Неправильная женщина (СИ) - Стриковская Анна Артуровна (читать книги онлайн полные версии TXT) 📗
— Ой, мама, — вмешалась моя дочь, — тогда надо поторапливаться. Прежде чем надеть платье, ты должна причесаться и привести себя в порядок. Мне тоже надо заняться собой, а времени у нас остается мало.
Мы пошли к дому. Я поднялась наверх, не встретив никого, кроме ребят, которые суетились, убираясь в зале и расстилая ковер на лестнице. Вошла в комнату, разделась, приняла душ и достала из чемодана платье. Вот балда! Могла бы подумать заранее. Платье помялось и требовало глажки. Я влезла в халат и заметалась… Куда идти? Тут зазвонил телефон на трехногом столике у двери. Я его заметила, когда в первый раз осматривала комнату, но не удосужилась выяснить предназначение этого полезного предмета. Телефон верещал, я сняла трубку.
— Мама? У тебя случайно нет светлого тонального крема?
— Кать, есть, конечно. Заходи, заодно и поможешь.
Катька появилась через минуту. Я объяснила, в чем проблема. Она посмотрела на меня как на убогую, взяла трубку и набрала какой-то номер. Судя по всему, звонила она Бертло, потому что после ее звонка он нарисовался на пороге, взял мое платье и куда-то унес. Минут через двадцать вернулся посыльный с выглаженным. За это время дочь прочитала мне нотацию. Пока я занимаюсь своей профессией, со мной еще можно дело иметь, а в обычной жизни я, оказывается, как беспомощный цыпленок, меня надо за ручку водить. Не умею пользоваться телефоном… ля-ля-ля.… И пошла, и пошла.… Пока Катька зудела, я отыскала в косметичке тональный крем, вручила ей, достала плойку и принялась сооружать на голове что-то, напоминающее вечернюю прическу. Когда платье прибыло, Катерина отправилась к себе. Я повесила его на плечиках в шкаф и посмотрела на часы — до восьми была еще куча времени.
Знаю, многие женщины тратят на макияж часа по два. Для меня загадка — как им это удается? Что можно делать два часа у зеркала? Мне на то, чтобы накраситься, надо минут десять максимум. Это для вечернего варианта. А если просто на работу — хватит и пяти. Единственное затруднение вызывало отсутствие драгоценностей. Но я решила, не мудрствуя лукаво, остаться в любимых серьгах из александрита. Когда-то, во времена советской власти, моя мама купила жуткие серьги: золотые паучьи лапки сжимали крупные александриты. Папа пришел в ужас, но было поздно. Или рано, в зависимости от того, как посмотреть. Потому что мама серьги отнесла ювелиру, и тот обкатал их золотым ободком, в который вставил бриллиантовые звездочки: крошки, оставшиеся от огранки более крупных бриллиантов. Получились современные, крупноватые, но очень красивые серьги. Мне их подарили на защиту диссертации. По цвету они отлично подходили к платью, особенно при искусственном освещении.
Я отставила прикрасы в сторону и подключила лэптоп. Почитала статьи, которые закачала перед отъездом, и даже поиграла немножко в бильярд — практически единственную компьютерную игрушку, которая мне нравится. Потом оделась, накрасилась, подправила прическу и вышла. Было без трех минут восемь.
У самого выхода на лестницу я столкнулась с Пеллерненом. Он был в смокинге, и надо сказать, выглядел в нем потрясающе. Хотя, если честно, мне он больше понравился в джинсах и майке. Он оглядел меня с ног до головы, но ничего не сказал относительно моего внешнего вида. Просто подал руку, и повел вниз.
Гости уже начали собираться. Внизу у входа стоял Жан Мишель вместе со своей сестрой Аньес, и приветствовал каждого вновь прибывшего. Выглядело все так, как будто мы принимали участие в съемках фильма из жизни высшего общества. Только съемочной группы не было. Я тихонько сказала Анри:
— Никогда не думала, что фильмы настолько близки к жизни.
— Еще бы. Гораздо ближе, чем ты думаешь, — прошептал он мне в самое ухо. Ага, на людях он со мной на «вы», но как только его никто не слышит…
А он продолжил:
— Знаешь, я загадал. Если ты, как все, наденешь черное платье, то «нет», а если не черное, то «да».
— Что «нет»? И что «да»?
