Красавица некстати - Берсенева Анна (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗
Глава 18
– И ты поехал? – спросила Вера.
– А что мне оставалось? У меня это все время внутри сидело, и дергало, и ныло – знаешь, как сердце болит.
Вера не знала, как болит сердце, но чувствовала все, что чувствовал Павел Киор. Просто она всего его чувствовала, и сердце его – так же ясно, как его руку, лежащую у нее под головой.
– Но как же ты его нашел?
– У Карины в паспорте было место рождения указано. Я в ту деревню и поехал. Спросил, где тут Карина Цуркану жила, мне сразу указали. Дом жуткий, как не развалился еще, непонятно. На завалинке, или как там у них это называется, дед пьяный сидит. В огороде бабка копается, тоже под мухой. Оба чуть живые уже, то ли от вина, то ли от старости – я и не разобрал, сколько им лет. И Мишка… Сидит в хате под столом, перед ним какая-то картонка. Я присмотрелся – это же он в шахматы сам с собой играет! Я только потом, в Москве уже, понял, что у него абстрактное мышление очень сильное. Если с ним заниматься, он многого может достичь – в математике, в шахматах. Но во всем остальном у него полный провал. Ничего не знает! И знать не хочет.
– Странно, если бы это было не так, – заметила Вера.
– Конечно. Рос ведь, как трава под забором. Дед с бабкой кормили, и ладно. Карина, правда, его любила. По-своему, конечно. Абстрактно, – усмехнулся Павел. – Но он это запомнил. Я его только потому и уговорил со мной ехать, что обманул: сказал, мама хотела, чтобы он в Москве учился. Сама она, сказал, от воспаления легких умерла, а мне велела, чтобы я его к себе забрал. С усыновлением проблем почти не было, я ведь на ней официально женат был. Зато других проблем оказалось – выше крыши, как Антон говорит. С логопедом Мишке год заниматься пришлось, пока говорить более-менее разборчиво стал. Ну, и шахматный кружок. Только это его, по-моему, у меня и удерживало.
«Не только это», – подумала Вера.
Но вслух ничего не сказала – прижалась к плечу Павла и потерлась о него носом. Она давно уже присмотрела такое местечко у него на плече, о которое ей очень хотелось потереться носом.
Ночь была жаркой, но не душной – может быть, из-за фонтана, который тихо шумел за открытой дверью эркера. Вера тысячу раз, наверное, лежала вот так летними ночами и слушала этот шум. Сейчас ей казалось, что она слушала его вместе с Павлом. Это было так странно! Но это было именно так. Она не могла поверить, что в ее жизни были какие-то ночи без него. Что это были за ночи, зачем они были?
Весь день, как только они привели детей домой, происходила какая-то нервная, шумная суета. Гришка и Мишка плакали, сначала поочередно, а потом оба разом, Павел и Вера метались, пытаясь их успокоить, те от их попыток ревели еще громче… И это длилось и длилось, пока не пришел Антон и, быстро разобравшись, в чем дело, не наорал на Гришку и Мишку, сначала поочередно, а потом на обоих сразу. Для закрепления эффекта он дал каждому по пинку. К Вериному удивлению, Павел не вмешался в этот воспитательный процесс. А Гришка с Мишкой, к еще большему ее удивлению, от Антоновых пинков успокоились и перестали реветь.
Потом Вера кормила детей ужином, потому что оказалось, что уже вечер, притом не ранний. Павел ничего не ел – сидел за столом и смотрел на нее так, как будто она была инопланетянкой. Во всяком случае, в глазах у него стояли растерянность и смятение.
Потом Антон сказал, что даже ему пора спать, а мелким тем более, и увел мальчишек из общей комнаты.
И сразу же в доме установилась такая тишина, как будто в нем вообще никого не было.
– Не удивлюсь, если Антон им рты заткнул. Кляпами, – сказал Павел. И добавил удивленно: – Я не знал, что он такой…
– А я знала, – улыбнулась Вера. – Я же говорила, он очень на тебя похож.
Они перешли на «ты» незаметно. После пережитого вместе потрясения как-то и не выговаривалось холодноватое «вы».
– Вера…
Павел до сих пор сидел у стола как зачарованный. Но тут он встал, резко и стремительно, и сделал шаг к ней.
