия. Некоторые предметы даются мне сложно, но я буду стараться сдать все зачёты и экзамены, - успокаивала Кира мать. – Нет необходимости приезжать и контролировать меня.

- Кира, я не сказала тебе, что приеду… - оправдывалась Екатерина Александровна. – Ты это сама додумала. Успокойся, мне не нужен короткий поводок на твоей шее, я хочу, чтобы ты сама поняла, какая ответственность на тебе лежит, что только от тебя зависит сейчас твоё будущее, понимаешь, Кира? Только ты являешься творцом своей судьбы и больше никто из нас…

Незаметно наступила зима, и близилось время сдачи первых зачётов и экзаменов. Казалось, что ещё вчера в городе был обычный осенний вечер. По карнизу стучал дождь, за окном была осень. На дворовых дорожках сияли лужи в отблесках уличных фонарей, а деревья казались такими одинокими без листьев, мокрые и уставшие. Всё вокруг будто ждало перемен.

И вот, проснувшись однажды утром, Кира подошла к окну своей комнаты в общежитии и увидела первый снег. «Наконец-то зима! – обрадовалась она. – Я уж подумала, что снега в этом году не будет». Белые ковровые дорожки образовались на тротуарах, на припаркованных у дома машинах появились забавные белые шапочки, на детской площадке около общежития качели выглядывали из-под снега, а песочница совсем утонула в большой белой массе. Деревья уже не были серого цвета, а стояли как бы накрытые белыми пушистыми комочками ваты. Снег был повсюду: на крышах домов и зданий, машинах, тротуарах. От этого казалось, что день стал намного светлее. Только на дорогах, по которым неслись машины, его почти не было, так как снег очень быстро таял под их колесами, образуя лужи.

Кире предстоял третий экзамен — французский язык, который она учила ещё со школы. Она решила, что должна сдать его только на «отлично». Девушка зубрила грамматику. Зубрила с остервенением, со злостью. Но именно перед самым экзаменом её подлый организм совершил выброс знаний: он хладнокровно очистился от шлаков образования. Утром, в этот важный день, Кира совершила контрольную проверку: ноль. Она заплакала, после чего решила: будь что будет, надо сдавать, плотно позавтракала и пошла в университет. Когда она, изнеможенная от волнения, зашла в аудиторию, то увидела сдержанно улыбающуюся Юлию Александровну, преподавателя французского языка.

Кира вытянула какой-то текст, села и стала трястись. Её крупно, как-то ядрёно, как шахтёра в забое, трясло. Трясло и от страха, и от счастья, и от надежды, и от стыда за то, что она тряслась. Все изумлённо косились на неё, но она даже как-то дерзко встречала эти взгляды, как бы говоря: «Да, я трясусь. И у меня есть на это право». Её мозг не работал. Кира час пялилась в танцующий у неё перед глазами текст и зачем-то в течение сего часа спрягала по-русски: «Я трясусь. Ты трясёшься. Он трясётся». Преподаватель французского прозорливо оценила состояние девушки и вызвала её только тогда, когда в аудитории не осталось ни одного студента.

Кира села напротив экзаменатора и зачем-то стала засовывать свёрнутый в трубочку билет в ботильон. Это было, конечно, лишним. Юлия Александровна некоторое время с интересом наблюдала её сосредоточенное пыхтение. Билет не лез.

- Не лезет? — серьёзно спросила Юлия Александровна.

Кира виновато пожала плечами: нет, мол, никак.

- Может, в другой полезет? — с сочувствием поинтересовалась она.

- В смысле — ботильон? — спросила нерадивая студентка Кира.

Вопрос её был неумён, и она это отчётливо понимала. Желая хоть как-то исправить положение, Кира тихо и виновато добавила:

- А я, кстати, знаю как по-французски ботинок.

Она преданно смотрел на педагога, её голова неистово прыгала. Кира была похожа на пылкого девяностопятилетнего пенсионера на митинге. Юлия Александровна изобразила на лице неподдельное изумление глубине её знаний:

- И как же?

Кира задумалась. Как? Забыла. Фут? Нет, это по-английски. Нога. Боже мой! Нога-то как по-французски? Тоже забыла.

- Я не очень точно помню, — сказала она.

- Не очень?

- Нет. Помню, но смутно.

- А что вы не смутно помните?

Кира задумалась, потом сказала:

- По-французски «бабочка» — «папийон».

- Ну что ж. Неплохо. Вы любите бабочек?

- В смысле — ловить?

- Ну, зачем… Просто смотреть. Кстати, как по-французски «смотреть»?

- Вуар.

- Блестяще. Но «вуар» — это видеть. А мне надо «смотреть».

- А это не одно и то же?

- Нет, уверяю вас.

- Я это знала.

- Да?.. Не сомневаюсь. А зачем спросили?

- Что спросила?

- Не одно ли это то же.

- Что?

- Не одно ли это то же… то и это.

- Что не одно ли это то же то и это?

Юлия Александровна задумалась. Кира продолжала преданно-озабоченно трястись.

- Значит, папийон, — сказала она.

- Да, папийон — это по-французски «бабочка», — ответила Кира твёрдо и, как в кошмарном бреду, почувствовала, что начинает зевать. Организмом своим она не владела абсолютно. Он делал всё, что хотел. Глядя с ужасом в добрые, явно сочувствующие мне глаза экзаменатора, Кира приступила к процессу зевания. Процесс этот продолжался не менее минуты. Сначала она медленно раскрыла рот (зрачки ЮлииАлександровны расширились), затем началось само зевание, сопровождавшееся трагическим, каким-то вдовьим подвыванием, на самом пике раздался отчётливый утробный щелчок, и, наконец, рот судорожно закрылся, и зубы по-волчьи лязгнули. Юлия Александровна слегка вздрогнула. Наступила мёртвая тишина. Тишина была нехорошая. Тряска Киры продолжалась. Но из крупной, забойно-шахтёрской, она превратилась в мелкую измождённо-похмельную. И вдруг в её голове пронеслась какая-то большая птица. Белая, как альбатрос, говорящая кораблю, что берег рядом.

- Ж’ эм рёгарде ле папийон, — сказала Кира и добавила. - В смысле – дан ла форе, - и стала равномерно икать. — Ан эте.

- Муа осси, - вздохнул преподаватель французского и поставил Кире пятёрку. – Учитесь.

- Пожалуйста, — почему-то сказала она, но спохватилась. – В значении – спасибо.

Этот бред девушка проговорила уже стоя, но на одной ноге, причём на носке ботильона. Второй ботильон, тот, что не вместил билет, она с неясной целью твёрдо сжимала в руке.

- Опустите ногу и идите.

- Мерси боку, — ответила она вежливо, но ногу не опустила.

- Не за что.

- До новых встреч.

Юлия Александровна удивлённо посмотрела в её сторону, но Кира не уходила. Их прощание напоминало окончание какого-то старинного концерта: каждый аккорд казался последним, но за ним следовал новый, всё более и более торжественный. Кира не унималась:

- Удачи Вам.

- И вам… того же.

- Мне уже уходить?

- Уже да.

- А куда?

- Куда хотите.

- В смысле — домой?

- В смысле – да.

- Ну, тогда до скорого…

- Нет до скорого не надо.

- Тогда до… следующего…

- Хорошо. Идите. Идите домой и отдыхайте.

Кира подумала и сказала последнюю, наиболее, как ей показалось, загадочную фразу этого диалога:

- Хорошо, я пошла: одна нога тут, другая здесь.

И вышла. Никогда в жизни она больше так не волновалась. Волнение продолжалось ещё часа два. Нет, это было даже не волнение, а ступор. Полный и безоговорочный. Только к вечеру к ней стало понемногу возвращаться сознание.