Наглец (СИ) - Рейн Карина (читаем книги онлайн .txt) 📗

Мать цокает.

— Что бы ты в этом понимал… Каждая семья будет в своей палитре — у нас это будет бордовый.

У меня вырывается смешок, потому что в моём гардеробе вещей такого цвета даже близко не было.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Хотя…

— Будет тебе бордовый, — криво ухмыляюсь родителям, отчего мать подозрительно щурится.

Вообще я по жизни терпеть не могу яркие цвета и всякие новомодные принты в одежде; если открыть мой шкаф, то глаза ожидаемо разбегутся от обилия чёрных, тёмно-синих и серых цветов с перемежающимися оттенками. И в этом мрачном царстве было всего два светлых пятна: мой белый костюм, купленный на венчание родителей два года назад, и в который я при желании мог бы втиснуться и сегодня, если б не дурацкое условие; и бордовая рубашка, которую на прошлый день рождения подарил Лёха — со словами «Твоя одежда навевает такую тоску, что энергетические вампиры подохли бы от голода». Фыркаю, потому что понятия не имею, как Шастинский умудрился подарить мне именно ту вещь, которая понадобилась мне через год.

Официальный приём запланирован на семь часов вечера, так что я надеялся, что моего двухчасового присутствия хватит для того, чтобы произвести нужное впечатление, потому что торчать там «до победного» в мои планы не входило. Прикинув, что в моём распоряжении есть ещё целых четыре часа, плюхаюсь на кровать, надеясь провалиться в полуторачасовой сон — я ж не робот, чтоб сутки на ногах без последствий провести — но телефон издаёт звук упавшей на стол монеты.

«Я уже две недели пытаюсь вытащить вас всех подальше от цивилизации… — бухтит Лёха. — Хоть бы спасибо сказали».

«СЕЙЧАС ЯНВАРЬ! — закипает Кир. — Куда ты собрался? Отмороженными причиндалами тюленей пугать?»

«Блин, реально, давайте хотя бы марта дождёмся, — взывает к разуму Егор. — В такую погоду только у камина под пледом торчать».

«По-хорошему, самое то будет в середине апреля, — подаю голос. — Достаточно тепло, чтобы не клацать зубами, и всё ещё спят эти ползающие и летающие твари».

«Как ты с родственничками грубо:)», — «напрашивается» Шастинский, и я мысленно отвешиваю ему подзатыльник.

На мгновение залипаю на мерцающие точки, говорящие о том, что Макс и Егор что-то пишут, и сам не замечаю, как меня резко вырубает — будто щёлкнули выключателем. Подскакиваю только тогда, когда меня за плечо кто-то настырно тормошит.

— Костя, да проснись же ты, наконец! — взвизгивает мать, и это действует покруче будильника. — У тебя полчаса, чтобы привести себя в порядок!

На автомате поднимаюсь и иду в душ; в этот раз вода производит практически нулевой эффект, так что я всё ещё дико хочу спать, когда возвращаюсь в комнату и напяливаю на себя чёрные брюки и бордовую рубашку. Всплеск эмоций случается, когда я пытаюсь завязать проклятый галстук чёрного цвета, который отказывается завязываться, но на помощь приходят проворные пальцы мамы, которая справляется с ним в считаные секунды — сказывается многолетняя практика. Образ дополняют чёрные кожаные ботинки и часы на левом запястье — чтобы не дай Бог не задержаться дольше положенного.

А в голове, словно шарик для пинг-понга, бьётся одна-единственная мысль: как выдержать этот двухчасовой ад?

* * *

На подобных мероприятиях всегда витает «атмосфера денег» — приторно-едкая, словно смог, напоминающая удушающий захват на шее; и большинство из присутствующих относились к этой атмосфере с поклонением, потому что считали, что деньги могут решить всё, и понятия не имели, как именно они достаются. Нет, мужчин с толстыми кошельками я в расчёт не беру: конечно, они вряд ли въёбывают по двадцать часов на каком-нибудь заводе, но нужно иметь как минимум острый ум и цепкую хватку, чтобы заработать такое состояние — даже если они банально присваивали чужое, как бы дико это ни звучало.

А вот женщины — особенно присутствующие — другое дело; для них проще простого заманить в свои сети любого толстосума, потому что, когда дело касается противоположного пола, наш аналитический склад выдаёт сбой системы. Когда я попадаю в места, подобные этому, хочется открыть настежь все окна и проветрить воздух, в котором застряла эта дрянь; даже учитывая, что я сам сын обеспеченных родителей — «мажор», как окрестили меня и моих парней в универе — у меня никогда не возникало мыслей о том, что я какой-то особенный или чем-то отличаюсь от остальных.

В воздухе буквально витал запах соревнования между женщинами — никто из них не говорил об этом ни слова, и всё же сомневаться в том, что каждая из них пришла сюда для того, чтобы доказать своё превосходство над остальными, не приходилось. Платья всех длин и фасонов; украшения — одно другого оригинальнее и дороже; и самое раздражающее — это снисхождение или даже лёгкое презрение во взгляде, будто сама царица Савская удостоила своим визитом весь остальной приземлённый люд.

Хотя, если не обращать внимания на людей, всё было организовано по высшему разряду — от посуды до фартуков у нанятых официантов; даже фоновая музыка была почти приятной на слух.

И всё же я сейчас хотел бы быть где угодно, но точно не здесь.

Когда прибывают последние гости, мои родители поднимаются на импровизированную сцену и рассказываю о том, как именно в их голове родилась идея создания благотворительного фонда «Счастливое детство» — хотя лично я сомневался, что в детдоме может быть здорово даже при финансовой поддержке — а после пригласили к себе Авериных. Двое мужчин — один постарше, другой помладше (очевидно, отец и сын) — двигались в сторону сцены, словно были деталями единого механизма; ни одного лишнего движения или ненужной эмоции; и люди расступались перед ними, словно они были волнорезом. К их лицам были приклеены фальшивые улыбки: единственная честная эмоция, которую я разглядел — это превосходство над остальными.

Пока они говорили о том, как важно в наше время оказывать помощь ближнему — особенно если это беззащитный ребёнок — я лениво сканировал глазами толпу в поисках сам не знаю, чего. Мне было противно слушать эти пропитанные ложью слова, потому что с такими же лицами они могли бы зачитывать похоронную речь на кладбище; и ими двигали какие угодно мотивы, но уж точно не жалость.

На лицах присутствующих отражалась целая палитра эмоций — от вежливого интереса до полного безразличия; и только на одном лице мой взгляд в буквальном смысле слова споткнулся.

Мне пришлось проморгаться, чтобы поверить, что она мне не мерещится — девушка, в которой поразительно гармонично сочетались несочетаемые противоположности. Она была обманчиво неподвижна, потому что в каждом взмахе её руки присутствовала хищная грация; она выглядела изящной и хрупкой, но вместе с тем была несгибаемой и твёрдой; в её светлом взгляде царил покой, и в тоже время она обещала устроить ураган каждому, кто посягнёт на её личное пространство. Девушка казалась нежной, но одновременно с этим буквально светилась целеустремлённостью и желанием покорить весь мир.

Хотя в действительности ей было достаточно щёлкнуть пальцами, чтобы он упал к её ногам.

Я бы первым пал на колени.

Никогда не был силён в женской моде, но дизайнера, который создал её платье, хотелось найти и пожать ему руку — оно совершенно не скрывало изгибы её тела, не оставляя места воображению; наоборот, словно вторая кожа облегало тонкую талию, которую до боли хотелось стиснуть руками, почувствовать под ладонями упругие ягодицы, провести кончиками пальцев по нежной коже её бедра, которое совсем нескромно выглядывало из разреза спереди. Татуировки, которые были на её руках, я тоже разглядел, и это заставило меня хотеть её ещё сильнее.

И это я ещё не поднял голову выше.

Там меня конкретно занесло — эти русые волосы, волнистым водопадом струящиеся по открытой спине, которая буквально орала мне через весь зал «Дотронься!», хотелось намотать на кулак; запрокинуть её голову назад и впиться в манящие губы поцелуем; заставить её подчиняться и умолять меня войти в неё прямо здесь.