Экзотические птицы - Степановская Ирина (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Ну, мы ведь, русские, всюду в первых рядах. Я, как дурак, пошел посмотреть. Из-за спин студенческих слышу — дыхание Чейн-Стокса. Терминальная фаза. А преподаватель наш, что из «Скорой помощи», фонендоскопом размахивает, все чего-то мальцам объясняет, пытается услышать чье-то мнение… Я за два года так и не научился полностью понимать их быструю речь, но здесь мне это оказалось ненужным. Я будто в транс впал. Зашел незаметно доктору за спину. Надя мне ларингоскоп подсунула, аппарат искусственного дыхания подключила. Бабулька уже не понимала, что с ней. Я челюсть отжал, язык отодвинул, трубку поставил, Надя пустила смесь, через минуту мексиканка порозовела. Студенты ничего не поняли, раскрыли рты, врач покраснел, руку мне пожал, говорил: «Спасибо, коллега»… А вечером меня подкараулили и побили.
— Кто? Неужели доктор велел? — изумился главный врач.
— Не думаю, — ответил Ашот. — Побила своя братия — санитары чернокожие. Чтобы не выпендривался. Они меня не любили, тоже считали чернокожим, будто своим. Я ведь в больнице не хотел говорить, что я врач, но городок маленький, не утаишь. А у них там строго. На все своя иерархия. Врач — значит врач. Санитар — значит, знай свой место. Да я бы если подумал хорошенько, то и не полез бы. Но наша «совковая» привычка за все отвечать и лезть куда не просят сделала свое дело. Но, между прочим, побили меня тогда не так сильно, как сейчас. Операция была не нужна.
— А кто нашел тебя? Или дошел сам?
— Надя ехала домой. Подобрала. Я шел вдоль дороги. Она увидела, начала хохотать — ты, говорит, как Пушкин после дуэли.
— Что же здесь смешного? — не понял спаситель, потому что не заметил сходства Ашота с поэтом под белой марлевой повязкой.
— Русские мы, — как-то неопределенно пояснил Ашот. — Да еще медики. У нас свое понятие смешного.
— А Надя эта там осталась? — почему-то вдруг спросил главный врач. — А то чувствую я, она тебя держит. Но можно было бы и ее к нам позвать.
— Она там осталась, — сказал Ашот и закрыл свой единственный видимый глаз. Что-то в сон после коньяка клонит…
— Ну, отдыхай! — поднялся со стула гость и прибрал на тумбочке. — Отдыхай, да не расслабляйся! Соображай и помни о моем предложении. Я еще зайду!
Ашот затих на подушке, и посетитель тихонько затворил за собой дверь. Те из больных, которые были в это время в палате и слышали разговор, с интересом посмотрели ему вслед.
Тина лежала в темноте палаты с раскрытыми глазами. Неясный луч света через приоткрытую дверь пробивался из коридора. Сегодня из медсестер дежурила Рая, которая сочла, что состояние Тины вполне позволяет ей, Рае, провести ночь не сидя на стуле за столиком в палате возле больной, а удобно устроившись на кушетке в медсестринской комнате. Барашков и Мышка тоже уехали по домам. На этом настояла сама Тина, настолько у них был измученный вид после того, как несколько ночей подряд они дежурили возле нее, сменяя друг друга. На всякий случай в отделении из докторов остался Владик Дорн, но, как поняла Тина, в палаты к больным он заходил нечасто. А Тине было все равно. Ей и не хотелось никого видеть.
«Какая разница, в сущности, когда умереть? — думала она. — Если это все равно неизбежно?»
Полоска света у двери стала будто бы несколько шире. Тина с удивлением повернула голову и увидела, как женская фигура в толстом махровом халате до пола, с какой-то странной яйцевидной головой осторожно остановилась в дверях и шепотом сказала:
— Извините, пожалуйста, если вы не спите, ответьте!
— Я не сплю! — с еще большим удивлением ответила Тина.
— Можно войти? — прошептала фигура.
— Входите… — Тина приподнялась на постели и включила свет в изголовье. На мгновение она зажмурила глаза, а когда открыла их, то увидела, что возле нее стоит молодая женщина в сиреневом халате и застенчиво теребит пальцами пояс с кручеными шелковыми кистями.
— Я ваша соседка, — ответила на немой вопрос Тины пришедшая женщина. — Мне надо у вас кое-что спросить. Днем прийти к вам в палату нельзя — не пускают.
— Почему не пускают?
