Забвению неподвластно - Торн Александра (книги без регистрации .txt) 📗
Глава 21
Ранчо Сиело. 20 августа 1929 года
Услышав шум мотора «дьюсенберга», Джейд бросилась к дверям дома. Пока Дункан парковал машину, она ожидала его под навесом крыльца, но, не в силах дождаться, бросилась к автомобилю. Слишком долго в своей жизни она сдерживала чувства. Она прыгнула в его объятия с такой страстью, как будто они расстались не несколько часов назад, а по крайней мере несколько недель.
Он крепко прижимал ее к себе, понимая, что это ей необходимо. Когда они выпустили друг друга, он игриво заявил:
— Если ты будешь всегда встречать меня так после поездки, я никогда ничего не смогу довести до конца. Я буду просто выезжать с ранчо и немедленно возвращаться назад!
Она рассмеялась:
— Не издевайся! Ну, как все прошло? Что сказал Дик Дэвис? — Она просунула руку ему под локоть, и они направились к дому.
— Он думает, что я сошел с ума, или… как это… шизанулся.
— Он не поверил тому, что ты сказал ему о биржевом рынке?
— Боюсь, что нет.
— Я только что сварила кофе. Расскажешь мне все подробно за столом.
На кухне Джейд разлила по чашкам кофе и выложила на стол изготовленное ею печенье.
Дункан взял свою чашку и подул на горячий напиток.
— Дик сделал все, чтобы отговорить меня от продажи акций. Он прекрасный брокер, и я его не виню. Это естественная реакция на самый стремительный рост капитала в истории Уолл-стрит. Временами мне самому с трудом верится, что скоро все рухнет.
— Ты все еще веришь мне?
— Однозначно. Я сказал Дику, что весьма серьезный и высокопоставленный аналитик предрекает скорую депрессию. Он, конечно, захотел узнать все до тонкостей — кто, что, где, когда и так далее.
— И что ты ему ответил?
— Ну, что я не имею права раскрывать источник информации. Но намекнул, что сведения исходят от одного моего хорошего приятеля по университету, занимающего ответственный пост в Вашингтоне. До того как Дик согласился продать мои акции, он усадил меня в кресло и прочел целую лекцию о принципах инвестирования. Дик пытался уговорить меня не продавать, а покупать акции.
— Значит, он вообще ни во что не поверил?
— Милая моя, Дик Дэвис — оптимист. Таковы большинство брокеров. И вряд ли можно ожидать, что он уйдет с рынка ценных бумаг только из-за того, что какой-то слабоумный художник пришел к нему с дурацкими слухами.
— Но он согласился продать твои акции?
— Сказал, что пришлет мне чек в течение десяти дней. Ты знаешь, я чувствую себя не совсем в своей тарелке, зная, что останусь богатым, когда другие обанкротятся.
— Ты думаешь, я чувствую себя лучше?
Она откинулась на спинку стула. Ее хорошее настроение улетучилось. Что хорошего в том, что ты знаешь будущее, если не в силах никому помочь?
— Есть ли шансы на то, что Дик предупредит о твоих словах кого-нибудь еще?
— Не думаю.
— Тогда мы должны сделать это сами, — сказала Джейд решительно.
Дункан согласился и встал из-за стола.
— Я никогда не имел привычки вмешиваться в дела моих друзей, но сейчас нет другого выхода. Придется мне провести остаток дня за телефоном. А у тебя какие планы?
— Я могла бы поехать в город и поговорить наедине с Малкольмом. Это единственное, что я могу для него сделать, учитывая…
Ей до сих пор было неудобно говорить о Малкольме с Дунканом. Каждый из них по разным причинам и по-своему использовал писателя в своих собственных целях.
— Ты не возражаешь?
Его глаза потемнели, как всегда, когда он был чем-то обеспокоен.
— Вообще-то я возражаю. Но я знаю, что ты будешь несчастлива, если не предупредишь его.
— Тогда я заеду еще и к Хилари.
Он нахмурился еще сильнее:
— Ты уверена, что это хорошая идея?
— Нет. В Хилари есть что-то пугающее, что-то для меня непонятное. Но я кожей чувствую, что всем нам будет лучше, если я с ней помирюсь.
