Одинокие сердца - Мадарьяга Итсасо Лосано (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Донесшийся со второго этажа скрип двери заставил Одри вздрогнуть, и только тут она заметила, что плачет.
— Одри, ты где?
Она несколько секунд ничего не отвечала, а затем крикнула — так, чтобы мать смогла ее услышать:
— Мама, я здесь!
— Одри, ты где? С тобой все в порядке?
Виолетта, стоявшая в коридоре второго этажа, посмотрела в сторону лестницы, ведущей на чердак: именно оттуда только что донесся голос дочери. Подбежав к лестнице, Виолетта поспешно стала взбираться наверх: голос Одри показался ей очень грустным (ее дочь, похоже, даже плакала), и Виолетта не на шутку встревожилась. Забравшись на чердак, она — пока ее глаза не привыкли к темноте — смогла ориентироваться только по звуку — всхлипываниям своей дочери.
— Одри!
Наконец увидев ее, женщина опешила: Одри стояла на коленях перед хорошо известным Виолетте сундучком. К содержимому этого сундучка после многих лет забвения снова прикоснулись человеческие руки, и на него снова упал солнечный свет… По щекам Одри текли неудержимые слезы.
— Это вещи тети Дженни, — пробормотала она сквозь слезы, с трудом преодолевая охватившую ее душевную боль. — Ее записи, ее дневник. Вот это — последняя запись перед тем, как она…
Виолетта опустилась на колени рядом с дочерью и осмотрела содержимое сундучка. Поначалу она не решалась ни к чему прикасаться, но затем ее пальцы сами потянулись к лежащим в сундучке предметам, и она стала перебирать пожелтевшие листки бумаги, исписанные элегантным почерком Дженни.
— Надо сказать об этом Арчи, — наконец произнесла Виолетта. — Ему, возможно, захочется забрать все это себе.
— Ты полагаешь, что он не знал о существовании этих бумаг?
Виолетта на несколько секунд задумалась, а затем ответила:
— Может, и знал. Но мы в любом случае должны ему о них рассказать.
Этим вечером, отправляясь прощаться с заходящим солнцем, Одри взяла с собой дневники своей тети, чтобы почитать их в то время суток, которое она уже считала магическим, а еще прихватила с собой Лорда. Она уселась на траву поодаль от дома и стала читать дневники Дженни, воссоздавая в воображении ее жизнь…
Арчибальд знал о существовании этих дневников. После смерти Дженни ее отец потребовал убрать куда-нибудь подальше все ее вещи — особенно книги, — и Арчи аккуратно сложил их на чердаке. Когда впоследствии он навсегда уехал из «Виллоу-Хауса», у него не хватило мужества взять этот сундучок с собой, потому что для него было бы мучением хранить его у себя дома и при этом не иметь возможности его открыть. А возможности такой у Арчи не было потому, что он не смог бы заставить себя прочесть пронизанные болью откровения своей покойной супруги, написанные ее собственной рукой. Поэтому он подумал, что раз уж Дженни не рассказывала ему о своих дневниках, то, значит, ему не следовало и не следует знать о том, что она в них писала. Он боялся, что она может предстать перед ним совсем другой женщиной, и тогда померкнет удивительный образ, который остался в его памяти. В общем, Арчи решил не читать не только ее дневники, но и остальные записи. А вот Одри он позволил делать с бумагами Дженни все, что она захочет, — при условии, что она не причинит им никакого вреда. Одри, снова залившись слезами, бросилась дяде на шею и — сквозь всхлипывания — стала горячо его благодарить, не замечая, что ее слезы превращают его рубашку в мокрую тряпку.
— Спасибо, дядя Арчи! Это… это для меня очень важно. Ты себе даже не представляешь, насколько для меня это важно…
И вот теперь Одри, набравшись мужества, начала читать дневники своей тети и тем самым погружаться в ее внутренний мир. Она даже прочла одну главу из начатого, но не оконченного романа. Одри не верилось, что все это было сокрыто на чердаке в течение столь долгого времени и едва не исчезло навсегда…
Девушка нуждалась в том, чтобы узнать, кем же все-таки была в действительности Дженни. Она и сама не понимала, зачем ей это, но Одри обязательно нужно было об этом узнать.
Сейчас, как никогда раньше, ее тетя представала перед ней как героиня романа, — героиня, которая закончила свою жизнь довольно нелепо. Иногда Одри хотелось выступить на ее защиту, чем-то помочь, и в голову приходило очень много того, что девушка могла бы сказать юной ученице школы-интерната Дженни, лишенной возможности быть собой и вынужденной соответствовать ожиданиям окружающих. Читая дневники своей тети, Одри начинала понимать очень многое и о самой себе, и о своих ближайших родственниках, некогда оказавших на ее жизнь и на нее саму огромное влияние.
Уже почти стемнело и, кроме того, стало холодно. Добродушный Лорд, развалившись рядом с Одри, но держа голову приподнятой, с задумчивым видом разглядывал окружающий пейзаж. Одри заранее решила, что будет читать дневники Дженни одна. Если мать тоже захочет прочесть их, то пусть делает это без нее. Читать чьи-то дневники — это все равно что проникнуть во внутренний мир другого человека, проскользнуть в его сознание, добраться до самой глубины его души. Этого нельзя делать в компании с другими людьми. Вечерами Одри закрывалась в своей комнате и читала главы неоконченного романа. Кто знает, возможно…
Возможно.
Одри было над чем поразмыслить. Она начинала новую жизнь. Чтение дневников Дженни давало ей много подсказок к пониманию себя самой, — подсказок, которые никаким другим способом она бы не получила. Дух тети витал над ней днем и ночью, словно ангел-хранитель. Одри чувствовала его присутствие. Ей казалось, что душа Дженни радуется тому, что ее наконец-то кто-то понял — пусть даже это произошло почти случайно и через много лет после ее смерти. Эти записи были для Дженни способом узнать саму себя и позволить узнать ее другим людям, но никто, похоже, так этого и не понял. Между строчек иногда угадывался душераздирающий крик: «Посмотрите на меня! Я не такая, какой вы меня считаете! Неужели вы этого не видите?»
Наконец хоть кто-то увидел, какой Дженни была на самом деле.
В один из вечеров в конце сентября Одри закрыла прочитанную ею восьмую из двадцати тетрадей и затем несколько минут задумчиво смотрела на то, как луга и рощи постепенно погружаются в сумерки. Солнце — огненно-красный диск — казалось, отдыхало, улегшись на линию горизонта, но его лучи все еще ласково гладили простирающиеся вокруг луга и рощи. Скоро оно зайдет за горизонт и все вокруг окутает тьма, но Одри не торопилась возвращаться в дом. Ей хотелось задержаться еще немного здесь, на лужайке, чтобы подольше полюбоваться представшим ее глазам зрелищем. А зрелище это было великолепным. Одри обожала смотреть на закаты в конце лета и в начале сентября, когда небо окрашивается в спокойный бледно-фиолетовый цвет, постепенно переходящий в черный. После долгого и трудного дня, посвященного очистке и приведению в порядок бывшей конюшни, красивый закат был для Одри настоящим подарком, потому что он давал ей ощущение того, что она сегодня славно потрудилась, и морально подготавливал к следующему трудному рабочему дню — трудному, но полному мечтаний и надежд.
Несколько минут спустя Одри поднялась на ноги. Она бросила последний взгляд на солнце, уползающее за горизонт, и, повернувшись, посмотрела на «Виллоу-Хаус» — великолепный дом, стены которого были построены из известняка серовато-желтого цвета и приобретали под лучами заходящего солнца золотистый оттенок. Одри охватил озноб, и у нее появилось смешанное чувство гордости и грусти: гордости за то, что все это является частью ее жизни, и грусти по всем тем людям, которые когда-то радовались и страдали в этих стенах, но которых давно уже нет в живых. Одри знала, что не испытала бы таких чувств, если бы ее не объединял со всеми ними этот дом. Ей вспомнилась где-то прочитанная или услышанная фраза: «Твой дом — там, где тебя любят». Для нее таким домом был «Виллоу-Хаус» — место, где прошли самые лучшие годы ее жизни. Наконец-то она сюда вернулась. Она не знала, где будет находиться через год или два, но это не имело для нее никакого значения. Более того, Одри и не хотела этого знать. Она уже научилась не строить долговременных планов. Ведь в конце концов происходит то, чему суждено произойти, и тем самым сводятся на нет любые планы. В этом и заключается жизнь — какой бы многообразной она ни была, — и она иногда наглядно демонстрирует, что подчиняется лишь собственным законам.
