Певчее сердце (СИ) - Инош Алана (прочитать книгу .TXT) 📗
— Машенька... Ты невероятная женщина, — шептала она, сияя ей теплом лазурного моря во взгляде. — По-моему, я втрескалась по уши. Как никогда в жизни. Ты что-то сотворила со мной... что-то волшебное.
Каждому слову Мария верила и сама шептала нежные глупости. Силы возвращались с каждым поцелуем, с каждым прикосновением, и ей вдруг стало страшно.
— Влада... Ты не слишком щедро отдаёшь себя? — обеспокоилась она. — В меня силы просто водопадом льются, никогда в жизни такого со мной не было.
Губы Владиславы крепко прильнули к её лбу.
— Машенька, это ничто по сравнению с тем, что ты сделала на сцене. Это просто жалкие крупицы. Не бойся за меня, сил у меня много. Это мой долг. Это не я, это ты слишком щедро отдаёшь себя... И я эгоистично боюсь, что тебя не останется совсем... Что ты раздаришь себя людям, а мне не достанется. Да, вот такая я собственница. Я хочу тебя для себя одной.
Нежный стон сорвался с губ Марии, она потянулась ими к Владиславе, незамедлительно ощутив их пылкий ответ. Всё, что ещё оставалось живого в ней, она отдавала в этом поцелуе, наслаждаясь своей проницательностью: да, этот энергично-жёсткий рот был виртуозом в своём деле.
— Я, наверно, кажусь тебе глупой... и доступной, — вдруг ужалило Марию осознание своего положения — полностью во власти Владиславы, с раздвинутыми коленями, между которыми та прильнула, крепко обнимая её. Уже раскрытая, как до конца развернувший свои лепестки бутон, в который Влада в любой миг могла запустить пальцы, и не повернёшь назад, не сомкнёшь бёдра: ласковая бирюза уже победила, уже не сдаст завоёванных позиций. С какой стати ей отступать, если её руки — уже у Марии под платьем?.. Уже хозяйски ласкают ладонями, щекочут, играют, и от этих игр становится так до мурашек горячо и влажно, скользко внутри? Что-то прикоснулось там, пощекотало, а уголки глаз Влады выпустили улыбчивые лучики. Мария вспыхнула: никогда её так беззастенчиво не дразнили, утверждаясь во власти над ней.
— Машенька, ты — взрослая самостоятельная женщина. Прекрасная, зрелая. Я знаю тебе цену, поверь. — Бирюза глаз Владиславы стала серьёзной, пронзительно-нежной, обволакивающей, а рука шаловливо ползла по полному бедру Марии, приподнимая подол платья. — И это даёт мне основание считать себя счастливейшей из всех, потому что ты выбрала не кого-нибудь, а именно меня. Такое солнце, как ты, озаряет всех, и ощущать его в своих руках — великий соблазн и предмет особой гордости. Но хвастаться, бахвалиться этим... Маш, я, может быть, и сволочь в какой-то мере, но не настолько, чтобы ронять честь женщины и обесценивать её выбор. Я осознаю, какое сокровище сейчас у меня в руках. Тебя любят и желают тысячи и миллионы, но ты сейчас смотришь на меня, обнимаешь меня. Это дорого стоит. За это можно всё отдать.
Слова звучали серьёзно и нежно, даже местами возвышенно, а под подолом творилось безобразие. Марию не прекращали дразнить, щекоча и заставляя истекать соками, и это был странный, неоднозначный коктейль, производивший и комический, и эротический эффект, снижая градус пафоса. Она сама была готова рассмеяться над собственными страхами и зажимами, Владислава волшебным образом перевернула, вывернула их наизнанку, и Мария увидела их ненужность. Вынув из букета розу, Владислава провела её бутоном сначала по губам, затем по груди Марии, щекоча ложбинку декольте, а потом с этими дьявольскими голубыми огоньками во взгляде чуть раздвинула лепестки и проникла в серединку цветка языком. Всё в Марии охнуло, обожжённое, пронзённое, а лазоревые чертенята смеялись и грозили: «Видела? То же самое сейчас будет и с тобой, милая».
— Ты пахнешь персиками, — прошептала Владислава, безжалостно отрывая бутон от стебля и осыпая бордово-красными лепестками грудь Марии. Больше всего падало в ложбинку, и Владиславу, кажется, особенно умилял этот факт. — Как персиковое варенье... И ещё что-то такое сладкое, фруктовое. Это твои духи? Или пудра? Или ты сама так пахнешь? Интересно, как же ты пахнешь там?.. — И Владислава шаловливо стрельнула взглядом вниз.