— Чтобы не заразить вас перед операцией. Вам не говорят, но я слышала, что операция будет послезавтра.
— Отчего же мне не говорят? — еще больше удивилась Тина.
— Чтобы не тревожить, — приложила палец к губам женщина. — Но я считаю, что это неправильно. Может, вы захотите что-нибудь сделать напоследок…
«Это Барашков, наверное, придумал, — подумала Тина. — Увезти меня на операцию под действием снотворного, чтобы я не знала. Атеист хренов. Но с другой стороны, конечно, он прав. Зачем мне думать о том, что будет завтра, послезавтра… А приготовлений у меня все равно нет никаких. Зла я ни на кого не держу. И сама давно всех простила. Хотя, — Тина поджала губы, — не может быть, чтобы Барашков мне не сказал про операцию. Так не делают, так не полагается!»
— Так вы зачем пришли? — спросила она женщину вслух.
— Меня спасла ваша знакомая! — также шепотом сказала та. — Но этому никто не верит!
— Какая именно знакомая? — не очень поняла Тина. — Ко мне приходили несколько знакомых.
— Та, которая вошла с рыжим доктором и сказала, что она даст мне какие-то шарики. Она их оставила на бумажке и велела пить через три часа каждый день. У меня осталось только на завтра! Мне нужно срочно найти эту женщину. А то увезут вас на операцию — и все. Негде будет концы искать!
— Так у вас что, перестала болеть голова? — изумилась Тина.
— Да ведь слышно, наверное, что я уже целый день об стенку не стучусь! Но очень боюсь, вдруг опять начнется? Ведь это же ужас! Голова болит так, что помогает только, когда ею колотишься. Мужу моему здесь сказали, что я того! — И женщина выразительно покрутила пальцем у левого виска. Тут только Тина поняла, что голова у нее чем-то замотана. — Но он этому не верит!
— А что у вас на голове? — спросила Тина.
— Чалма! — пояснила женщина. — Чтобы не больно было стучаться об стену! Сейчас в ней нужды уже нет, а снимать боюсь! Вдруг опять начнется? А что за горошки она мне дала такие? Вы, случайно, не знаете?
— Не знаю, — ответила Тина. — Но интересно было бы узнать. Уж больно странно вы про это рассказываете.
— Не верите? Вот вам крест! — И женщина истово закрестилась. — Я уж кому только не молилась! И порчу снимала, и по монастырям ездила! Все без толку. И вдруг — как по волшебству!
— Ну уж по волшебству! — усомнилась Валентина Николаевна. — Вас ведь все-таки лечили! Уколы делали, наверное. Какие-нибудь процедуры, массаж…
— Да я этого массажа приняла! На сто лет вперед хватит! Как муж только выдерживает! Сколько денег за меня переплатил! Ничего не помогало! Стану я врать!
— Женщина эта — жена нашего доктора Барашкова, — устало сказала Валентина Николаевна, ее этот разговор начал почему-то раздражать. — Спросите у него. Он вам даст телефон. Она гомеопат, занимается и частной практикой. Зовут ее Людмила Борисовна. Я думаю, вам удастся договориться, чтобы она пришла к вам еще раз.
— Спасибо! — сказала женщина и прижала руку к груди. — Можно я завтра зайду еще раз, если вдруг у меня не получится договориться?
— Заходите, — пожала плечами Тина. — Хотя все у вас получится.
Женщина ушла к себе, и Тина в тишине ночи услышала, как она легла на кровать и затихла.
«Точно ведь, не стучит! — поджала губы Тина. — Неужели правда Людка так помогла? Не может быть! Что за наука гомеопатия? Нам в институте говорили, что лженаука. А сейчас лекарств этих развелось и фирм… А все-таки внушили, наверное, этой больной что-нибудь в таком роде. Вот она и думает, что ей шарики помогли! А на самом деле вовсе не шарики… — Размышляя так, Тина сладко зевнула и, прежде чем заснуть, подумала: — Хоть сон у меня тут наладился! Готова спать просто часами! Но по сути, — задала она себе вопрос, который в другое время показался бы страшным, теперь же он нисколько не пугал ее, — чем этот сон отличается от смерти? Ведь я же не чувствую ничего?»
Ей показалось, что она заснула на секунду и продолжала удерживать в памяти свой вопрос, но когда она открыла глаза, сквозь жалюзи светило недолговечное осеннее солнце и чей-то очень знакомый голос сказал в коридоре за дверью:
