Долина кукол - Сьюзанн Жаклин (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Нили переехала жить в отель, поставила себе в люкс пианино и весь октябрь целиком провела в отеле и в студии, репетируя, соблюдая диету и отдаваясь работе с присущей ей ранее дисциплиной. Она решила как следует показать тем в Голливуде и заставить Элен Лоусон взять свои слова обратно. Списанная со счетов неудачница, да? Ненадежная, способная петь только бесплатно? Вот бы увидеть рожу этой Элен с газетой в руках. Все газеты писали, что ей выплачивается крупнейший разовый гонорар за все время существования телевидения. В адрес Нили сыпались также дифирамбы за то, что она не побоялась связаться с такой новинкой как телевидение.
Никакого страха Нили не испытывала. Правда, при трансляции в прямой эфир нельзя делать дублей. Ну и пусть, тем лучше. Она покажет и Голливуду, и всем им. Давая интервью, она изображала из себя импульсивную, порывистую молоденькую Нили. «Разумеется, она боится…», «Разумеется, она переоценивает себя, берясь за такое непосильное дело». Но в душе она считала, что справится с этим, как пить дать… что дело это проще простого. Да и как тут можно не справиться: двенадцать обычных номеров, из них шесть песен, которые в свое время она сама же и исполнила впервые. Никакого нового материала, даже ни одной сцены не надо заучивать, только знай себе считывай реплики с телешпаргалок. Ух ты! Да если бы эти голливудские тупицы знали, что все так просто, они бы в очередь выстроились к телекамерам. Но мысли эти она держала при себе.
Перед великим днем Нили приняла на ночь три капсулы секонала. Генеральная репетиция была назначена на десять часов утра, и она приехала вовремя, хорошо отдохнувшая и горящая желанием немедленно приступить к работе. Весь первый час ушел на гримирование, затем в одиннадцать тридцать началась собственно репетиция. Гладко, с энтузиазмом молоденькой девушки, Нили провела вступительный диалог с ведущим, начала исполнять первую песню. Она пропела лишь три такта, как вдруг режиссер крикнул: «Стоп!» Он вышел из-за пульта и направился по проходу между рядами к сцене.
– Нили, ты пела не на ту камеру.
– Я не понимаю вас, – мило улыбнулась она. Ее дело только петь, все остальное – забота оператора.
– Первая камера снимала тебя во время диалога. Но при исполнении песни тебе нужно повернуться ко второй камере.
– А какая из них вторая?
– Вон та, с красным огоньком. Ты поешь первую половину, затем переходишь на третью камеру с танцевальным номером, а последние восемь тактов заканчиваешь опять перед второй камерой.
– Ух ты! Да мне надо университет окончить, чтобы тут разобраться. Для чего нам вообще все эти камеры?
– Дорогая, здесь все гораздо сложнее, чем может показаться. Просто запомни: если загорелся красный огонек – значит, съемку ведет эта камера. Путать их нельзя.
Она начала все заново, внимательно следя за камерами. Все шло хорошо, но она потеряла нужное место на телешпаргалке. В следующий раз она сосредоточила все внимание на ней и не учла, что позировать надо было перед третьей камерой.
– Да не беспокойся ты насчет шпаргалок, – взмолился режиссер. – Их будут носить за тобой. Следи только за камерами.
– Но я привыкла, чтобы камера следовала за мной, – чуть не расплакалась она.
Режиссер терпеливо успокаивал ее.
– Ничего, привыкнешь и к этому. Давай-ка попробуем еще раз.
Провели еще две репетиции. На измученном лице режиссера появилось выражение полного отчаяния.
– Нили, ты дважды зашла за отметки мелом и оказалась не в кадре.
– Но когда я пою, я должна двигаться.
– Прекрасно, детка. Но давай ограничим и отметим нужное пространство, чтобы я мог соотнести его с радиусом охвата всеми камерами.
– Не могу! Я двигаюсь так, как я это чувствую, а всякий раз я чувствую по-разному.
Так час за часом длились эти изнурительные репетиции «бред объективами нескольких камер. Грим у Нили почти потек, прическа потеряла форму. К пяти часам ни один номер не был еще готов.
Режиссер объявил перерыв на обед. Он подошел к Нили и непринужденно обнял одной рукой за плечи.
– В шесть часов прогоним все по новой с самого начала. Продолжай петь и танцевать, даже если допустишь ошибку. Мне нужно прохронометрировать все выступление. Потом я назову тебе все ошибки, изменения, сокращения, и у тебя еще останется время освежить грим и передохнуть перед эфиром.
Заключительная генеральная репетиция была для Нили сущим кошмаром. Красные глазки камер то загорались, то потухали, а слова текста на шпаргалках совершенно сливались в ослепительном свете юпитеров. И опять Нили вся отдавалась песне, глубоко вживаясь в нее, и все шло как раз так, как нужно… И опять глаза ее закрывались, но ресницы тут же испуганно взлетали вверх. Здесь не было прекрасной голливудской кинокамеры, сопровождающей ее по всей съемочной площадке, чтобы запечатлеть на пленку каждое движение. Не было никого, кто потом разрежет пленку и смонтирует самые лучшие куски. Никого и ничего – одни красноглазые чудовища, к которым она должна подстраиваться, да еще эти мелькающие карточки-шпаргалки со словами. Она потеряла их – не надо было закрывать глаза. Где же они? Она запнулась. Режиссер велел все равно продолжать… Господи, да где же карточки? А какая камера? Слева – да, горит красный глазок. Слава богу, песня кончилась. Боже мой, а теперь что? Что там написано на карточке? Ах да, представить Анну и изделие. О-о, слава богу, Анна уже что-то говорит – значит, у нее самой сейчас передышка. Боже праведный! Ей же надо было мчаться за кулисы! Ведь вон эта ошалевшая помощница вовсю машет ей руками – надо еще успеть переодеться за три минуты. Всего три минуты, а Анна уже проговорила половину своей вставки…
– Не могу-у! – прокричала она. – Не могу я так! Не могу петь, когда нужно думать об отметках мелом, разных камерах и быстрых переодеваниях. Если я хочу закрыть глаза, значит, я должна их закрывать. Я так чувствую. Не могу я так, не могу!
Кевин сидел за пультом. Вместе с режиссером он рванулся по проходу на сцену. Вдвоем они попытались успокоить ее.
– Ни за что не буду продолжать. Я стану посмешищем! – Нили уже не могла говорить.
– Нили, ты же профессионал, – взмолился режиссер. – Когда зал будет полон зрителей и раздадутся аплодисменты, у тебя все появится.
– Нет, – она забилась в рыданиях. – Мне нужно было бы репетировать так целую неделю. Я не могу выполнять десять заданий за раз и быть на уровне. Не могу стоять на помеченных мелом местах, да еще следить за камерами и карточками. Не могу и все. Это будет полный и окончательный провал!
– Нили, – обняла ее Анна. – Помнишь, как тогда, в Филадельфии, ты вошла в роль в «Небесном Хите» – сразу же, без подготовки?
– Мне тогда было нечего терять! – воскликнула Нили. – Я была простой девчонкой, и на карте не стояла вся моя репутация. А сейчас я звезда, и если я выступлю плохо или провалюсь, то мне конец.
– Ты выступишь отлично, – упорно твердил ей режиссер.
– Нет! Нет! В этом шоу я участвовать не буду!
– Нили, ты обязана, – настаивала Анна. – За телевизионное время заплачено… трансляция идет в эфир через час.
– Я не могу, – рыдала Нили.
– Тогда ты вообще никогда не получишь работу, – вдруг отрезал режиссер.
– Да разве я хочу ее? Если я в жизни на пушечный выстрел не подойду к телевидению, то сейчас для меня самое время отказаться!
– Я имею в виду – нигде не получишь, – холодно уточнил режиссер.
– Кто сказал?
– «Эфтра». Если ты срываешь шоу такого уровня, то это – серьезное нарушение контракта. Все профсоюзы связаны между собой договоренностью соблюдать правила – «Эфтра», «САГ» и «Эквити».
– А что было бы, если бы я вдруг упала замертво? Он холодно улыбнулся.
– К сожалению, это, по-моему, маловероятно.
– Ну не могли бы вы просто объявить, что у меня острый ларингит, – взмолилась она. Режиссер вздохнул.
– Нили, врач телекомпании потребует, чтобы ему позволили осмотреть тебя. Телекомпания сотрудничала с нашей фирмой в рекламе – они угрохали кучу денег. А теперь послушай: у тебя еще целый час – не смей даже думать о шоу. Иди в свою раздевалку и расслабься.