Она взяла новую розу, и Мария уже знала, что сейчас будет. Мягкие, прохладные лепестки цвета красного вина щекотали и целовали её, а потом Владислава поднесла розу к губам, вдохнула аромат, попробовала на вкус.
— М-м... Запах розы всё перебивает. Я считаю, ни к чему нам посредники, лучше сразу изучить первоисточник.
Придвигая Марию ближе к краю кресла, она сладострастно облизнулась. «Хорошо, что перед концертом приняла душ», — промелькнула смущённая мысль, а в следующий миг Мария ахнула, ощутив горячий рот Владиславы и её ловкий, длинный и сильный язык — то острый и напористый, как копьё, то игриво-гибкий, проникающий во все уголки, то расслабляюще-ласковый. Зажаться теперь — уже смешно, глупо, да и невозможно, теперь уже — до конца, до крика, зажатого рукой, закушенного зубами.
Разбросанные по полу цветы поклонников стали их ложем, лишь розы с их шипами они отодвинули в сторону. Дверь Владислава подпёрла креслом, а Мария виновато посмотрела на свой длинный маникюр. А та проворно выскользнула из брюк и трусиков, разложила Марию на полу и опять лукаво-соблазнительно пощекотала розой, чем вызвала волну электрических мурашек. А потом оседлала, накрыла собой, отыскав положение для своих ног и опору. Предыдущее влажное «проникновение в розу» сделало своё дело, обе были разгорячены и готовы ко второму акту... Или второму блюду? Как бы это ни называлось, в нём Влада снова вела, была первым голосом в их дуэте, задавала ритм и силу движений. Её поджарые, стройные бёдра, по-мальчишески сухощавые, но выносливые, с играющими под кожей напряжёнными мышцами, сплетались с полными, упруго-мягкими, более объёмными и женственными бёдрами Марии. Покачиваясь от толчков, Мария мяла под собой цветы, а порой и рвала бутоны зубами, а глаза Влады над ней, широко раскрытые и всё более хмельные с каждым движением, изливались на неё лазоревым водопадом влюблённой нежности. С этим потоком и слился другой поток, невыносимо-сладкий, нарастающий, разгорающийся. Влада самозабвенно рыкнула и рванула стебель розы зубами, перекусила его, и шипы поранили ей губы, а Мария вскрикнула то ли от боли за неё, то ли от накрывшего её блаженства...
Потом она зализывала, зацеловывала эти царапинки, ощущая привкус крови, а Владислава блаженно жмурилась и подставляла губы, ловила её поцелуи, подхватывала их бережно и нежно, продлевала, ныряла в них и трогательно просила ещё — невозможно было не рассмеяться воркующим смехом и не закружиться опять вокруг ранок. Их чуть пощипывало, Владислава иногда морщилась, но не останавливалась.
— Голубка моя ласковая... Пташка звонкая, — шептала она в хмельном влюблённом полубреду, и Мария ловила эти слова всем сердцем, льнула к ней в ответ на них.
Очищенная, свободная от греховности и вины за что-либо, Мария впустила Владу в себя без страха, от сладости сжимая зубы и умоляя о боли.
— Сильнее, больнее, прошу тебя...
— Машенька, милая, я не хочу, чтобы тебе было больно, — дрогнули губы и брови Владиславы.
— Я прошу тебя...
Ей хотелось быть наполненной до отказа. Откуда это в ней? Наверно, всегда было — эта жажда страдания, это упоение болью. Как никто другой, она умела принимать в себя и проживать трагедии героинь на сцене — наверно, из-за этого своего свойства. Трагическое амплуа удавалось ей, как никому. Двух пальцев было ей мало, трёх тоже. Только когда в неё нырнула вся кисть, сжимаясь внутри в кулак, её глаза широко распахнулись, а зубы вонзились в собственную руку. Тугая, влажно-эластичная плоть выдерживала, сладко растягиваясь, а из горла рвалась самая высокая нота, оставаясь, тем не менее, беззвучной. Больше, чем песня, сильнее, чем музыка.
В наставшей тишине они лежали рядом. Уткнувшись носом в золотистые локоны, Мария хихикнула:
— Я сейчас пошлость скажу... Можно?
— Из твоих уст всё звучит, как музыка, — с туманно-нежной улыбкой проговорила Владислава.
Несколько мгновений поколебавшись, Мария открылась до конца:
