Ягоды бабьего лета - Толмачева Людмила Степановна (читать книги без регистрации .txt) 📗
Вечером Игорь пришел поздно, отказался от ужина и лег спать. Люба и не пыталась в этот раз «выяснять отношения». Она походила в тот момент на купленную ею статуэтку, такую же застывшую, безмолвную, холодную.
Замороженное Любино состояние заметила ее давняя приятельница, коллега по работе, Татьяна Федоровна. Эта женщина, одна из немногих учителей, не вошла в оппозицию к «богатенькой» Любе. Дорогие Любины костюмы и пальто не вызывали в Татьяне Федоровне острой зависти и ненависти к их хозяйке. В отличие от других женщин их школы, она жила в ладу со своим самолюбием, так как никогда не претендовала на более высокий социальный статус. Сын Дима, которого она вырастила и выучила сама, без отцовской поддержки, был единственной отрадой и гордостью, а также темой для разговоров с Любой.
Татьяна Федоровна, войдя перед занятиями в учительскую, увидела стоящую возле окна Любу и поспешила к ней со своей новостью:
— Представляете, Любовь Антоновна, мой-то Дмитрий какой сюрприз к Новому году приготовил?
Она сделала паузу, ожидая ответной реакции Любы. Но та по-прежнему молча смотрела в окно. Татьяна Федоровна все же закончила фразу:
— Невесту обещал тридцать первого привести. Вот так, — вздохнула она со сдержанной радостью, — растим, растим сыновей, а они раз — и чужой женщине достаются.
И вновь Люба промолчала, лишь слегка шевельнула губами.
— Любовь Антоновна! Что с вами? Случилось что-нибудь? Директриса поди постаралась, новогодний «подарочек» поднесла? Или Семенов двоек за полугодие нахватал?
— Нет, Татьяна Федоровна. Хуже. В сто раз хуже. Что мне этот Семенов? Не хочет учиться, пусть на завод идет или на стройку — там всегда нужны руки. Сами знаете, кто там работает — одни незарегистрированные эмигранты. У меня другое на душе, — Люба села за ближайший стол, — такое тяжелое, почти неподъемное, что…
Люба махнула рукой и заплакала. Татьяна Федоровна села напротив и сочувственно положила свою теплую ладонь на Любины руки. И Любе захотелось вдруг поделиться своей болью с этой невзрачной, рано состарившейся женщиной, привыкшей к бедности, нехваткам, одинокому кукованию в старой «хрущевке».
— Мужа вчера видела в универмаге с другой женщиной, — едва выдавила из себя Люба.
— Молодой? — уточнила Татьяна Федоровна.
Люба кивнула, судорожно сглотнув.
— Эка невидаль! — с неожиданной легкостью воскликнула Татьяна Федоровна. — Вот если бы он был с ровесницей, тогда бы стоило так убиваться. А тут древняя, как мир, история. «Бес в ребро» называется. Побесится, выпустит пар и к вам вернется, как миленький. Вам надо перетерпеть, пока интрижка не исчерпает себя.
— Татьяна Федоровна! Откуда у вас такая уверенность, что это просто интрижка? Вы посмотрите вокруг! То одного пожилого мужика, то другого из семьи уводят именно соплюхи. Причем в моем случае это не какая-нибудь дурочка, у которой, кроме длинных ног, ничего нет. Его Стелла — умный помощник, отличный профессионал. И, похоже, не только в работе, — Люба промокнула платочком глаза. — Я ее хорошо рассмотрела еще в августе, в ресторане. Уже тогда я поняла, что муж неравнодушен к ней. Да и не мудрено. Фигура идеальная — придраться не к чему, золотистый загар, густые ярко-каштановые волосы. Специально зеленое платье надела, чтобы подчеркнуть эту свою золотистость и каштановость. Словом, роковая женщина! Ее и девушкой-то назвать язык не поворачивается. Есть в ней такое, знаете, таинственное начало, на которое мужчины, как пчелы на мед, слетаются.
— Ну расписали! Прям Настасья Филипповна, да и только! — усмехнулась Татьяна Федоровна.
— Она и есть. Я впервые такую видела. Красивых много, а таких, как она, единицы.
— Да-a. Тогда это серьезно, Любовь Антоновна. А она, конечно, влюблена в Игоря по уши? В такого трудно не влюбиться.
— Откуда мне знать, что у нее на уме? На вид она не из тех, кто легко теряет рассудок.
— Тогда не знаю, что и посоветовать. Может, разводом попугать? Мужчины трусы в большинстве своем. Боятся ломать стереотипы, привычный ход вещей. Скажите ему, что подаете на развод. А там — действуйте по обстоятельствам, как говорится.
— А вдруг он с радостью вцепится в мою идею? Может, он только и ждет удобного случая?
— Тогда не о чем жалеть. Силой удерживать чужого уже человека — себя унижать, превращаться в жалкую собачонку, путающуюся под ногами.
— Ну, вы скажете! — возмутилась Люба. — «Собачонку»! Да что я!
Она подошла к трюмо, стоящему в углу учительской, стала разглядывать себя со всех сторон.
— Неужели я совсем старуха? — с надеждой в голосе спросила Люба.
— Да ведь я образно выразилась. Простите, если обидела, Любовь Антоновна! Какая вы старуха? Вон какие у вас ноги стройные, и вообще… Да хоть Ложкина нашего спросите!
Как на притчу, в учительскую вошел учитель физики Ложкин и с интересом оглядел раскрасневшуюся возле зеркала Любу.
— Что тут у вас, милые дамы? Примерка нового платья? Я не помешал?
— Нет, нет, Григорий Иванович! — заторопилась Татьяна Федоровна. — Вы очень кстати! Вот скажите, пожалуйста, какой вы находите Любовь Антоновну?
— То есть что значит — «какой»? — растерялся Ложкин. — В каком смысле?
— В прямом.
— Татьяна Федоровна! — смутилась Люба. — Прекратите! Не слушайте ее, Григорий Иванович! Это неудачная шутка.
— Никакая это не шутка! Я вполне серьезно спрашиваю. Григорий Иванович, ведь красивая у нас Любовь Антоновна? Правда? И очень молодо выглядит.
— Татьяна Федоровна! — воскликнула Люба.
— Ну-у… — теперь уже смутился Ложкин, втайне давно симпатизировавший Любе. — Вообще-то я согласен с вами, Татьяна Федоровна. Выглядит она, как говорится, на все сто.
— А можно в нее влюбиться? — не унималась Татьяна Федоровна, вошедшая в азарт.
— Хм, — кашлянул Ложкин, — я думаю, можно. А что это вдруг…
— Это социальный опрос, — ляпнула Люба. — Не придавайте значения.
— А-а-а, — протянул озадаченный Григорий Иванович и поспешил выйти из учительской.
Женщины переглянулись и неожиданно расхохотались.
Люба, вспоминая тот эпизод в учительской, с благодарностью подумала о Татьяне Федоровне: она помогла ей справиться со стрессом. Разумеется, вытянутые из Ложкина «признания» не имели сколько-нибудь серьезного значения. Она понимала всю комичность той сцены с растерявшимся Григорием Ивановичем, и все же искру в ее душе Татьяна Федоровна зажгла. Искру уверенности в себе, в своей женской силе, в том, что надо жить дальше, несмотря на катастрофу, разметавшую на мелкие кусочки ее прежнюю жизнь, ее сердце, ее былое мироощущение. Конечно же, и их развод, и женитьбу Игоря на молодой женщине Люба переживала долго и болезненно, но не сломалась, не унизилась до публичных скандалов. Вольно или невольно ей помогла в этом все та же Татьяна Федоровна. Однажды она пригласила свою коллегу на свадьбу Димы. Люба поначалу отнекивалась, ссылаясь на головные боли и прочие недомогания, но потом уступила настойчивым уговорам. Купив в подарок роскошное одеяло на гагачьем пуху, поехала на торжество.
В дешевом кафе, что прилепилось к девятиэтажке в одном из спальных районов, народу собралось много. Молодежь, в основном студенты — однокашники жениха и невесты, шумно веселилась, неукоснительно, согласно сценарию, выполняя все эти кражи невесты и подметание «мусора», а старшее поколение почти не выходило из-за стола. Сгруппировавшись по три-четыре человека, стараясь перекричать рев динамиков, разговаривали о детях, внуках, заработках, «дураках-политиках, доведших народ до нищеты».
Люба сидела одна, если не считать чьей-то бабушки неподалеку, кротко взирающей на гостей, время от времени охающей и всплескивающей руками, когда кто-нибудь из студентов, танцуя, выдавал особенно крутое коленце. Из-за ужасного шума Люба не сразу расслышала мужской голос: «Разрешите пригласить вас на танец?» И только прикосновение чьей-то руки к ее плечу заставило Любу оглянуться. За ее стулом стоял коренастый, широкоплечий мужчина в белой рубашке, без пиджака. Она встала, а мужчина предупредительно отодвинул стул. Он повел ее на середину зала, к танцующим, но не за локоть, как обычно, а держа ее ладонь в своей, широкой и очень теплой, даже горячей. Именно эта деталь взволновала Любу, сделала ее немного скованной. Деликатно, даже несколько церемонно мужчина заключил Любу в объятья и неожиданно умело закружил в вальсе. Она едва успевала за ним. Ей пришлось весь танец продержаться на цыпочках, чтобы вовремя реагировать на движения партнера и не встать ему на ноги. К тому же она видела боковым зрением, с каким любопытством смотрели на них гости, и потому боялась ударить лицом в грязь. Ей было бы досадно не столько за свою неуклюжесть на глазах у всех, сколько за то, что подумает о ней этот странный мужчина, неизвестно откуда взявшийся на этой чужой для нее свадьбе. Она и не замечала его до того момента, пока он не пригласил ее на вальс.
