Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Места Маше не хватило, поэтому она устроилась на спинке, страшно напоминая Тане нахохлившегося воробья на проводе.

— Ну спой хотя бы в честь дня рождения, — протянула Машка, скорчив жалобную рожицу.

— Он был месяц назад, — Таня улыбнулась и положила голову на плечо Валере, глубоко вдыхая. — Да и что тебе спеть-то?

Вечер был будто июньский. Солнце прогрело и воздух, и траву, и скамейки, и Таня, растворяясь в тишине и тепле, смотрела с высоты их холмов на розовеющие от заходящего солнца озёра и не могла насмотреться.

Она была счастлива. Да. В последние дни Таня видела это так ясно и чувствовала так полно, что боялась даже смеяться, потому что ей казалось, что она растеряет крупицы этого большого и какого-то торжественного счастья. Она может вдохнуть весенний воздух, отдающий смолой, так сильно, что начнёт кружиться голова; она может обернуться и увидеть там, за крышами серых казарм, высокий темнеющий лес; она может пойти туда рано утром, и плевать, что это не прогулка, а марш-бросок с полной выкладкой. Таня может смотреть на эти едва охватываемые взглядом озёра, может лежать в траве и разглядывать росу близко-близко, замечать каждую чёрточку, каждую веточку, капельку, дышать сырой землёй и тёплым асфальтом.

Она может петь сколько хочет.

У неё есть Валера, Машка, Надюша и ещё одиннадцать девчонок, есть Марк, Денис, дядя Дима, тётя Катя, Сашенька, мамочка, живая и невредимая, Вика и Димка. Ей ничего больше не надо.

Таня чувствовала себя такой счастливой, что ей было страшно.

— Ну что-нибудь, — продолжила клянчить Машка.

— Нам с тобой к Сидорчуку стрелять в девять, ты помнишь? — пытаясь перевести разговор на другую тему, напомнила Таня.

— Не напоминай, забудешь такое! Лучше спой.

— Спой, правда, Лисёнок, она не отстанет, — Валера погладила её по волосам. — Мы все хотим послушать. Правда, девочки?

Таня улыбнулась и посмотрела на девчонок напротив, не поднимая головы: Надя, Вика и даже Настя Бондарчук активно закивали.

Она не очень любила петь. Нет, то есть, конечно, распевать во всю силу лёгких несложные детские песенки — это пожалуйста, это очень даже к ней, но исполнять что-то серьёзное, тем более перед кем-то, Таня не любила и даже чуть-чуть боялась. Иногда сама удивлялась, как умудрилась закончить музыкальную школу с красным дипломом, спеть на экзамене перед самим директором и не умереть при этом от страха.

Но лица у девчонок, освещённые уже почти севшим за озёра негреющим солнцем, были такие светлые, спокойные и по-вечернему умиротворённые, что она кивнула. Потому что петь, когда так, хорошо. Всё хорошо.

Много-много дней назад, когда она запоминала глазами серый гладкий бок бомбы, чтобы видеть его потом в кошмарах всю свою жизнь, далёкий прерывающийся голос лейтенанта сказал ей: «Всё будет хорошо». Таня не поверила — ещё бы, где уж там верить — и отчаянно, уже почти теряя сознание, потребовала, чтобы он повторил, сказал ещё раз. Калужный сказал. Он пообещал ей.

Таня не знала, как, но своё обещание он сдержал.

— Ладно, — улыбнулась она, подняла голову с Валериного плеча, быстро встала на середину, одёрнув китель и хорошенько прокашлявшись. Машка, страшно довольная и едва не приплясывавшая от нетерпения, тут же уселась на освободившееся место. Решив в такой чудесный вечер не обращать внимания на эту наглость, Таня спросила:

— Что тебе спеть?

— Что хочешь.

На секунду она задумалась: в голове мгновенно пронёсся поезд бессонных ночей, которые Таня потратила на разучивание длиннющих арий, но в итоге она остановилась на той, что пела на выпускном экзамене.

— Я хочу «Canto Della Terra».

Валера одобрительно улыбнулась, потому что слышала эту арию не меньше сотни раз и любила её. Девчонки, услышав солидное итальянское название, как-то сразу оправились, сели прямей, раскрыли глаза пошире и приготовились слушать.

— Катадела что-что? — презрительно сморщилась Машка, и Таня почти обиделась:

— Канто делла терра, — поправила она поучительно. — Это итальянская ария Андреа Бочелли, вообще-то.

