Предания вершин седых (СИ) - Инош Алана (бесплатные версии книг .TXT) 📗
— Эх, яичницы бы горяченькой ещё! — мечтательно проговорила она.
— Ну так сходи, попроси у горожан яиц, — усмехнулась Эвгирд. — И сковородку уж заодно.
— Яйца у нас и дома есть, — рассудила Хемильвит. — И правда, сгоняю-ка я.
— Давай. Да побыстрее, перерыв на обед короткий, — кивнула Эвгирд. И добавила, когда та исчезла в проходе: — Спасибо камню госпожи Рамут. Огромная польза от такого способа передвижения. Сберегает кучу времени!
Леглит четвёртый день кусок в горло не лез. Кошка-вдова... Пусть. Так лучше для неё. Лишь бы эта хрупкость не от болезни, ведь страшно подумать, если с ней что-нибудь... Леглит сняла шляпу, и ветерок обдул голову, с которой зубчато-рычажное приспособление Театео в очередной раз сбрило всё отросшее за пару месяцев.
Едва она сделала глоток отвара, как из прохода появилась не Хемильвит, а родительница Зареоки, Владета. Одного взгляда на её серьёзное, суровое лицо Леглит хватило, чтобы похолодеть от дурных предчувствий.
— Гм, доброго дня, госпожа Леглит, — проговорила женщина-кошка. И добавила, поклонившись Эвгирд: — И тебе, госпожа, чьего имени не знаю. Беда у нас...
Леглит вскочила, ощущая дрожь в коленях и обморочную дурноту в кишках.
— Что с ней?
Владета долго молчала, хмуро вглядываясь в навью, в их обед на бочке, в строящийся вдали водовод, похожий на изящный арочный мост... А Леглит с каждым мгновением этого промедления погружалась в мертвящий холод.
— Нет, — пробормотала она, качая головой. Губы вмиг пересохли, а у ветра не хватало сил, чтобы наполнить её грудь свежим воздухом. — Нет...
— Да живая она, — буркнула женщина-кошка, сообразив, к счастью, как её затянувшееся молчание выглядело. — Хворь сонная какая-то у неё. Спит уж четвёртый день кряду, никак не добудимся. Девы Лалады в Тихой Роще говорят, что только ты её поднять сможешь. Слово какое-то знаешь... Это правда? Знаешь?
— Какое слово?! Что случилось?! — вскричала Леглит, на грани помешательства от ураганной смеси ужаса, боли, острой нежности, любви, неуверенного облегчения: «Жива...»
— Идём со мной, госпожа, сама увидишь, — сказала Владета.
Леглит, усилием воли собрав чувства и разум в кулак, обернулась к Эвгирд, которая уже повязала себе салфетку на грудь и собиралась вцепиться зубами в гусиный окорочок, но появление женщины-кошки с тревожными новостями отвлекло её от обеда.
— Эвгирд, мне нужно отлучиться, — глухо пробормотала Леглит. — На какое время — пока не знаю. Справитесь тут без меня?
— Конечно, Леглит, не беспокойся! — Эвгирд встала, с серьёзностью и сочувствием сжав её плечо. — Отлучайся хоть до завтра, всё будет в полном порядке.
— Благодарю. — И Леглит поспешила шагнуть следом за Владетой в проход.
Она очутилась в пещере, наполненной золотистым светом. Из стены бил горячий родник, струясь в каменную купель, утопленную в пол до краёв. Сердце тут же сжалось: Зареока! Любимая лежала на кафтане, а её голова покоилась на коленях Яворицы — женщины-кошки, с которой Леглит порой встречалась на строительстве Зимграда и знала её как опытную и прекрасную мастерицу своего дела. Но что она здесь делала? Почему придерживала голову Зареоки на своих коленях так бережно, так ласково? Впрочем, в этот миг Леглит было не до того. Бросившись к девушке, она опустилась рядом с ней на колени и всмотрелась в её похудевшее лицо — уже без тех милых щёчек, которые навья так любила.
— Зоренька... Ты слышишь меня? — позвала она тревожно, нежно.
Нет ответа... Даже ресницы не дрогнули. А Яворица сказала:
— Возьми-ка свою ладу. — И, осторожно приподняв Зареоку, передала в объятия Леглит.
Опять ёкнуло сердце: совсем худенькая стала, легче пёрышка. Держа её на весу, навья растерянно подняла лицо к жрицам, находившимся тут же, в пещере.
— Что с ней? Чем она больна? Почему не отзывается? — пробормотала она.
— Недуг этот — от тоски, — ответили ей.
А Владета воскликнула:
— Давай, разбуди же её! Ты же знаешь слово!
И тут же виновато и испуганно прикрыла себе рот рукой: в Тихой Роще нельзя было громко разговаривать, а уж тем более кричать.
— Какое слово? Я ничего не знаю... — Леглит только и могла, что прижимать Зареоку к себе и с морозящим душу страхом всматриваться в её безответное, далёкое, погружённое в покой лицо.
— Знаешь, знаешь, — тихонько и ласково засмеялись девы Лалады, будто ручеёк прожурчал. — Сердце своё слушай — оно подскажет.
Сердце... Что оно подсказывало навье? Что всё, что она делала, чему отдавалась так самозабвенно, до изнеможения, не стоило и волоска Зареоки. Всё это — ничто без неё. Прах, каменная пыль, отголосок честолюбивых устремлений. Просто холодная груда мрамора, мёртвая без волшебного тёплого света её глаз, без её улыбки, без прикосновения колдовских маленьких пальчиков.
— Зоренька, услышь меня, — чувствуя влагу и едкую соль на ресницах, сквозь ком в горле проговорила Леглит. — Мне без тебя ничего не нужно. Я всё оставлю, всё брошу, от всего откажусь. Без тебя всё это — пустая, бессмысленная суета. Без тебя мне только и останется, что похоронить себя в одной из этих каменных глыб... Потому что без тебя моя жизнь — ничто. Без тебя всё — ничто! Прошу, услышь меня, посмотри на меня, счастье моё, любимая моя, ягодка моя... Черешенка моя.
Откуда взялась эта последняя сладко-ягодная боль? Кто нашептал её Леглит, шелестя и вздыхая крыльями? Как бы то ни было, ресницы Зареоки вздрогнули и разомкнулись, а вместе с ними и сердце навьи упало в тёплую волну счастья и облегчения. Из груди девушки вырвался глубокий вздох. Обведя туманно-сонным взглядом вокруг себя, она пробормотала:
— Что со мной? Где это я? — Её глаза остановились на Леглит, губы задрожали, и с них сорвалось: — Моя... жестокая лада.
Прильнув поцелуем к её лбу и сжав её, такую до пронзительной и нежной боли хрупкую, навья проговорила:
— Не жестокая. Просто — твоя. Твоя и больше ничья.
Ручка Зареоки, когда-то пухленькая и мягкая, а теперь тонкая и прозрачная, приподнялась и легла на впалую щёку Леглит.
— Пожалуйста... Кто-нибудь, накормите её...
Ещё недавно чуть не сошедшая с ума от ужаса, теперь Леглит обезумела от счастья. Вся пещера рокотала и наполнялась отголосками её смеха и звонким эхом поцелуев, которыми она покрывала лицо девушки.
— Чудо моё... Прелесть моя... Обожаю, обожаю тебя! — Поднявшись, Леглит закружила Зареоку на руках.
— Ну-ка, дай сюда, уронишь ещё! Полоумная! — воскликнула Владета, протягивая руки к дочери.
— Да... Да, конечно, — пробормотала Леглит, повинуясь. Она была так счастлива, что не имело значения, в чьих объятиях сейчас Зареока. Главное — жива и здорова.
Отдав девушку родительнице, она не сводила с неё затуманенных влажной радостью глаз и пятилась... Пятилась, пока не ухнула в горячую воду купели — прямо в одежде и сапогах, подняв тучу брызг. Вода залила нос, уши и глаза, попала и в горло. Фыркая, кашляя и отплёвываясь, Леглит вынырнула с выпученными глазами, а все вокруг смеялись, даже суровая родительница Зареоки покатывалась. Жрицы будто колокольчиками в горле перезванивались, а Яворица издавала мурлычущий смешок. Рядом с ошалевшей от падения навьей плавала её шляпа.
— Ну вот, матушка Лалада, прими в своё лоно новую дочь: она сама к тебе пришла, а вернее, свалилась, — полушутливо, полусерьёзно молвила одна из жриц — та самая, к которой Леглит когда-то обращалась с вопросом о свадьбе.
Её рука мягко легла на макушку Леглит и окунула её в воду трижды.
— Повторяй за мной: принимаю в своё сердце свет Лалады...
— Принимаю... в своё сердце... уфф, свет Лалады, — эхом бормотала Леглит, всё ещё давясь от попавшей в горло воды.
— ...и открываю душу свою для любви, — закончила жрица.
— И открываю душу свою... кх-х... для любви, — кашлянула навья, ощущая тёплые мурашки по всему телу. Даже вылезать не хотелось — так уютно и хорошо ей стало в купели, хотя, признаться, и мокровато. — А ничего, славная водичка...
