Эффект бабочки (СИ) - Акулова Мария (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
Нет. Она ошибалась. Не сможет простить. Никогда не сможет. Между ними вечно будет стоять та ночь. Тот байк. И неважно, кто был за рулем – Глеб или его друг, папу это не вернет.
– Прости меня, Настя, – он подошел, собирался прикоснуться, но Веселова повела плечом, уворачиваясь. Шумно выдохнув, Имагин опустил руку. А потом они долго просто стояли. Настя изредка всхлипывая, параллельно стирая следы слез со щек, боясь развернуться и увидеть его так близко. И Глеб – осознавая, что даже прикоснуться права не имеет.
– Уйди, пожалуйста, – она шепнула, не сомневаясь, что услышит. – И больше не появляйся в моей жизни. Никогда. Я не прощу. Не смогу простить.
И она, и он вздрогнули, когда на кухне что-то полетело на пол.
Он принял ответ. Как бороться там, где не имеешь права бороться? Как пытаться искупить то, что невозможно искупить? Как просить прощение, если простить невозможно?
Имагин вышел молча, тихо закрыл за собой дверь, спустился вниз. Настя видела, как мужчина останавливается у машины, прислоняется лбом к нагретому на солнце боку, с силой сжимает пальцы на ручке, а потом лупит ногой по диску.
Пытаясь не расплакаться, Настя закусила кулак.
Нельзя так жить. Он тут – и хочется расцарапать ему лицо, отомстить болью за ту боль, которую причинил. Он там – и хочется нестись навстречу, чтобы умолять простить за то, что заставила страдать. А потом перед глазами снова мама и ее боль. Папа и его смерть. И снова Глеб, когда прилетел из командировки. А потом вырезка из газеты, где мужчина с серым овалом вместо лица сидит, сгорбившись, сжав руки в кулаках.
Машина выехала со двора, а Настя развернулась, упала на стул, шумно отодвинула тарелку, кажется, даже нож на пол упал, снова начиная рыдать от своей беспомощности и бессилия.
Плакала долго, не замечая, что бабушка снова в комнате, гладит по волосам и тихо шикает, ждет, когда внучка придет в себя.
– Я люблю его, бабушка, – не выдержав, Настя подняла голову, юркнула в раскрытые объятья, позволяя укачивать себя, все так же гладя и приговаривая что-то нежное, но очень важное.
– И он тебя любит, Настенька. Не любил бы – не приехал. И я тебя люблю, и мама твоя, и Андрюша, и папа… – плач стал совсем невыносимым. Любить его – предавать память отца, а не любить Глеба Настя не могла.
– Что мне делать, бабушка, что? – уткнувшись в кашемировую кофту, Настя разрыдалась еще сильней.
– Для начала, послушай, Настенька. Внимательно послушай то, что я скажу, а позже мы что-то придумаем. Хорошо?
Настя кивнула, затихла, действительно прислушалась. Чувствовала, как бабушка водит по спине, а сама затаила дыхание.
– Он не виноват, Настя. Поверь мне. Поверь матери, потерявшей тогда своего единственного сына. Наташа не врет, просто видит то, что хочет видеть. Ей нужна причина, чтоб ненавидеть человека, которого она назначила виновным. И она ее видит. Столько лет прошло, а она все не может отпустить, простить, принять. Да и прощать его не за что. Разве что за то, что позволил другу сесть за руль. Но она ведь не в этом винит…
– Она папу любила.
– Любила. И любит, – снова руки по спине, а в горле ком. – И я люблю. И ты любишь, Андрюша тоже любит. Но любить папу и ненавидеть человека за то, что так сложилась судьба – это ведь не одно и то же. Я была тогда на каждом заседании, Настя. Я очень внимательно слушала. Слушала, тоже злилась, но хотя бы пыталась бороться за истину. За истину, а не во имя мести. Тот, который был за рулем, действительно был пьян, скорость они не превышали, дорога освещена была плохо, но сбили на переходе, потому вина есть. Вот только он-то скончался на месте, понимаешь? Тот, который сбил Володю, скончался на месте. А твой Глеб попал в больницу. Так же, как наш папа. Мы думали, что все обойдется. Думали, что он у нас родился в рубахе – всего-то переломы, да сотрясения. А он шутил, смеялся, гитару просил принести, собирался с загипсованной рукой играть, но будто чувствовал. Такие вещи говорил… Ты же помнишь?
Настя кивнула – помнила. Помнила, как однажды сидела с папой в палате, на его кровати, и он сказал ей, что танцы – ее судьба. Она наверняка забыла бы тот разговор, будь у них после еще много бесед, та стала бы одной из, но она была последней, а потому так запомнилась.
– И в том, что врачи недоглядели – тоже не твой Глеб виноват. Понимаешь? Ты бы видела, Насть, каким он на суде сидел. Ты бы только видела…
Ася выровнялась, заглядывая в лицо бабушки. Она грустно улыбнулась.
– Наташка глупости говорит. Они не платили ни судье, ни прокурорам. Там же экспертизы проводились. Северову действительно память отшибло. Такое случается, когда мозг пытается оградиться от стресса. И на месте экспертизу проводили, установили, кто был за рулем, а кто пассажиром, мерили тормозной путь, изучали полученные травмы. Это был честный суд. И он оказался невиновным.
– Зачем тогда были эти деньги? Зачем невиновному было откупаться от нас? Почему сам не пришел? Не извинился даже… – на секунду в Настиных глазах блеснул гнев, а потом стало стыдно. Стыдно из-за того, что бабушка посмотрела с укором.
– Они не откупиться пытались, девочка моя. Отца вам вернуть не получилось бы, но хотя бы жизнь облегчить. Хотя бы так… А Наташа это кроме как откупными и не называла, и вас тому же научила. Научила ненавидеть, хотя должна была учить понимать и прощать. И он извинялся… Миллион раз извинялся, но твоя мама не готова была слышать. Настолько не готова, что даже у меня мурашки по коже шли от ее ответов, а он продолжал извиняться… Продолжал, пока Наташа не пригрозила, что если он хотя бы еще раз к ней обратится, она сделает с собой что-то, и на его руках будет кровь уже не только вашего отца, но и матери. Она тогда практически с ума сошла от горя, Настенька, если бы не вы… она действительно сделала бы с собой что-то. А Глеб твой… Ему не позавидуешь. Парню радоваться бы, что жив остался, а он корить себя будет всю жизнь. А глядя на тебя, корить станет еще больше, но ведь не может уже без тебя… Видишь, приехал. Знает, что сам же себе больно делает, а все равно приехал. Не забыл, не пропал, не спрятался, а мог бы. Приехал… потому что ты ему настолько нужна, понимаешь, девочка? Любит он тебя, дурочку. Как наш папа твою маму любил, как я дедушку, любит, Настенька. Очень.
А Настя опять расплакалась. Теперь уже из-за жалости. К маме, которая так и не смогла простить, к себе, что простить Глеба – значит причинить боль той же маме, к Глебу, который живет, так до конца и не веря, что сбил не он. Да это и не важно, он-то тоже винит в случившемся себя. И она обвинила. Его.
– Бабушка, – девушка охнула, вновь отрываясь от пахнущего пряностями плеча. Глаза – на пол лица, в них слезы, а еще нетерпенье. – Мне нужно… Идти нужно…
– Нет, Насть, ты сейчас никуда не пойдешь. Тебе нужно ночь переждать, переспать, передумать, а уж потом…
И как бы сердце ни рвалось, Настя смирилась.
Ночь была сложной, а утром девушка взяла билет до Киева, но уже не на поезд – долго ждать, а на автобус.
Ей нужно было попасть в город как можно скорее.
Бабушка проводила ее до самой двери автобуса, а потом смотрела, как он отъезжает, махала рукой и качала головой.
Вот глупая… Любит ведь. Сильно любит, а так мучила. И себя, и его. А главное, ради чего? Чтоб еще одно поколение в ненависти прожило?
Нет. Это неправильно. Они ведь не напрасно встретились. Может, как раз затем, чтоб вот так сойтись. Чтоб толкнуть Наташку в сторону прощения. Может, это сам Володя придумал?
Женщина поднесла ладонь к губам, охнула. Собственная догадка показалась ей очень уж похожей на правду. Он мог. Он у нее был именно такой. Хотя кто его знает? Может, просто так совпало?
Продолжая перебирать в голове варианты, Антонина направилась прочь с автовокзала.
Жалея лишь о том, что забыла сказать внучке – ей Глеб понравился. Можно считать, зять одобрен.
***
Имагин сидел в кабинете, ставя росчерк за росчерком.
Вчера он был еще у Настиной бабушки, а до этого сторожил у подъезда Веселовых. Сегодня же впервые появился в офисе.
