Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения (читаем книги TXT) 📗
— На это есть суд…
— Суд? Он миллионер Слава! Да и не доведет развода: вновь будет молить опрощении, обещать, что больше никогда с ней не свяжется, а я… — осекаюсь, давая себе секундную передышку, — а я прощу. Потому что вновь пожалею, вновь дам ему шанс заставить меня поверить в лучшее…
— Лиз, — мужчина встает, растерянно оглядывая мою осунувшуюся фигуру, а я уже близка к сердечному приступу.
— Пожалуйста. Я согласна на любую работу. Мне больше не к кому обратиться…
Черт его знает, на что я надеялась? К чему привели меня мои жалкие попытки противостоять величественному магнату? Деньги, что я успела заработать, давно покоятся на счетах адвоката, который так и не справился с поставленной перед ним задачей, а многомиллионная аудитория по ту сторону экрана теперь считает меня распутницей…
— Планировали? — господи, разве можно назвать это планами?
Я была безумна в своем отчаянье. Ведь даже пойди все по моему сценарию, финал был бы таков — дети у мужа, а я орошаю слезами подушку. И ненавижу. Люто ненавижу всех за то, что нашли в моем лице неплохую грушу для битья: свекровь, что не так давно рыдала на моем плече, спустив все деньги на молодого любовника; Смирнов, предвкушающий зашкаливающее число просмотров своего шоу; Яна, лишний раз польстившая своему эго; муж, избавившийся от супруги, чье недовольное ворчанье засело у него в печенках; и зрители, измотанные за многочасовой рабочий день и теперь наверняка ликующие, что хоть одна избалованная жена олигарха была спущена с небес на землю.
— Да, — а дальше может не спрашивать. И так знаю, что это будет за вопрос.
— Я хотела помочь ему сделать шаг, на который он никогда бы сам не решился: наконец, воссоединиться с той, кого он действительно любил, — приподнимаю бровь, гипнотизируя камеру взглядом, и ядовито ухмыляюсь, запуская пальцы в завитки прически, устраивая локоть на спинке дивана — я само благородство, не правда ли?
ГЛАВА 34
— Тебе не стыдно? — похоже, не только я на грани эмоционального истощения. Свекровь, что за последние три минуты не проронила ни слова, устало растирает запястья, словно только что освободилась от кандалов и теперь мечтает вернуть чувствительность затекшим конечностям. Не улыбается, не кричит, не пылает праведным гневом…
— Совесть у тебя есть?
— Есть, — не совсем понимаю, куда она клонит, поэтому благоразумно замолкаю, давая своей собеседнице полную свободу действий.
— Сама наворотила делов, а теперь хочешь выставить виноватым моего сына? После всего хорошего, что он для тебя сделал? После того как я приняла тебя как родную дочь?
— Правда? Простите, — искренне удивляюсь, только сейчас понимая, что, оказывается, ее нравоучения, издевки над моим внешним видом и приглашение Яны на свой день рождения, не что иное, как проявление материнской любви! Театр абсурда, не иначе, а моя свекровь его действующая прима.
— А разве нет? Я всегда была добра к тебе, всегда желала вам счастья…
— И именно поэтому усадили меня за один стол с его любовницей? — немного утрирую, но от этого сладость победы при виде перекошенной физиономии Громовой — старшей отнюдь не становится меньше.
Нравится мне наблюдать, как она хватает воздух губами, как бегает глазами по залу, примолкшему в ожидании ее ответа, и как впервые на моей памяти нервно заламывает пальцы… Впрочем, о чем это я? Такое мне видеть уже приходилось.
Я привыкла к их перепалкам: иногда шумным, с громкими ругательствами, обвинениями и кучей претензией, а иногда проходящим вполне спокойно. Например, как сейчас.
Эвелина сидит с каменным выражением лица, так и не притронувшись к моим фирменным кексам, а Игорь усердно имитирует работу, бегая глазами по принесенным с офиса документам. Тихо, но каждый из собравшихся в этой гостиной знает, что это временно, ведь маленький вихрь, мечущийся по комнате, лишь набирает свою мощь, грозясь перерасти в гигантский торнадо.
Встаю, складывая на поднос опустевшие чашки, и старательно избегаю призывающий к помощи взгляд свекрови — знаю, что вместе мы могли бы уболтать Громова, но с недавних пор не считаю нужным вмешиваться в их конфликты. Я злюсь. До сих пор злюсь на мать Гоши, и больше чем уверена, что даже через пару лет мое возмущение не станет меньше.
— Все равно не понимаю, с чего ты так за него уцепился! — откинувшись в кресле, женщина недовольно поджимает губы, покачивая стройной ногой в такт своему участившемуся дыханию. Ее распирает негодование, отсюда и эти громкие вздохи.
— Я сказал нет!
Они делят дом. Семейный особняк, от которого эта дама в персиковом платье-лапше, мечтает как можно скорее избавиться, ведь одинокой телезвезде, чей закат не за горами, нет нужды в шестнадцати комнатах и зимней оранжереи. Хочет перебраться в город, где присмотрела отличную квартирку в триста квадратов с террасой и двумя машино-местами на подземном паркинге.
— Да что ж ты за человек?! Без твоего согласия я его не продам, а потянуть покупку жилья без этих денег мне не удастся!
— Насколько я помню, квартира у тебя уже есть, — супруг с шумом захлопывает папку, кидая ее на журнальный столик, и, бросив на блюдце недоеденный кекс, отряхивает ладони, всем своим видом показывая, что дальше развивать эту тему он не намерен.
Вскакивает, сгребая бумаги в кучу, и уже направляется к выходу, когда его мать нарушает тишину своим обескураженным выкриком:
— Квартира? Две комнатки, отошедшие мне после смерти бабушки, ты называешь квартирой? — Эвелина смеется, а я откусываю свой десерт, наслаждаясь сладостью ягод и мягкого теста, которая ощущается особенно остро под аккомпанемент нервозных ноток, проскальзывающих в женском голосе.
Наверное, я нехороший человек, если упиваюсь ее поражением?
Беззаботно, словно люди вокруг меня не метают молнии, не сжимают руки в кулаки и глаза их не наливаются кровью, пережевываю сдобную массу, уткнувшись в модный журнал, обложка которого встречает меня лучезарной улыбкой лучшей подруги. Все-таки Петрова хороша. Получила свою первую музыкальную премию, и теперь ближайший год расписан для нее по минутам: гастроли, съемки клипов и участие в комедийном сериале, где ей предстоит сыграть роль избалованной певички.
— Лиза! — подпрыгиваю, когда внезапно присевшая рядом свекровь отбирает таблоид из моих пальцев и с таким пылом принимается умолять хоть как-то помочь ей в ее борьбе за квадратные метры, что мне становится не по себе от тех мыслей, что только что снедали мою голову:
— Ну, я ведь права! Повлияй на него, пожалуйста! Я знаю, что Игорь прислушается, если ты встанешь на мою сторону. Я с трудом свожу концы с концами — молодые актрисы дышат мне в спину, с театра не сегодня завтра попрут! Еще и эти санкции с его стороны, — едва не плача, жалуется мне на отказ Громова оплачивать ее счета, если она не прекратит спускать все свои деньги на молодых любовников. — Да, я транжира! Да, я люблю дорогие вещи и украшения, но разве это повод так со мной поступать? Я же его растила…
— Когда? — муж появляется в дверях, уже без галстука, с закатанными до локтя рукавами темно-серой рубашки, прекрасно подходящей под эти брюки цвета мокрого асфальта.
Играет желваками, сверля затылок матери взором, который, как мне кажется, вполне способен испепелить эту изящную женщину, оставив после нее лишь неприметную кучку пыли на обивке дивана.
— Расскажи мне, когда ты меня растила? В перерывах между спектаклями?
— Это моя работа! И что-то я не припомню, чтоб ты хоть в чем-то нуждался! — отбрасывает мою руку, а я, наконец, выдыхаю, растирая покрасневшую кожу. В своем стремлении меня разжалобить Эвелина и не думала рассчитывать силы.
— А что перепадает мне?! — теперь встает, подпирая бока кулаками, и даже топает ногой, жестом прогоняя мелькнувшую в коридоре няньку.
Сколько сейчас? Девять? Надеюсь, девочки уже спят.
— Жалкие крохи, сынок!
— Вот только не надо! Я никогда не скуплюсь на твои нужды, — и, между прочим, это моя заслуга.
