Как заарканить миллионера - Биварли (Беверли) Элизабет (е книги .TXT) 📗
Раздеть и вымазать медом предложил Адам — и Дорси эта идея… гм… ну, не то чтобы понравилась, конечно… Скажем таю чем-то привлекла. Даже против привязывания она особо не возражала. Но тут Лукас заговорил о пустыне и стервятниках — и все испортил!
Итак, они намерены ее разоблачить. Выяснить, что Лорен Грабл-Монро — на самом деле Дорси Макгиннес, скучная почти профессорша социологии в скучном и респектабельном колледже «Северн». Вопрос лишь в том, долго ли она сможет от них прятаться. И какой ущерб нанесет это журналистское расследование ее научной и преподавательской репутации. Да и всей ее жизни тоже.
Конечно, журнал «Жизнь мужчины» ни одна уважающая себя женщина в руки не возьмет, однако Дорси порой его почитывала. И знала, на что способны Адам Дариен и Лукас Конвей. По отдельности. Если же они объединят усилия… даже подумать страшно!
Одним словом, выходные у Дорси напрочь пропали.
А сегодня, заскочив домой перекусить перед тем, как отправляться в «Дрейк», она с ужасом обнаружила, что совершенно лишилась аппетита. В желудке творилось такое, что для прозаических бутербродов с сыром ни места, ни желания не оставалось.
А вот ее мамочка отсутствием аппетита не страдала. Ее-то никто не разоблачает, не выставляют на съедение стервятникам под палящим солнцем пустыни! Ведь не она написала эту чертову книгу!
Карлотта Макгиннес была всего-навсего вдохновительницей. Первопричиной. Творящей силой. Но до таких глубин ни один чертов журналист не докопается.
В этот ясный осенний день Карлотту волновала лишь одна проблема: что надеть, голубое или зеленое? Отняв руки от лица, Дорси взглянула — не на саму мамочку, нет, на это ее отваги не хватило, — а на отражение в зеркале. Как всегда, Карлотта выглядела светской дамой, безмятежной и безукоризненно элегантной. Платиновые волосы лежали безупречно — волосок к волоску. Домашняя униформа — вельветовые джинсы и туника — сегодня была выдержана в сиреневых тонах: цвет подчеркивал бледную голубизну глаз, а покрой — хрупкость фигуры.
Трудно поверить, что мать и дочь разделяет четверть века! В свои пятьдесят два Карлотта так же хороша, как и тридцать лет назад. Может быть, даже стала еще красивее, ибо к пятидесяти годам она приобрела опыт и знание жизни, какого у двадцатилетней быть не может. А еще — взгляды, каких не встретишь у подавляющего большинства женщин ни в двадцать, ни в сорок, ни в семьдесят.
К подавляющему большинству принадлежала и Дорси. Нет, она очень любила мать (несмотря на то, что Карлотта частенько доводила ее до белого каления) — любила, но не понимала ни одного ее поступка.
— Пожалуй, надену голубое, — не дождавшись ответа от дочери, приняла наконец решение Карлотта.
Голубое в самом деле идет ей больше зеленого, мысленно одобрила выбор матери Дорси. Но все прочие решения Карлотты были на первый взгляд лишены смысла. Это при том, что мать Дорси очень решительная и самостоятельная женщина, хотя ни одного дня в жизни она не проработала (по крайней мере, с девяти до пяти).
— Очень милое платье, — вяло откликнулась Дорси.
Изысканная шелковая штучка без рукавов была, пожалуй, покороче, чем обычно носят дамы среднего возраста, но Дорси не сомневалась, что на Карлотте платье будет смотреться превосходно.
— А куда ты идешь? — поинтересовалась она.
— Холлис Барнетт празднует свое пятидесятилетие, — объяснила мать. — Судя по всему, вечеринка будет шумная.
— Здорово, — без особого энтузиазма заметила Дорси. — Пятьдесят лет — важная веха в жизни.
Карлотта снова перевела взор на зеленое платье.
— В самом деле, — откликнулась она. — Особенно если учесть, что на самом деле Холлис эту веху прошла семь лет назад.
Она приложила зеленое платье к себе, посмотрелась в зеркало, затем снова бросила его на кровать рядом с голубым и принялась, склонив голову, внимательно разглядывать оба.
— Знаешь что? — заговорила она наконец. — Почему бы тебе не пойти со мной? Надень зеленое платье. Ты в нем будешь великолепна.
