Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
Она выдохнула, плотнее закуталась в плед. Лежа спиной к парню, она думала о том, что стоит к нему повернуться и хотя бы как дела спросить ради приличия. Но не могла. Думала, что от этого станет еще хуже.
Локвуд лег на спину, потом зашуршал страницами книжки.
— Я слышала вчера все, — произнесла Бонни, чувствуя дикую усталость и ни с чем не сравнимую слабость. — Мне лучше съехать… Всем станет лучше. Твоей матери, тебе, твоей девочке, которая ждет тебя…
— А тебе? — спросил он. Бонни легла на спину, решительно уставившись в потолок. Она стала пленницей собственных приоритетов, этой квартиры. Она стала пленницей этого парня, который никак не может вписаться в окружающий мир. Каждый человек занимает определенную позицию в этой безумной пляске… Но Локвуд танцевал и жил по-другому. Он выделялся. Он не подходил. И она — тоже.
— Конечно, станет.
Он помолчал с минуту, а потом вновь вернулся к своей книжке.
— Я вот тут Уайльда нашел. Оказывается, он и поэтом был… А я его только по одному роману знаю! Хочешь, вслух прочитаю?
— Нет, — тут же оскалилась Бонни, снова выпуская свои шипы наружу. Ей, и правда, не хотелось ни стихов, ни разговоров, ни заботы. Тайлер костью в горле мешал, и его излишнее внимание снова стало сводить с ума.
В комнате было темно. Слез и сил не осталось. Девушка смотрела в потолок, чувствуя сумасшедшую тоску… А еще она поймала себе на мысли, что совершенно забыла о Елене, что и та, в свою очередь, не объявляется. Вот тебе и шарм дружбы: сплошной брак, украшенный вынужденной взаимопомощью и фальшивыми обещаниями.
— Не люблю я книги. Они пригодны лишь для конкретного контекста. Никогда не помогают.
— Зато помогают абстрагироваться. Знаешь, это лучше сигарет. Здоровье не сажают, по крайней мере.
Мулатка усмехнулась, закрыла глаза, решив показать, что она не настроена сегодня на беседу, что ей плевать на стихи Уайльда, на абстрагирование и на то, что сигареты вредны. Она хотела тишины и единения с собой.
Локвуд редко когда замечал такие знаки.
— Тебя надо с моей подругой свести, — решила сказать девушка напоследок. — Она мне говорила то же, что и ты.
Беннет отвернулась. Душевная тоска разрасталась, и с каждым днем находиться в пределах этой квартиры становилось все невыносимей и невыносимей.
Нужно забыть. Многие ж люди после детских, психических травм продолжают же нормально жить. Заводят семьи, рожают детей и дышат, дышат, дышат! Или кино — лишь красивая ложь, которую мы видим на экранах? И если это так, если книги пригодны лишь для конкретного контекста, а фильм построены на лжи, то не остается больше ничего, кроме сигарет и сожаления. Считайте это цинизмом, но контраргументов что-то больше не находится верно?
Она услышала, что Локвуд завошколся. Он лег на спину и стал листать страницы книги.
Стихи! Как же они пусты… Делишь Бога надвое, проклинаешь своего отца, стараешься терпеть и не обращать внимания на унижение, а потом кто-то говорит, что поэзия прекрасна. И вмиг будто бы разбиваются последние надежды. Жизнь твоя рушится на глазах, а стихи прекрасны. Тебя домогается собственный отец, а стихи прекрасны. Тебе не верят, в тебя плюют, а стихи прекрасны. Искусство высокомерно… Поэтому Бонни его всегда ненавидела.
Тайлер затих, потом улыбнулся — Бонни не видела, но знала это наверняка — и гласно произнес:
— Смотри, я нашел «Сонет к свободе». Кстати, у него названия многих стихов написаны на латинском. Латинский — язык мудрецов и эстетов. Жаль, что я его так и не осилил.
Бонни накрылась с головой. Она больше не хотела слушать Локвуда. Но тот игнорировал такое явное пренебрежение. Наоборот, он схватился за плед, резко отдернул, увидев, что сильная и смелая феминистка скрутилась калачиком, желая исчезнуть из этого мира.
— Слушай, как красиво он пишет:
Не то чтоб я любил сынов твоих, Свобода, —
Слепцов, живущих лишь одним грядущим днём,
Невежд, коснеющих в невежестве своём.
Музыкой полились слова. Беннет и подумать не могла, что Тайлер способен так выразительно читать чьи-то нелепые размышления о свободе…
Свобода — сказка для взрослых. Зубная фея и пасхальный кролик — миф для детей, а свобода — для взрослых.
И как выкинуть из памяти все те ужасные события, которые сейчас выбрались из темниц души и вновь заполонили все мысли?
Тайлер продолжал:
Но хаос, но террор, но рёв и вой народа
Сродни моим страстям, как морю — непогода;
Сродни страстям… Или зависимостям. Бонни не смогла сдержать слез, но теперь уже не желала их скрывать. Ей бы не вслушиваться в эти строки, ей бы не концентрироваться на смысле, не сопоставлять нетленные строки со своими размышлениями… Но она не могла. Словно кто-то нашептывал ей об этом, словно кто-то приказывал слушать эти стихи.
Тайлер, словно прочувствовав боль своей подруги прочел последнюю строку еще раз:
Сродни моим страстям, как морю — непогода;
Их ярость буйная мила душе моей
Безмерно, — а не то, пусть произвол царей
Предательством, кнутом, попранием Природы
Он читал медленно, тихо и патетично. Не сбиваясь, не ошибаясь. Безупречная дикция, отличное произношение и магия слов, — все это пробиралось в самые глубины души, заставляя снова вспоминать, но уже не об отце, а о лучшей подруге. Почему же Елена так страстно зачитывалась второсортными романами? Почему она не хотела с кем-то встречаться, не хотела ходить по клубам?
Ее ломало. Так же как сейчас саму Бонни. В такие моменты действительно не хочешь никого к себе подпускать.
В одиночестве находишь успокоение… Нет фальшивого сочувствия, несуществующей эмпатии, нет никакой лжи и никакого притворства. Наедине с собой только и можешь успокоиться.
Или же читая книги, слушая стихи… Рыдания содрогали тело, убивая напрочь последние попытки казаться сильной. Бонни вновь не ощущала холода, несмотря на то, что в комнате было прохладно, а озноб еще не прошел.
— Заткнись, Тай. Ну пожалуйста, — прошептала она, зажмуриваясь и ненавидя себя за проявление слабости. Столько лет тренировок! Столько репетиций, и сейчас все рухнуло к чертям собачьим! — Ненавижу тебя…
Локвуд замолчал на время, а когда его подопечная высказалась, он продолжил:
Призвав в помощники обман, насилье, ложь
Права народа нарушает ежечасно, —
Я и не шелохнусь… Что мне? — но всё ж, но всё ж
Те Мученики, что, пусть подвиг их напрасный
На баррикадах погибают ни за грош…
Свидетелем мне Бог, — я в чём-то с ними схож.
Кульминация. Ну что ж, хоть тут не надо тянуть с концовкой… Но от этого легче не стало.
Бонни подорвалась, и она бы ушла в эту же минуту, но в глазах потемнело, а тошнота подступила к самому горлу. Беннет подумала, что ее сейчас вывернет наизнанку, что она выблюет всю свою желчь, всю свою душевную грязь…
Но изображение восстановилось. И послевкусием остался соленый привкус на губах и жуткая головная боль. К обнаженным и худым плечам девушки подкрался холод. Он подарил свое нежное объятие… Беннет обняла себя руками желая согреться. Она боялась пошевелиться, словно это повлекло бы за собой какую-то жгучую необратимость. Локвуд подсел рядом. Он так тихо подошел, что мулатка его даже не услышала. Она вздрогнула, когда он расположился рядом, но не осмелилась взглянуть на чтеца стихов Уайльда. Тайлер аккуратно обнял девушку за плечо, прижал ее к себе и больше не стал ничего говорить, ловя себя на мысли, что это первое объятие и первое откровение, когда Беннет не пытается отвернуться или сбежать.
5.
Он привел ее в такое же помещение. Тот же дизайн, те же барные стойки… Только в центре вместо танцпола был бассейн, в котором было всего человека четыре. Здесь народу гораздо меньше.
Гилберт зачарованно оглядывалась, пока Сальваторе вел ее за руку к дальнему краю бассейна. Девушка чувствовала давление абсента все сильнее. И вот в животе стало растекаться приятное тепло, а мысли перестали жалить. Они испарились. Растворились. Исчезли.
