Поющие в терновнике - Маккалоу Колин (бесплатные версии книг TXT) 📗
— Всего-то? Это в двадцать три года? Ну и ну! Я в ваши годы влюблялся и разлюблялся раз десять.
— Может быть, и я влюблялась бы чаще, только в Дрохеде не в кого влюбиться. До вас ни один овчар не решался мне слово сказать, здоровались — и все.
— Ну, если вы не хотите ходить на танцы, потому что не умеете танцевать, вас так никто и не увидит. Ничего, мы это дело в два счета поправим. К концу вечера вы уже научитесь, а через недельку-другую всех за пояс заткнете. — Он окинул ее быстрым взглядом. — Но уж наверно хозяйские сынки с других ферм вас и раньше приглашали. Насчет овчаров все ясно, простой овчар понимает, что вы ему не пара, а у кого своих овец полно, те наверняка на вас заглядывались.
— А вы меня почему пригласили, если я овчару не пара? — возразила Мэгги.
— Ну, я-то известный нахал! — Он усмехнулся. — Вы не увиливайте, говорите по совести. Уж наверно нашлись в Джилли парни, приглашали вас на танцы.
— Некоторые приглашали, — призналась Мэгги. — Только мне не хотелось. А вы оказались уж очень напористым.
— Тогда они все дураки малахольные, — сказал Люк. — А я сразу вижу, если что стоящее, не ошибусь.
Мэгги не слишком нравилась его манера разговаривать, но вот беда, этого нахала не так-то просто было поставить на место.
На субботние танцульки народ собирается самый разный, от фермерских сыновей и дочек до овчаров с женами, у кого есть жены; тут же и горничные, и гувернантки, горожане и горожанки любого возраста. На таких вечерах, к примеру, школьной учительнице представляется случай познакомиться поближе с младшим агентом конторы по продаже движимого и недвижимого имущества, с банковским служащим и с жителями самых дальних лесных поселков.
Изысканные манеры на таких танцульках были не в ходу, их приберегали для случаев более торжественных. Из Джилли приезжал со скрипкой старик Мики О'Брайен, на месте всегда находился кто-нибудь, умеющий подыграть ему не на аккордеоне, так на гармонике, и они по очереди аккомпанировали старому скрипачу, а он сидел на бочке или на тюке с шерстью и играл без передышки, даже слюна капала с оттопыренной нижней губы, потому что глотнуть ему было недосуг — он не желал нарушать темп игры.
И танцы тут были совсем не такие, какие видела Мэгги в день рожденья Мэри Карсон. Живо неслись по кругу пары, отплясывали джигу, кадриль, польку, мазурку, водили по-деревенски хороводы то на английский, то на шотландский лад, — партнеры лишь изредка брались за руки либо стремительно кружились, не сближаясь больше, чем на длину вытянутых рук. Никакой интимности, никакой мечтательности. Похоже, все смотрели на такой танец просто как на способ рассеять безысходную скуку, а ухаживать и кокетничать удобней было вне стен сарая, на вольном воздухе, подальше от шума и толчеи.
Мэгги скоро заметила, что на нее смотрят с завистью. На ее рослого красивого кавалера обращено, пожалуй, не меньше манящих или томных взоров, чем обращалось, бывало, на отца Ральфа, и взоры эти гораздо откровеннее. Так привлекал когда-то все взгляды отец Ральф. Когда-то. Как ужасно, что он остался только в далеком-далеком прошлом.
Верный своему слову, Люк от нее не отходил, разве только отлучился в уборную. В толпе оказались Инек Дэвис и Лайем О'Рок, оба счастливы были бы занять место Люка подле Мэгги. Он не дал им к ней подступиться, а Мэгги, ошеломленная непривычной обстановкой, просто не понимала, что имеет право танцевать со всяким, кто ее пригласит, а не только с тем, кто ее привез. Она не слышала, что говорили вокруг, на них глядя, зато Люк слышал и втайне посмеивался. Ну и наглец, простой овчар, а увел у них из-под носа такую девушку! Люк плевать хотел на них на всех, пускай злятся. Было б им раньше не зевать, а проворонили — тем хуже для них.
Напоследок танцевали вальс. Люк взял Мэгги за руку, другой рукой обхватил ее за талию и привлек к себе. Танцор он был превосходный. К своему удивлению, Мэгги убедилась, что ей ничего не надо уметь, только слушаться, когда он ее ведет. И оказалось, это чудесно — очутиться в объятиях мужчины, ощущать его мускулистую грудь и бедра, впитывать тепло его тела. Мгновенья близости с отцом Ральфом были насыщены таким волнением, что Мэгги ни в каких тонкостях разобраться не успела и всерьез воображала, будто чувствовала в его объятиях нечто неповторимое. Но хотя сейчас было совсем иначе, это тоже волновало, и еще как, сердце ее забилось чаще, и она поняла, что и Люк это почувствовал: он вдруг повернул ее к себе, привлек ближе, прижался щекой к ее волосам.
Пока «роллс-ройс» с мягким урчаньем катил обратно, легко скользя по ухабистой дороге, а порой и вовсе без дороги, оба почти не разговаривали. От Брейк-и-Пвла до Дрохеды семьдесят миль по выгонам, и ни одной постройки не увидишь, ничьи окна не светятся, можно начисто забыть, что где-то есть еще люди. Гряда холмов, пересекающая Дрохеду, возвышается над окрестными лугами на какую-нибудь сотню футов, но на этих бескрайних черноземных равнинах подняться на перевал — все равно что в Швейцарии достичь вершины Альп. Люк остановил «роллс-ройс», вылез, обошел машину кругом и распахнул дверцу перед Мэгги. Она вышла и не без дрожи остановилась с ним рядом. Неужели он попытается ее поцеловать и все испортит? Здесь так тихо и ни души вокруг.
По гребню холма тянулся полуразвалившийся деревянный забор, и Люк повел туда Мэгги, осторожно поддерживая под локоть, чтобы она не споткнулась в легких туфельках на кочке и не попала в кроличью нору. Она ухватилась за край ограды и молча смотрела вниз, на равнину; сперва она онемела от ужаса, но Люк вовсе не пытался до нее дотронуться, и страх понемногу сменился недоумением.
В бледном свете луны почти так же внятно, как днем, распахнулась перед глазами даль и ширь, мерцали белые, серые, серебристые травы, колыхались, будто дышали тревожно. Вдруг вспыхивали искрами листья деревьев, стоило ветру повернуть их гладкой стороной кверху; а под купами деревьев таинственно зияли густые тени, точно разверзались провалы в преисподнюю. Запрокинув голову, Мэгги пробовала считать звезды, но куда там — словно мельчайшие росинки на исполинской кружащейся паутине, вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли огненные точки, все в том же ритме, вечном, как сам бог. Они раскинулись над нею, словно сеть, прекрасные, невообразимо безмолвные, зоркие, проникающие прямо в душу, — так драгоценными камнями вспыхивают в луче фонаря глаза насекомых, в них не прочтешь ничего, они же видят все. Только и слышно, как шелестит в траве, в листве деревьев жаркий ветер, изредка что-то щелкнет в остывающем моторе «роллс-ройса» да где-то совсем близко жалуется на незваных гостей, что потревожили ее покой, сонная птица; только и пахнет душистым непередаваемым дыханьем зарослей. Люк повернулся спиной к этой ночи, достал из кармана кисет, книжечку рисовой бумаги и собрался курить.
— Вы здесь и родились, Мэгенн? — спросил он, лениво растирая на ладони табак.
— Нет, в Новой Зеландии. А в Дрохеду мы переехали тринадцать лет назад.
Он ссыпал табак на бумажку, ловко свернул ее двумя пальцами, лизнул, заклеил, засунул поглубже концом спички в бумажную трубочку несколько торчащих волокон табака, чиркнул спичкой и закурил.
— Вам сегодня было весело, верно?
— Да, очень!
— С удовольствием всегда буду водить вас на танцы.
— Спасибо.
Люк опять замолчал, спокойно курил, поглядывал поверх крыши «роллс-ройса» на кучку деревьев, где еще досадливо чирикала рассерженная птаха. Окурок обжег ему желтые от табака пальцы. Люк уронил его и намертво затоптал в землю каблуком. Никто не расправляется с окурками так беспощадно, как жители австралийских зарослей.
Мэгги со вздохом отвернулась от залитого луной простора, и Люк помог ей дойти до машины. Он не станет торопиться с поцелуями, не так он глуп; жениться на ней — вот чего ему надо, так что пускай сама первая захочет, чтобы он ее целовал.
Но лето шло и шло, как положено, во всем своем ярком, пыльном великолепии, немало было других танцулек и вечеров, и постепенно в усадьбе привыкли к тому, что Мэгги нашла себе красавца дружка. Братья не поддразнивали ее, они любили сестру и ничего не имели против Люка О'Нила. Никогда еще у них не было работника усердней и неутомимей, а это — самая лучшая рекомендация. Братья Клири по существу были не столько землевладельцы, сколько труженики, им в голову не приходило судить О'Нила исходя из того, что у него за душой ни гроша. Фиа могла бы мерить более тонкой и точной меркой, не будь ей это безразлично. Притом на всех действовала спокойная самоуверенность Люка, словно говорящая: я вам не простой овчар, — и с ним обращались почти как с членом семьи.