Платье из изумрудного бархата было еще короче голубого и не имело не только рукавов, но и бретелек Дорси взглянула на него, затем выразительно перевел взгляд на свое собственное одеяние — джинсы, ботинки и неописуемую фланелевую рубаху.
— Не знаю, Карлотта. По-моему, такой наряд не для меня.
Мать негодующе фыркнула:
— Очень даже для тебя! Брось наконец эти кошмарные джинсы, свитера и… — тут ее передернуло, — фланелевые рубашки! Честное слово, Дорси, ты одеваешься как лесоруб. Тебе бы следовало сменить имя и назваться Ларсом.
— Ларсом?
Едва открыв рот, Дорси тут же об этом пожалела. Когда же она поймет, что Карлотту нельзя поощрять?! Ее мать и без поощрений способна говорить часами.
— Именно Ларсом, — отозвалась Карлотта — Дорси не успела ее отвлечь. — Был у меня один знакомый лесоруб, швед, по имени Ларе — так вот, он из фланелевых рубах не вылезал. Конечно, иногда это даже пикантно — например, если на мужчине, кроме этой рубахи, ничего нет. Но в иной, не столь интимной обстановке… Ему надо было бы зваться Бьерном. Он был огромный и неуклюжий, как медведь. Ты знаешь, что «Бьерн» по-шведски «медведь»? Интересно, а что по-шведски значит «Ларе»? Может быть, «фланелевая рубаха»? Кстати, если подумать, его могли бы звать и…
— Карлотта! — воззвала к ней Дорси своим фирменным «профессорским» голосом. Мать удивленно подняла тонкие брови.
— Что такое?
— Мы, кажется, говорили о чем-то другом.
По счастью, Карлотта с ней согласилась:
— Да, в самом деле. О том, что ты наденешь это платье и пойдешь со мной на вечеринку.
Дорси покачала головой.
— Нет. Мы говорили о том, что это платье, — она ткнула пальцем в зеленый бархатный лоскуток, — с этим телом, — ткнула себя в грудь, — не сочетается.
Но мать не сдавалась.
— Дорси, ты только примерь! Ну что тебе стоит!
— Оно не в моем стиле, — непоколебимо ответила Дорси.
— Глупости! Фигура у тебя великолепная, черты лица такие, за какие любая женщина готова миллион отдать. — Она потрепала дочь по щеке. — Не говоря уж о чудных зеленых глазах и рыжих волосах, которые ты унаследовала от отца.
Само собой подразумевалось, что больше Дорси от отца не получила ничего хорошего. Но она промолчала (зачем же говорить о том, что само собой подразумевается?), и Карлотта не стала развивать неприятную тему. Реджинальд Дорси был в их маленькой семье persona non grata. Главным образом потому, что уже много лет отсутствовал.
— Тебе просто надо поработать над… э-э… манерами, — добавила Карлотта.
Дорси едва не расхохоталась. С каких пор мамочка стала так деликатно выражаться?
— Иными словами, стать другим человеком. А зачем? Чтобы заарканить миллионера? Спасибо, я лучше над диссертацией поработаю.
Пухлые губы матери сжались в тонкую линию.
— Дорси, диссертациями сыта не будешь.
— Предпочитаю духовную пищу, — отрезала Дорси.
Карлотта выгнула тонкую пшеничную бровь.
— Сегодня вечером ты пойдешь со мной на день рождения к Холлис! В этом платье! Вот увидишь, мужчины от тебя глаз не оторвут! К концу вечера твоя судьба будет устроена, поверь мне!
«Утверждение по меньшей мере смелое, если не самонадеянное», — подумала Дорси.
Дело даже не в том, что она считает ниже своего достоинства сидеть у кого-то на шее. Дело в том, что до сих пор ни один знакомый мужчина не выражал желания обеспечить ее на всю жизнь. На несколько месяцев — пожалуйста; самое большее — на год-два. Даже блудный папаша Реджинальд и десяти лет не провел рядом с любимой женой и дорогой дочерью.
— Спасибо, Карлотта, — великодушно ответила Дорси, — но я действительно не смогу — сегодня работаю в «Дрейке». И потом, — добавила она торопливо, страшась, что при слове «Дрейк» Карлотта в очередной раз заведет речь о холостых миллионерах, — не думаю, что Холлис Барнетт будет рада меня видеть. Меня ведь не приглашали.
— О, Холлис против незваных гостей не возражает, — отмахнулась Карлотта. — Сама она именно так встретилась с мистером Барнеттом — явилась без приглашения на день рождения его первой жены. — Поколебавшись, она добавила:
