Дыхание осени (СИ) - Ручей Наталья (читать книги бесплатно txt) 📗
А вот о мужском голосе из сна старательно не думаю.
А зря.
Как оказалось позже, сон был в руку.
Глава 8
Пока я спала, бабуля заманила Егора к себе пирогом с потрохами. Не думаю, что золотой мальчик будет такое есть, разве что из тяги к сомнительному экстриму…
— Ой, кто бы говорил! — встает на защиту мальчика и бабули мама. — Кто нашел у бабушки пакетики с «Юпи» и напился этой гадости, а?
— Действительно, — не спорю, — была такая девочка. А кто не дал ей закусить эти порошки с самодельными напитками жвачкой «Бубль Гумм»?
— Да той жвачке лет десять было, не меньше! — возмущается мама.
— Но она же была целая! — возмущаюсь я.
На кухонный стол между нами примирительно ложится пачка ментоловых жвачек.
— От сердца отрываю, — говорит папа.
— А кстати, — беру одну подушечку, — бабуля выкинула «Буль Гумм»?
Родители пожимают плечами, а я таки надеюсь, что выкинула, потому что одно дело когда Егору поплохело от прыжков на батуте и я его не любила, и другое — если в моем доме, и он — чудо мое цыбулькино.
— А Макар еще спит? — спрашиваю папу, он встал последним, может, слышал. Папа вчера решил, что вмешиваться в наши отношения не будет и что водитель не такая сволочь, как мой бывший, так что я спокойно произношу это имя в доме. Имя Ярослава под запретом, можно проболтаться только Егору — по родственному, по юности и по скидке, потому что он о табу не знает.
— Да нет, — говорит папа, — кажется, встал уже. Не знаю, чего не выходит. Зайти к нему?
Присматриваюсь с подозрением: вроде бы не настроен для серьезной беседы, но лучше я сама. Не расхаживает же он, я думаю, в пижаме со слониками? Стучусь на всякий случай, Макар открывает дверь, и я, произведя невольный осмотр, убеждаюсь, что пижамы нет, слоников тоже, а есть босые ноги, брюки и оголенный торс.
— Войдешь? — и наглость есть, с которой мне так соблазнительно улыбаются.
— А ты выходить не собираешься? — интересуюсь. — Я уже, например, позавтракала.
— Молодец, — медленно, чтобы было время отпрянуть, протягивает руку и гладит по волосам. — Я не голоден, спасибо.
Он оставляет открытой дверь, а сам отворачивается, и только теперь я замечаю, что он складывает в сумку вчерашнюю рубашку. Свежая висит на спинке стула, дожидается, когда окажется на его сильных плечах.
— Уезжаешь?
— Да, я же говорил, что могу только на два дня, а с учетом дороги я и так задержался.
— А Егора уже нет, — почему-то говорю я.
— Я знаю, слышал, как он уходил.
Пока Макар надевает рубашку, я рассматриваю узоры на ковре.
— Проводишь?
Ну вот, собрался, можно и в глаза смотреть. Я только одного человека знаю, которому так же идет красный, но ни одного больше — о котором бы мне хотелось сейчас думать. Я топаю к двери, жду, пока Макар распрощается с моими родными и под его вопросительным взглядом иду к лифту.
Макар не спорит, усмехается чуть заметно, видя мою воинственность. Это у меня с утра бывает, и когда волнуюсь, и когда вперед пытаюсь защититься от любого, даже словесного, нападения. Пока Макар забрасывает сумку на заднее сиденье, я без удивления замечаю выскочившую из подъезда соседку — теть Веру. Ну да, с балкона видать-то хуже, а надо в подробностях, чтобы живописать другим сплетницам.
Но мне все равно. Помнится, я и хотела оставить в городе побольше сплетен. Пусть смотрит, пусть завидует. Я подхожу ближе к Макару.
— Пора?
— Пора.
Между нами расстояние в несколько сантиметров и сотни взглядов из зашторенных окон. Между нами прошлое, через которое переступить не могу и его надежда, что однажды я это сделаю. Между нами так много всего, что сказать нечего. А сейчас между нами встанут города, и чем дальше он будет ехать, тем больше чужих лиц, чужих судеб, мимо которых зачем-то проносишься… И я признаюсь сама себе, что была бы не против, останься он еще на немного: день, два. Мне бы хотелось узнать его лучше, хотелось попробовать с поцелуями или чуть больше…
А, впрочем, что мне мешает сейчас?
Теть Вера? То, что Макар спешит? Нет, мои страхи. А если ступлю на них? И каблуком? Если не услышу их яростного шипения?
Поднимаюсь на цыпочки, медленно обнимаю за шею, чтобы мог отстраниться, но… он прижимает сильнее и целует лицо, губы, волосы, целует мои ресницы. Легким прикосновением, огненными точками. А я, захлебываясь проснувшейся жадностью, беру в плен его губы. Один из нас издает тихий стон, другой повторяет как эхо, и мы дышим с трудом, когда оставляем губы в покое. Мое лицо у него на груди — не стыдно, просто… приятно, удобно. Его лицо в моих волосах, а губы над ухом.
— Мне нравится, когда твое дыхание пахнет зеленым чаем, — говорит Макар с едва уловимой грустью. — Кофе для тебя слишком… горький.
— Пропажа кофе у меня из дома — твоя работа? — осеняет меня.
— Да.
— Зачем?
— Это то, о чем я тебе говорил, — смотрит в глаза. — Ты пытаешься измениться, думаешь это легче сделать, заменив свое чужими привычками. Но на самом деле тебе кофе даже не нравится. Когда ты его не нашла, вернулась к чаю. Легко. Непринужденно. С удовольствием. Если бы ты, действительно, хотела кофе, ты бы уже его купила. Я прав?
Макар уезжает, а я все еще стою на улице, кутаясь в дубленку, и смотрю на опустевшую дорогу. Я поняла, что он хотел сказать, но больше не из слов, а по взгляду. Он говорил о чае, кофе, моих вкусовых пристрастиях, а имел в виду наш невидимый треугольник.
— Проводила, да? — бормотание за спиной выдергивает меня из раздумий. — И так легко отпускаешь, а если он торопится к другой? А? Не переживаешь?
— Нет, — говорю соседке, — вот если бы он к вам торопился, я бы волновалась за его психику, а так все в порядке.
И ухожу, пока она придумывает, что ответить. Я не против словесной баталии, но не мерзнуть же, если человек туго соображает? Дома я закрываюсь в комнате, устроив тет с ноутбуком, но кроме одной опечатки статья не правится. Или гениально написала, или безнадежно. Тихо так, спокойно, шуршу на сайте копирайтеров, прикидываю: взяться-не взяться, смогу-не смогу, и вдруг чьи-то вскрики…
Прислушиваюсь — в нашей квартире. Судя по всему, мама. Подрываюсь на помощь, на пару секунд опережаю не столь сердобольного папу, и… впечатываюсь в его грудь, когда торможу.
На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоит Егор, за ним — бабушка. У мальчика теплая куртка нараспашку, но посередине — как дыра, потому что молния разъехалась, карманы навыворот, пушистый воротник держится только потому что лежит на голове, а так безнадежно от куртки оторван. Но это ничего, а вот когда он поднимает расплывшееся от фингала лицо — вот где страхи! Справа, под самым глазом уже виднеется фиолетовое марево!
— А если бы выбили? — спрашиваю его, отдышавшись после пробежки и первого шока.
— А если бы посчитали девчонкой? — спрашивает меня.
Бабуля за его спиной принимает вид полководца и чтобы ей не досталось за соучастие, холодно поясняет, что отпустила мальчика во двор, погулять с ровесниками, дабы начать устанавливать контакт и привыкать к нелегкому посольскому делу. Глаз не спускала, мерзла во благо внука на скамеечке на балконе, и все шло мирно: обычная перебранка мальчишек, а потом закрутилось, завертелось…
— Но, — она поправляет скрюченный бантик на голове, — мы победили!
— Это что за «мы»? — интересуюсь. — На тебя сейчас не придут жаловаться родители?
Егор хихикает, бабуля угрожает предателям расправой, а я раздумываю, надо ли принять какие-нибудь воспитательные меры.
— А чем они тебя зацепили? — спрашиваю мальчика, помогая раздеться. Легче всего снимается капюшон — стащил с головы и все, замок не сдается, и куртку стаскиваю через верх. Пусть кряхтит и сопит, что жарко, ага, пусть его воинственность слегка сдуется. Но когда неожиданно понимаю, кого он мне напоминает своими вспышками, не могу удержаться от улыбки.
— Сказали, что я слишком красивый, — пыхтит он под курточкой, — как девчонка! И что наверняка за длинными ресницами я ни черта не вижу! Фух!