– Что?.. – пролепетала она. – Ты… Что-нибудь про них хочешь спросить?
– Нет! – Павел был невероятно взволнован. Черточки, лучами расходящиеся по его губам, стали глубже от этого волнения. – Ни про кого… Ничего я не хочу спрашивать! Мне почему-то и так все понятно… – изумленно добавил он.
Это мальчишеское изумление совершенно переменило его. То есть все как будто бы осталось прежним – и твердый прищур темных серых глаз, и короткий седой ежик, и точность каждого жеста… Но все это осветилось вдруг изнутри таким сильным, таким небывалым светом, что Вера не узнавала его черты. И порывистость, с которой он шагнул к ней, не узнавала тоже. Он казался ей очень сдержанным, даже суровым, и вдруг этот порыв, не внешний только, но идущий изнутри, от сильнейшего душевного волнения…
И все, что было потом, было таким неожиданным, непредугаданным, произошло так сразу и вдруг, что Вера не успела это даже осознать.
Павел сделал еще один стремительный шаг и обнял ее. Такое глубокое это было, такое могучее объятье! Он будто и не обнял ее, а вздохнул только, и его вздох стал объятьем естественно, сам собою. Но вместе с естественностью в этом было такое необыкновенное!
Все в нем было необыкновенно – и поцелуи, горячие и прохладные одновременно, и то, что его тело совершенно совпадало с Вериным, как будто их разделили когда-то надвое, и вот теперь они соединились снова. И эти расходящиеся по губам черточки… Вера чувствовала их при каждом его долгом поцелуе.
Ей казалось, Павел целует ее даже не долго, а бесконечно. Просто не прерывает поцелуй – тот все длится и длится, не повторяясь ни одним мгновеньем. Она узнавала его в каждом мгновении поцелуя, словно после долгой разлуки.
Все в нем она узнавала – и горячую тяжесть его тела, когда они оказались на кровати, и тяжесть рук, необъяснимую, потому что пальцы у него были длинные и тонкие, но такую прекрасную, такую изначально любимую… Она только теперь поняла, в чем была странность ее любви к нему. Это была именно изначальная любовь, возникшая словно бы раньше, чем они вообще встретились.
Оттого и это невиданное узнаванье того, что совсем ново, оттого и полное, до слез, совпадение.
Да нет, при чем тут слезы? Наоборот, Вера чувствовала такое сильное, такое всеохватное счастье, что в ней просто не оставалось места другим чувствам – тем, которые могли бы заставить ее плакать.
А потом она просто отдалась ему. Отдалась в самом полном, самом прямом смысле этого слова – как девчонка, как в первый раз. Улетающим, легким от счастья сознаньем Вера успела еще подумать: «Да, как в первый раз! Все впервые, жизнь чувствую впервые. Но без страха теперь – одно только счастье!..»
И больше она не думала уже ни о чем. Только до бесконечности целовала все его любимое тело, обнимала его собою и чувствовала в себе. И ничего больше не хотела, только чтобы это длилось и длилось, и всегда было так, как есть сейчас, в каждую долго-долго не уходящую минуту.
Но это кончилось все же. Кончилось одним, единым, общим вздохом, вскриком, взрывом. Кончилось тем же, чем и началось, – любовью. Той, что не могла стать сильнее, потому что бесконечно сильна была изначально, но все-таки стала еще сильнее, потому что это была их общая любовь.
И вот они лежали теперь на кровати у открытой двери эркера, слушали тихий шум фонтана и слушали друг друга, друг к другу прижавшись. И Павел рассказывал Вере о том, какой была без нее его жизнь, и слова вырывались из него неостановимо, а Вере и не хотелось их останавливать – наоборот, ей необходимо было их слушать, и она могла слушать их бесконечно.
Она чувствовала, что без преград прикасается к жизни. К ее прямой правде.
– Ты не куришь? – вдруг спросил Павел.
– Нет. А что?
– Да так. Я полгода назад бросил. А вдруг захотелось.
Он улыбнулся чуть смущенно, ему словно бы стыдно было перед ней и за такую мальчишескую слабость, и за такую обыкновенную потребность.
«Как маленький, – тоже чуть заметно улыбнувшись, подумала Вера. – Что в нем может быть обыкновенного? Все в нем… его!»