— Узнаешь. А пока пойдем, я тебя познакомлю с публикой, и угощу вином. Вино здесь чудесное, тебе понравится.
Вино и впрямь было замечательное. Вернее, вина. Белые рейнские и красные французские. Было и шампанское, но я удивила Анри, наотрез от него отказавшись. Не люблю эту шипучку, у меня от нее живот болит.
Гостей становилось все больше, в какой-то момент меня потоком оторвало от Пеллернена и унесло от него в другой конец зала. Время от времени его седая шевелюра мелькала то тут, то там, но все время в отдалении. Я отошла к стене и встала под защитой колонны. Ко мне робко приблизилась Морин и предложила:
— Надя, хотите мороженого?!
Я с радостью ухватилась за это предложение. Хоть будет чем себя занять. Девочка принесла две красивые хрустальные вазочки, мне и себе, и пристроилась рядом.
Видно, ей и впрямь понравился мой сыночек, потому что она спросила:
— Надя, скажите, а Серж, Ваш сын, любит музыку?
Я вспомнила, что мне о ней говорили: она учится в консерватории; и ответила осторожно:
— Не знаю, Морин, не думаю, что он особенно ее любит. Он весь в своих компьютерах. Знаю, правда, что иногда он слушает русский рок. Но, по-моему, его больше привлекают тексты. А потом, ему медведь на ухо наступил!
— Что?
— Ну, у него совсем нет музыкального слуха. То есть абсолютно. Из десяти нот он не попадает в десять. Но мелодичная музыка Сержу нравится.
— И ему совсем не нравятся современные композиторы?
— Вряд ли он знает кого-нибудь из современных композиторов. Я-то в моих музыкальных пристрастиях не пошла дальше Рахманинова и Грига, а Сережа, по-моему, в классике вообще застрял на вальсах Штрауса и песнях Шуберта.
Морин воскликнула с нескрываемой радостью:
— Правда?!
Я не поняла, чему она так обрадовалась, но подтвердила свои слова.
— Знаете, Надя, я ненавижу современную серьезную музыку. Не-на-ви-жу!!! А мой, так называемый, папа — современный композитор. Кошмарный сон! Какое счастье, что сегодня у него концерт в Сиднее!!! А то он бы сюда приперся и пил мою кровь!!!
Я вытаращила глаза.
— Мама догадалась привезти сюда мою виолончель. Но я не дала достать ее из машины, она так и уехала в гараж! А то бы все мучились, вынужденные слушать его очередной шедевр, написанный специально для виолончели. Как будто стадо кошек дерут за хвост!
Бедное дитя! Я и не представляла, что этим безмятежным голубым глазам известны бури. А ведь за занавесью кудряшек кипят нешуточные страсти. Такое чувство, что она готова порвать родителей в клочки.
— Морин, Вы учитесь в консерватории? — Я хотела еще что-то добавить, но вовремя осеклась. К нам приближалась мама бедной девочки. Морин сжалась.
— О чем Вы тут так оживленно беседуете?
Я, к счастью, нашлась.
— О музыке. Морин ведь музыкантша, она учится в консерватории?
— Да, — гордо произнесла Аньес, — она виолончелистка. А что вы говорили о музыке?
— Я призналась, что совершенно не знаю современной музыки. Да и, честно сказать, просто ее не люблю. Я предпочитаю оперы, написанные в XIX веке.
Морин взглянула на меня с благодарностью.
— О, — совершенно деревянным голосом сказала Аньес, — я надеюсь, у меня будет случай Вас переубедить. Морин, дорогая, а где твоя виолончель?
— В багажнике, мамочка. Ты забыла ее вынуть из машины.
Аньес на это не нашлась, что ответить, и ретировалась.
— Вот видите, Надя, она меня все время допекает. Ей надо, чтобы я, по меньшей мере, была как Ростропович. Такая, какая есть, я ее не устраиваю. А папашу не устраиваю никакая. Дядя ко мне хорошо относится, но ему некогда, даже на Эрика никогда времени не хватает. Только дядя Анри, хотя какой он мне дядя… Он ко мне относится по-человечески. А Вы своих детей любите.
— Морин, я думаю, Ваша мама тоже Вас любит. Просто делает это, как умеет. Вы это поймете, когда у Вас будут свои дети. Моя мама тоже не сахар, поверьте. Я много лет была уверена, что она очень плохо ко мне относится. Теперь я понимаю, что так она проявляет свою любовь.