— Господи, пока выговоришь, язык сломаешь.

— Он у тебя без костей, не сломаешь, — заступилась Валера, пихая Машку в бок. — Не нравится — вставай обратно. Или иди к Сидорчуку.

— Спой другую, у этой даже название скучное! — потребовала Машка.

— Какую тебе другую, знаток итальянских арий? — Надя закатила глаза.

— Слушайте, какую, и учитесь, пока я жива, — Машка вскочила, встав рядом с Таней, расстегнула несколько верхних пуговиц кителя, откашлялась, вызвав такими внушительными приготовлениями испуганные взгляды девчонок, и начала оглушающе громко: — По До-о-ону гуляе-ет, по До-ону гуляе-ет, по До-о-ону гуляет каза-а-ак молодо-о-ой!

— Кто опять орёт, как драная кошка, отдохнуть нельзя! — из окна казармы высунулась Дашка Арчевская, уже второй день мучившаяся головной болью. — Широкова, задолбала, иди распевайся в другое место!

— Сама иди! — Машка погрозила кулаком куда-то наверх и собралась, видимо, продолжить, но хохотавшие вовсю девчонки усадили её на скамейку.

— Вот её, в общем, спой, — подвела итог оставшаяся совершенно серьёзной Машка.

— Я не уверена, что этой мой профиль, — сквозь смех выдавила Таня.

— Какой ещё профиль?

— У меня — академический. А у тебя — даже не знаю.

— Какой-какой?

— Академический.

— Звучит скучнее некуда.

По просьбе девчонок Таня всё-таки спела «Canto Della Terra», а потом они все впятером, стараясь не давать Машке верещать во всю силу её мощных лёгких, исполнили «По Дону гуляет». К концу песни Машины вокальные способности привлекли к их скамейкам почти весь взвод парней и несколько девчонок с бывшего третьего и четвёртого курсов.

Вместо того чтобы, как боялась Таня, смеяться над чересчур громкой и неуёмной Широковой, они улыбались, и лица у всех были спокойные и добрые.

Жить так прекрасно, и люди такие чудесные.

В самом начале, два месяца назад, когда на больших общих стрельбах девчонки выбили семьдесят восемь из ста пятидесяти возможных, Сидорчук вдруг, вместо привычных криков и ругательств, побледнел и устало оглядел их, всех пятнадцать человек, а потом тихо спросил: «Вы же понимаете, что четырнадцать из вас убьют?»

Они стали стрелять гораздо лучше, но сейчас Таня разглядывала весёлые, знакомые, добрые лица и всё никак не могла понять: эти люди такие чудесные, такие славные, их так любят мамы, папы, сёстры и братья, они молоды, и у них впереди целая жизнь. Как их могут убить? Как может случиться, что из двадцати человек живы останутся трое?

За что американцы будут ненавидеть и убивать их? Разве эта милая, добрая, раскрасневшаяся от оживления Маша Широкова что-то сделала им? Разве они что-то сделали…

Таня сжала зубы и сразу почувствовала солёный привкус крови.

Удивительно. Она никогда не кусала губ до крови.

Нет, если здесь есть кто-то глупый — то это точно не Машка. Это она. Потому что нечего задумываться, нечего спрашивать, давно уже всё пора понять. Это правильно. Всё, что происходит, правильно. Война — это правильно, это так нужно.

Потому что они убили Риту. Они убили Веру, брата Машки, Дашкиного жениха Костю, Артура Крамского, хоть тот и был порядочной сволочью. Они убили отцов и братьев, сестёр и матерей, они сожгли города, они пришли на русскую землю.

Они убьют и её, если она не убьёт их раньше.

— Маша, идём. Уже почти девять. Вставай.

— Да ещё пятнадцать минут! — Машка, окружённая девчонками, даже не подумала обернуться, и Таня почувствовала беспричинное и совершенно глупое раздражение.

— Мы к Сидорчуку, — предупредила она Валеру, ещё раз окликнула Машу и, наконец, вытащила её за рукав. — Пошли, опоздаем.

— Что, нельзя было подождать пять минут? — тут же насупилась Широкова.

— Нельзя.

— Тоже мне командирша нашлась, захочу и пойду обратно, — пробурчала Машка, но всё-таки пошла за Таней.

Курсант Соловьёва, прекрати быть такой свиньёй. Как будто Широкова виновата в том, что ты решила подумать о войне. Таня вздохнула, замедляя шаг, и обернулась к недовольной Машке.