Она поднялась из-за стола и перенесла грязные чашки в мойку. Ей было трудно представить встречи с Малкольмом и с Хилари, особенно с Хилари. Что сокрыто в этой женщине?
Дункан обнял ее сзади за талию и поцеловал в шею. Она повернулась и приникла к нему, ощущая, как растворяется в его нежности.
— Я люблю тебя! — сказала она охрипшим голосом. Ей хотелось, чтобы день уже закончился и они оказались в постели, лаская друг друга.
Малкольм сидел за столом в своем кабинете, уставленном книжными полками, и перечитывал только что отпечатанную страницу. С удовлетворением улыбнувшись, он отстукал на машинке слово «конец». Вынув лист из «ремингтона», он приобщил его к толстой пачке страниц, лежащих рядом.
У него была давняя привычка приглашать пару-тройку друзей на бокал шампанского по случаю завершения первого варианта новой книги. Но сегодня у него не было настроения кого-нибудь приглашать. Он достал из портсигара сигарету, прикурил и подошел к окну.
Лето было на исходе, а вместе с ним — и его пребывание в Санта-Фе. Изменения витали в воздухе: он мог ощущать их, пробовать на вкус. Время кутежей, затянувшееся надолго после войны, время, когда можно было потакать своим капризам, подходило к концу.
«Это были хорошие времена», — подумал Малкольм с сожалением. Эти годы он делал лишь то, к чему лежала душа.
С тех пор как он оставил армию, он написал три книги. Он предоставил другим управлять своим капиталом, а сам занимался сексом, ставил опыты для своих литературных изысканий. Но теперь он стремился к большему. Он хотел славы серьезного писателя, хотел, чтобы его книги покупали не только из-за их сексуальности. Этим он был обязан Меган.
Она доказала своим примером, что человек может меняться, становиться лучше. В его случае — лучшим, чем раньше, писателем. Сигарета догорела, хотя он не сделал ни одной затяжки, и он прикурил новую.
«Возможно, я все-таки заслужил глоток шампанского», — подумал Малкольм. Кроме того, что он завершил рукопись, он еще приобрел и свободу. Этим он тоже обязан Меган.
Казалось, его мысли материализовались: он увидел «дьюсенберг» Карлислов, подъезжающий к его дому. Он наблюдал за Меган, вылезающей из машины, находя ее еще более красивой, нежели раньше. Его сердце било барабанную дробь. Он не стал концентрироваться на уязвленном самолюбии и поспешил к ней навстречу.
Он открыл дверь, когда она собиралась позвонить.
— Я только что думал о тебе, — сказал он, как будто они виделись только вчера, а не несколько недель назад.
— Надеюсь, только хорошее?
— Когда дело касается тебя, — сказал Малкольм, провожая ее в гостиную, — то у меня только хорошие мысли.
— Я рада, что ты думаешь именно так.
Она уселась в кресло, а Малкольм устроился напротив нее.
— Я слышал о наводнении и о том, что произошло с твоим «паккардом». Я знаю, что ты любила эту машину. Надеюсь, поминки были справлены надлежащим образом? — сказал он, стремясь развеять печальное выражение, появившееся на лице женщины.
Ее смех прозвучал неуверенно. Прежняя легкость общения между ними исчезла, ее разрушило его дурацкое предложение выйти за него замуж.
— Мы не смогли устроить бедняжке достойные похороны, — сказала она. — Честно говоря, мы ее не нашли. Скорее всего ее смыло в какую-то песчаную расщелину и занесло.
— Могу ли я предложить тебе чашку чая, или, может быть, бокал шампанского? У меня есть бутылочка «Вдовы Клико», сохранившаяся еще со времен до «сухого закона». Я хранил ее до особого случая. И поскольку я сегодня окончил роман, то можно это дело отпраздновать.
— Это было бы великолепно.
Ее голос прозвучал твердо и бодро, но Малкольм отметил озабоченное выражение на ее лице, когда покидал комнату. Возвратившись с шампанским, он увидел, что она стоит около одной из книжных полок и перелистывает его ранний роман.
— Ты читала его? — спросил он, открывая бутылку и наполняя бокалы богемского стекла золотистой жидкостью.
— О, очень давно, еще в институте.
